Перевод с осетинского Т. Лекоева
На берегу звонкоголосой Галми под сгорбленным от старости
тутовым деревом трава была истоптана так, будто по ней долго-долго ходило стадо волов, готовя площадку для сельских борцов. Борцами были молодые ребята, больше похожие на медвежат – осетин Ахмат и ингуш Саид. Ахмат был родом из Батако, а Саид из селения Той.
На земле вокруг молодых борцов деловито расположились ребята, а иные сверстники стояли в ожидании начала соревнований.
Борьба началась. И если в ходе борьбы подворачивалось колено Ахмата, болельщики кричали, подбадривая дружка: «Ломай, ломай его всего, Саид, колено, колено согни, ломай, ломай его всего». Если же случалось, что пошатнется Саид, то поднимался такой галдеж, что речка старалась побыстрее его заглушить, упрятать шум на дно.
Оба борца подустали. Пот ручейками сбегал с лица, шеи, по набухшим бедрам и ногам. Лица и головы их уже успели загореть. Мышцы ног говорили о частых и упорных занятиях на чистом воздухе под раскидистой шелковицей.
Вот уже десятый день без отдыха состязались борцы, соразмеряя свои умения и силы. И трудно предугадать, кто победит. Никто не смог бы сказать, который сильнее. На этот трудный вопрос борцы и сами бы не ответили – не знали они этого, да и знать не хотели.
Из-под белоснежной папахи пристально следит Казбек-гора за своими могучими детьми и пригоршнями сбрасывает им прохладу. Бело-пенный Терек, будто ретивый конь, мчит свои бурные воды, обрушиваясь на донные камни в дикой своей ярости и злости. По-человечески вспыльчивая река Галми с хохотом, без устали несет свои бурные воды. Солнце в своей золотой колеснице величаво приблизилось к месту отдыха – закату. Устало оно за день. Но любопытства ради очень уж захотелось ему еще хоть разок взглянуть на схватку молодых борцов, все продолжавшуюся на берегу реки. И вдруг откуда ни возьмись налетели сине-голубые облака и со сладкими поцелуями объяли солнце. И тогда, лишь на десятый день, оно бросило белый платок свой к ногам борцов. Глубоко вздохнули Ахмат и Саид. Широко раскинув потные плечи и руки, тепло обнялись и, тяжело дыша, устало повалились на вытоптанную траву.
Вокруг сразу же расселись их сверстники – болельщики. Кто-то из ребят стирал своей войлочной шляпой пот с их лиц, кто-то разминал вздувшиеся икры ног, мышцы рук и груди.
Немного отдохнули они, и Ахмат, взглянув на Саида, спросил:
– Ну что, завтра, мой друг, выйдешь опять на наше поле?
Голубые глаза Саида засверкали, словно огоньки, оставшиеся после костра, где только что отпылали дубовые поленья. Изогнутые дугой, как крылья ястреба, брови высоко поднялись над глазами, продолговатое худое лицо осветилось каким-то внутренним светом и, улыбнувшись, он сказал:
– Какие необычные, красивые слова сказал ты – «мой друг»…Так давай же на этом клочке счастливейшей земли поклянемся на верность и чистоту помыслов, в дружбе навечно между нами.
– Поклянемся! – твердо заявил Ахмат и загорелую, очень похожую на лапу медведя руку положил на голое плечо друга. И Саид свою, тоже не менее тяжелую руку, положил на широкое плечо Ахмата. В ту же минуту их примеру последовали другие ребята, осетины и ингуши. Раздался шум одобрения. Оба молодых парня уже давно были готовы поклясться друг другу в верности и дружбе навсегда.
Теперь они бросились в холодные струи реки Галми – долго, с охотой, без оглядки купались и все не могли остыть от тех горячих чувств, что переполняли их сердца. Наконец, вышли они из воды и надели свои нехитрые одежды
Принарядившаяся молодежь ждала двух друзей – Ахмата и Саида в торжественной тишине.
Ахмат подозвал самого младшего из ребят, Мысоста, и попросил принести из котомки, что висела на суку тутовника, половинку кукурузного чурека. Эту половинку Ахмат разделил еще раз пополам. Одну долю он протянул Саиду, другую оставил в руке. Они подошли ближе к стволу шелковицы, преклонили колени и… дали клятву.
