К концу 19 века мой отец Ужегов Дударко (Дмитри) Османович жил вместе с братьями Асланбеком, Джетагазом и Каурбеком в селении Кадгарон (СОАССР по-настоящему, а по-тогдашнему Кодгарон входил в состав России, 1-го участка Терской области). Дедушка мой, Осман Айтегович, и его брат Кавдин родились в Куртатинском ущелье, селение Даллагкау, на левом берегу реки Фиагдон. Отца Айтега, моего прадеда, звали Бебпыжар. В свое время он был самым видным и авторитетным человеком Куртатинского ущелья. Это было примерно в конце 17 – начале 18 века, т. е. когда Бебпыжар Ужегов проживал в селе Даллагкау. Отец и все его братья были женаты к концу 19 века. Старший брат отца Асланбек Османович был женат на Фарниевой Салимат. Следующий брат отца Джетагаз был женат на Дзаболовой Сажи. Третий брат, т.е. мой отец, был женат на Басиевой Госажи, а младший – Каурбек на Гутиевой Аминат.
К концу 19 века состав нашей семьи был следующим:
1. Сыновья дяди Асланбека: Сосланбек (Кацо), Албек, Бека, Касболат, Александр и дочери – 5 человек.
2. Сыновья дяди Джетагаза: Бимболат, Темболат, Джетагаз и дочь Кошерхан.
3. Сыновья моего отца Дударко: Елзарко, год рождения 1892, Бебпыжар (Борис), год рождения 1894, 17 апреля, и дочь Фаризат, год рождения 1896.
4. От дяди Каурбека только одна дочь Серафим.
Таким образом, к концу 19 века наша семья состояла из 24 человек. Отец мой, Дударко, умер в 1895 г. Дядя Джетагаз умер в 1897 г. Из этой нашей семьи в 24 человека, к началу 1965 года в живых остались только трое: Елзарко, Темболат и Бебпыжар.
Я, Бебпыжар (Борис) Ужегов, родился 17 апреля 1894 года, в ночь на подвербное воскресенье русской пасхи. Отец, Дударко, умер в 1895 году от гриппозного воспаления легких, полученного им при сражении с ингушами. Я рос и воспитывался в общей семье, в родном крестьянском доме. В школу меня отдали в 1904 году. Учился в сельской двухклассной духовной школе, окончил её в 1911 году. Дальше учиться не пришлось, стал работать в родном доме по хозяйству. Жили не богато. В 1912-1913 годах осетинская молодежь стала группами уезжать в Соединенные Штаты и Канаду на заработки. Работа предстояла, конечно, тяжелая, но ничего не поделаешь – нужда заставляла.
Я выехал из родного дома 18 февраля 1913 года прямо в Канаду и прибыл в город Ванкувер в марте, 18-го числа. Плыли через Атлантический океан, через Па Де Кале, на пароходе “Курск” русско-азиатского пароходства. Проезд стоил 186 рублей. Плавание было тяжелым. Бесконечная качка, морская болезнь. Кушать не хочется, только спасаешься апельсинами и лимонадом, т.е. все хочется прохладительного. Мы прибыли на материк, в город Галифакс, 18-го марта 1913 года в 12 часов дня. Нас подняли на палубу парохода – готовили к высадке, чтобы перегрузиться в поезд дальнего следования.
Городское население Галифакса встречало нас с любопытством. Среди встречающих было много молодежи. Веселые, красиво одетые и очень культурные люди. Мне стало за себя стыдно и завидно в тоже время. Я не мог на них насмотреться, и у меня потекли слезы от мысли, для чего мы, осетины, живем на земле, неужели только для того, чтобы коптить белый свет.