И сказал Ахмат:
– Нас сотворивший великий Бог, Ты на небесах! Наш кормилец и вседержитель! От Твоего имени вот тут, под корявым и горбатым деревом тутовника я произношу клятву перед дорогими моему сердцу свидетелями – друзьями и товарищами, что до тех пор, пока будет гореть в глазах моих жизнь, а руки и ноги будут подвижны, буду преданным и заботливым другом товарищу и ровеснику, уроженцу села Той Барахоеву Саиду. И если когда-нибудь я нарушу данную сегодня клятву и предам своего друга, то пусть покарает меня святость вот этого куска кукурузного чурека, вовеки!
Тогда продолжил Саид:
– Если когда-нибудь кто-то из нас двоих нарушит эту клятву, то пусть его тело после смерти не найдет покоя в сырой земле, пусть расклюют его черные вороны, а после него оскудеет весь его род.
После клятвенных слов оба молодых джигита сделали надрезы на пальцах левой руки, обмакнули в крови друг друга кусочки чурека и, как положено при этом, съели их. Сладостна, но строга и глубока по содержанию была эта клятва. Этот древний ритуал ко многому обязывал.
Словно вражеские полчища черные тучи закрыли Арвыком1. Над горой Сана засверкал булатный меч Батрадза. Дождь полил, как из ведра. Казалось, что прохудилось небесное дно. Всю ночь ливень не переставал ни минуты. Мир, казалось, погрузился под воду. Гром грохотал без умолку.
– О, Великий Боже! Наши посевы, наши труды да будут сохранены тобой, наш Великий Создатель! Помоги нам, – просили бедные жители Батако.
– О, всемогущий Аллах, сохрани скудные клочки нашей земли, – молились в бедном селе Той и женщины, и мужчины.
К утру дождь прекратился. Люди из двух сел поднялись, как по тревоге, и пошли смотреть свои жалкие участки земли. Как напуганный мышью конь, рвалась и металась река Галми, несла в своих водах кустарники и хворост. У села Той река вышла из берегов и залила посевы.
Ингуши были опечалены так, будто каждый потерял самое дорогое, что было. С противоположного берега с великим сожалением смотрели на все это осетины, но против буйства разъяренной природы нет преград, и никто здесь не может помочь.
В это время к ингушам прибыл священнослужитель – мулла.
– Пусть стороной обойдет Вас горе. Пророк Магомет да поможет Вам! – гнусаво растягивая слова, говорил мулла, и его бесцветные глаза, напоминающие недозрелую алычу, окинули взглядом поверженных людей. Он беспрестанно гладил нервными тонкими пальцами свою белую бороду.
– Чем мы обидели пророка Магомета, почему он не предостерег нас от этого несчастья? – спросил, повернувшись в сторону пастыря, высокого роста худощавый мужчина и смахнул тыльной стороной жесткой ладони горячую слезу.
– Поклонитесь, поклонитесь Аллаху, мои несчастные односельчане! – обличающим голосом ответил мулла. – Все беды мы терпим из-за этих несчастных гяуров, это они – виноваты, это они заколдовали нас, и реку Галми тоже они направили на нас! У-у, гяуры, вас, как демонов несчастья, надо уничтожить! – погрозил осетинам мулла.
Что еще нужно обиженным людям?.. Мулла сыпал соль на рану, и, кто знает, чем бы все кончилось, если бы не река, ее взбунтовавшиеся воды. Грозные волны препятствовали переправе на противоположный берег.
Плохая погода и плохой человек живут недолго. Взбунтовался повелитель ветров Галогон, своим свистящим кнутом стал безжалостно бить по волнам, и они разбежались, рассыпались. Галмидон-река вновь утихла, как послушная овечка, покатила свои воды, что-то журча, что-то напевая.
Все взяла в свои руки осень. Как великий художник, она щедро рассыпала золотые краски по всему лицу матушки-природы.
Все хорошо в природе! Но только мулла не мог успокоиться. Он все больше и больше раздувал гнев жителей Тоя, запутывал и без того тонкие нити-связи. И если в народе были такие, кто хотел развязать и распутать образовавшиеся узлы, то даже им не всегда это удавалось. Запутанные узлы оставались узлами…
В одну из безлунных ночей гнал во весь опор свою лошадь всадник. Он разом вошел в воду реки Галми и направился в село Батако.
Послышался лай собак, нарушивший тишину ночи. Луна, как раскрасневшаяся баба, во все глаза глядела на запоздалого всадника. А звезды вокруг будто играли в слепых медвежат – бегали туда-сюда, мигали, прятались. На одной стороне горы Сана бледное облако отирало свои бока, будто на него напала чесотка. Откуда-то слышался писк ночной птички…
Полы черной бурки поднялись, как крылья черного ворона. Галопом всадник въехал в село Батако и, не слезая с лошади, постучал в ворота Цораевых. Послышался скрип двери и раздался голос хозяев:
– Кто там?
– Ахмат, быстрее открой калитку.
– О, это ты, мой друг Саид? Но что случилось? Откуда ты в такой поздний час? – ворота открылись, и друзья крепко обнялись.
Когда вошли в дом, Саид подробно рассказал:
– Вот уже целый месяц мулла будоражит народ, мол, то, что наши поля снесены водой – вина осетин, они, мол, заколдовали реку. А то, что скажет мулла, доходит и до камня, пронзая его. Люди стали, как волки. Завтра весь ваш урожай будет увезен. А если они не смогут это сделать, то спалят, все будет превращено в золу и пепел… Вчера я вернулся из Кизляра. И там мулла раздувает огонь, чтобы два села наши в нем сгорели заживо. И если не сделаем мы ничего, чтоб спастись от беды, потомки о нас сложат песни нашего позора, – закончил свою речь Саид.
Друзья в деталях стали обдумывать и решать, как вырвать из когтей лживого муллы тот огонь.
Нелегким это было делом, мулла слыл честным и уважаемым проповедником, поэтому с ним считались, ему верили. Что мог сделать Саид?
Новый день потихонечку приоткрывал золотой свой глазок. Село Той ожило, зашевелилось. Вооруженные люди, пышущие злобой – кто в подводе, кто в бричке – начали свой поход от стен мечети в сторону Батако. И Саид вертится рядом с муллой, будто сам первый враг осетинам.
Катятся телеги, кряхтя и поскрипывая, по дороге беды и печали. Лошадь Саида идет впереди иноходью. С площадки минарета вслед им смотрел мулла. По его приказу часом раньше ингуши выслали вперед семерых юношей-разведчиков.
Красное солнце, как смущенная невестка, медленно выплыло на небо. Свинцовые тучи спешно проплыли над горой Сана. Река Галми, будто ядовитая змея, медленно ползла, неся свои мутные воды.
Когда захватчики подошли к плоскому холму, навстречу вышел один из разведчиков и испуганно выпалил:
– Как только подошли к горбатой шелковице, осетины бросились на нас. Мои товарищи попали в плен, я же, благодаря своим быстрым ногам, улизнул. Осетины на своих землях вырыли окопы и сидят там, которые к бою.
При этом юноша встретился с Саидом взглядом и подмигнул ему. Захватчики загалдели. Слышались чьи-то крики и угрозы. Саид успокоил их, и тогда ингуши решили заслать к осетинам послов, чтобы те освободили захваченных ребят.
Солнце стояло в зените и горящим оком внимательно всматривалось в берега Галми. Послы двух сел все еще вели переговоры, перебранивались, но в конце концов порешили вот на чем: пусть наши борцы поборются врукопашную. Если проиграет ингушский борец, то пусть возвращаются назад. Если осетинский борец не одержит победу, то освободят их ребят, и каждый уйдет восвояси. Если же будет ничья, тогда люди обоих сел поклянутся, что никогда впредь не будут воровать друг у друга и будут жить в любви и согласии, дружно, как подобает соседям.
Огонек несчастий и зла попал в руки Ахмата и Саида. Борцы, назначенные ими, боролись до самого вечера, но победу никто из них не одержал.
– Спасибо тебе, Аллах! Наверно так угодно тебе, – взмолились и возблагодарили Аллаха ингуши. Поклялись быть в дружбе с жителями Батако. Обнялись крепко. Разошлись по домам с шутками и песнями. Река Галми, протекающая между двумя селами, по-прежнему несла свои воды, чистые и спокойные. Но мулле так хотелось хоть чем-то замутить реку: то камень бросит в нее, то огромным колом пошарит по дну. Вода противилась, отвечая всплесками, и белая пена всплывала на поверхность, но тут же исчезала, смываемая новой волной.
Огонек, оказавшись в руках Саида и Ахмата, теперь не жег, а приятно согревал, и люди тянулись к ним. Однажды Мусса, житель села Галга, ингуш, обратился с просьбой к двум друзьям:
– Ваше мужество стало известно всем в округе, в каждом ущелье, за каждой горой. Вас называют защитниками обиженных и обездоленных. Я нуждаюсь в вашей помощи. Я одинок, как лесной ворон. Нет у меня богатства и поддержки. Нашел я себе пару, но я гол, как сокол, а богатство мое – вот эта пара рук и больше ничего. Помогите мне в уплате калыма за невесту
Саид и Ахмат и сами не были богаты, но, посоветовавшись, сказали ему:
– Сегодня пятница, в следующую пятницу мы дадим тебе ответ.
Мусса в надежде поспешил в Галга, а оба друга на второй же день отправились в Кабарду. Друзья сдержали свое слово. В пятницу Муссе дали винтовку, и все три всадника отправились в опасный и далекий путь. Куда и зачем они едут, Мусса не имел ни малейшего понятия.
На второй день всадники уже проехали Аргудан и, свернув налево, вошли глубоко в ущелье. День, как уставший старец, клонился ко сну. Над Эльбрусом в голубом просторе неба парил орел, будто прощался с последними лучами заходящего солнца, а потом устремился к родному гнезду. Из темного леса слышались то вопли сыча, то сова уверяла в ночи: «Мое стадо-о-о!» Всадники все глубже уходили в ущелье. После одного подъема ущелье раздвоилось, и путники притаились там на лужайке. Природа, казалось, деловито и тихо примеряла черную бурку. На небесах проснулись звездочки и, как влюбленные, подмаргивали друг другу.
Где-то высоко располагался кош кабардинского князя Кайсына, и оттуда слышался возбужденный лай сторожевых псов. Друзья сели на своих коней и объяснили Муссе:
– Слышишь, когда вон та звезда подойдет к гребню скалы и станет напротив, вот тогда сделаешь подряд пять выстрелов. После этого, не оглядываясь поспеши к своему дому, больше с тебя никакого спроса не будет, – а сами поскакали вверх по ущелью.
В назначенное время Мусса сел на своего коня, выстрелил пять раз и стремительно, не оглядываясь, по ущелью поскакал назад. Пастухи, охранявшие кутан, схватив ружья, бросились с собаками туда, откуда, донеслись выстрелы. В это время Ахмат и Саид из табуна Кайсына отобрали группу в тридцать лошадей, навели на ложный след, а сами без единого звука двинулись в сторону Балкарии.
На их счастье, откуда ни возьмись, налетела темная туча, захватила кусок земли, и на три дня густой туман застлал все вокруг. И алдар даже через неделю не узнал, что случилось с его табуном.
День прояснился. Осенний лес потряхивал листвой, как лошадь тяжелой гривой, и желтые сережки падали на землю. Солнце, восседая в своей колеснице, подкатывало к середине неба. Два друга свой табун загнали в Эльхотовский лес.
Ахмата знобило, и он чувствовал себя плохо. Говорит ему Саид:
– Теперь уже не так опасно. Я сделаю привал, а ты отправляйся к нам и к моему приезду найди место для лошадей. Ты заболел, поэтому так будет лучше.
Ахмат ничего не ответил и уехал. В селе Той он лег вздремнуть. Завернувшись в бурку, опустился в кузов арбы во дворе. По закону предков он не мог переночевать в избе, так как хозяина дома в эту ночь не было. Тринадцатилетний сын Саида был у дяди, здесь же в селе. Мальчишка должен был заночевать в гостях у родственников, но, на что-то обидевшись, вернулся домой. Калитка была заперта, а когда он перелазил через плетень его увидел Ахмат. «Это, наверное вор», – подумал он и выстрелил в него.
Сердце матери – вещун. Сазират все время беспокоилась, все думала о Саиде, и сон бежал от ее подушки. Как только раздался выстрел из винтовки, она выскочила из дома и спросила:
– Ахмат, что случилось?
– Вон, через плетень вор перелез во двор, и я выстрелил в него. Вынеси лампу, Сазират, – попросил Ахмат. В это время с улицы послышался цокот копыт и какой-то шум. Это возвращался домой Саид. Откуда же он мог знать, какая беда приключилась!
Месяц укутался в траурное покрывало, тучи бежали к нему, выражая сочувствие в беспредельно тяжелом горе, бежали и роняли крупные слезы-росинки. Мать истязала себя, на лице ее не было живого места.
Съевший черемшу не может скрыть ее запаха. Это верно. Хотя Саид говорил людям, что винтовка самострелом убила мальчишку, но люди не верили, судачили. Искра горя вновь попала в когти муллы, и он постарался раздуть пламень раздора. Теперь Саид должен был отомстить за кровь своего сына семикратно. Люди ждали развязки случившегося.
Недели поглощали дни, их – месяцы, а время печально текло. Onunpnmm{e ритуалы исполнялись всегда. Предстояло отметить годовщину трагедии.
Люди судачили: «Разве Саид мужчина, ведь он не отомстил своему кровнику, не смог!» Говорили, что Ахмат намеренно убил его единственного сына, говорили, что в ту ночь Саид застал своего друга с Сазират и теперь боится позора, оттого молчит.
Эти пересуды каждый день слышал Саид. Будто окаменел он, никому не мог раскрыть своего сердца. Многие надеялись, что все разрешится еще до годовщины. Но минул год. Саид и Ахмат сняли траур. Люди махнули на все рукой. Даже близкие родственники и друзья Саида отвернулись от него. И вот тогда Саид решился заглянуть в глубинные тайники своей истомившейся души.
Как-то раз парень из села Той отозвал Ахмата, чтобы поговорить наедине и передать ему слова Саида. Вот, что сказал Саид: «Ахмат, ты отправил в страну мертвых моего единственного сына. Остался я без продолжателя рода, без наследника. Если ты хочешь растопить лед моего сердца, пришли мне одного из трех твоих сыновей, чтобы я смог отомстить за кровь своего».
После многих раздумий Ахмат решил: «Мой друг прав, я не должен нарушить данную мной клятву». Позвал своих сынов и сказал:
– Одному из вас придется пройти по пути, с которого не возвращаются назад. Кто из вас сможет не отказать мне и пройти по нему?
– Я, – живо откликнулся старший и вытянулся перед отцом. Долгих сборов не потребовалось, и в тот же день он отправился в путь.
Прошел еще год, и снова посланник из села Той передает Ахмату: «Время, говорят в народе, залечивает раны, но моя рана, как опухоль, лишь разрослась. Пришли мне второго сына».
В тот же день Ахмат посылает второго сына по пути, с которого еще никто не вернулся.
Дни стояли пасмурные. Солнце едва проглядывало. Со стороны Арджинарага проглядывали черные, словно лохматый медведь, тучи. Над ними вереницей к югу тянулись журавли. Желтогривая осень и зима в снежном одеянии вышли навстречу друг дружке и очень тихо о чем-то зашептали друг другу.
Ахмат длинными деревянными вилами копнул сено. В это время кто-то палкой постучал в калитку. Осторожно поставив вилы в копны направился к калитке.
Стучавший оказался посланником от Саида и снова с поручением: «Последнего сына пришли мне, и когда мы оба станем вровень, как рубленные пни, может быть, боль моя немного поубавится».
Ахмат снова тяжело вздохнул, задумался и решил: «Будь что будет, утопленник воды не боится, клятву я не нарушу», – и третий сын пошел за двумя другими. И снова прошел год, словно кто перелистнул страницу. Снова посланник постучал в калитку. Снова Саид напомнил о себе. «Во всех бедах моих виновен ты. Напрасно замарал я руки кровью твоих сыновей. Твоими руками отправлен на тот свет мой единственный сын, и если ты душой и сердцем чист передо мной, то сам приди ко мне». Ахмат будто оцепенел. Воспоминания подняли его на своих крыльях, и глубоко задумался он: «Каждый день своей жизни перебрал я в памяти, но ничего хорошего не отыскал. Говорят, человек – цветок, а цветок дает нектар для пчел. Жизнь человека слишком быстротечна: однажды родившись, он может умереть на другой день. И если я нарушу свою клятву, тогда не только моя семья, род мой, но и совесть всей Осетии будут посрамлены. Нет, лучше смерть, чем влачить позор бесславных дней!» И тогда сообщил он жене Залихан: «Я ухожу в Асы пасти чужой скот. Запомни, сколько бы раз я ни произносил слово «огонь», во рту пожара не будет. Но если ровно через год я не буду здесь, знай, что я уже в потустороннем мире».
Люди занимались осенними работами. Солнышко, ласково улыбаясь, смотрело с какой-то потаенной радостью в сторону села Той. Деревья отбрасывали длинные, в свой рост, тени. И вдруг в калитку постучали. Хозяин дома в это время чистил и смазывал оружие и доспехи. Винтовка была в его руке, когда он вышел на стук и увидел Ахмата. Глаза его засверкали. Он спросил:
– Ты пришел?
– Да, мой друг. Дело, с которым я сейчас здесь, надо было закончить в тот несчастный день. Было бы гораздо лучше. Саид зарядил ружье и кивком головы показал: иди, мол, вон до того фруктового сада.
Ахмат вошел в сад и остолбенел: он увидел всех трех своих сыновей. Они боролись под сгорбленным от старости тутовым деревом. Ахмат обернулся и попал в тяжелые объятия Саида.
– Ахмат, прости меня, – заговорил Саид, – за то, что провел я тебя через тяжелые испытания. С сегодняшнего дня между Осетией и Ингушетией воды Галми будут течь чистыми и, как молоко матери, добрыми.