Город Галифакс нам увидеть не пришлось, так как надо было сразу садиться в поезд и следовать дальше. В час дня все пассажиры стали проходить через таможенный зал, а затем был медицинский осмотр. Если обнаруживали больных людей, особенно трахомой, сейчас же возвращали на пароход к возврату в Россию. Кроме того, чтобы иметь право на пребывание на американской территории надо было иметь в кармане наличными 25 долларов, а у кого не оказывалось, их отбирали в особые команды, чтобы определить на работу.
Таким образом, окончив к вечеру все таможенные и пограничные процедуры, мы погрузились в подготовленный для нас поезд. Нас, пассажиров, было до 4-х тысяч человек. Нас сопровождал вагон-лавка, где мы могли покупать продукты питания во время следования поезда. Поезд наш следовал из Галифакса до Ванкувера шесть суток.
В пути от Галифакса до Ванкувера поезд проходил и по горным местам, и по полям, и по лесам. Иногда довольно красивые места. Часто встречался скот большими гуртами… Мы прибыли в город Ванкувер, вышли из вагонов и устремились вперед к выходу из вокзала. Автомашин много всяких, и все предлагают свои услуги. Движение на станции вообще большое. Наша партия пассажиров из 11 человек взяла одну машину, грузовик, и нас отвезли в гостиницу, 3-х этажный деревянный дом. Шоферу заплатили 7 долларов.
Город Ванкувер расположен на берегу моря, город промышленный. Улицы широкие и красивые. Магазины богатые. На улице Хостинг-стрит – большое движение. Ходить надо быстро и проворно. В Ванкувер особенно много наехало осетин, устроиться на работу было нелегко и в первое время пришлось тяжело.
В городе было много контор по найму на работу, где извещалось о потребности рабочей силы по специальности. В конторе надо было уплатить один доллар, чтобы получить направление на работу. Мы все рады были получить любую работу. Труд оплачивался сравнительно неплохо, но работы не хватало в виду того, что 1913 год был годом застоя промышленности и торговли.
Наша группа из 11 человек сперва держалась вместе, но найти работу в одном месте было невозможно. Я, например, поехал на “Павел ривер”, что находится в шести часах езды от Ванкувера. Сразу устроится не смог, пришлось ждать месяц. В лесопильном цеху “Павел ривер” я выполнял разную тяжелую работу. За эту работу, за 10 часов в день, я получал на руки 22,5 цента за выработанный час, т.е. за 10 часов 2 доллара и 25 центов, из которых я расходовал в день на 3-х разовое питание 75 центов. Жилье было бесплатное, в общем бараке.
На комбинате “Павел ривер” работали до пяти тысяч человек. Завод работал круглосуточно, но наш лесопильный цех – только 10 часов. Комбинат “Павел ривер” стоит на берегу моря, в устье реки Павел. На реке была построена мощная гидроэлектростанция.
В основном, комбинат обслуживали рабсилой итальянцы, греки, албанцы, черногорцы и осетины. Русских было всего 2-3 человека. Природа, окружающая “Павел ривер”, очень богатая, климат мягкий. Зима почти теплая.
Осетины, эмигрировавшие в Америку и Канаду, не собирались оставаться там навсегда. Они хотели подзаработать денег и вернуться домой.
В 1914 году, летом, в Европе началась война, в нее была втянута и Россия. Боясь, что война может затянуться и попасть на родину станет невозможно, многие осетины решили покинуть Канаду пока не поздно.
1 октября 1914 года партия осетин-эмигрантов выехала из Канады в Россию через Дальний Восток, в числе 126 человек был и я. Плыли на японском пароходе до Владивостока, с остановками в японских портах. 20 суток чистого морского пути.
Далее, вместе с другими осетинами прибыл в Иркутск. 1-го ноября, т.е. на следующий день по прибытии, я разыскал своего дядю Басиева Тепсарико, который жил в Иркутске и работал управляющим на лесном складе Сарафанова. Почему-то дядю звали Фома Иванович. На другой день все мои товарищи уехали на родину, а я остался в Иркутске у дяди. С такой длинной дороги я устал и недели две отдыхал. Дядя жил по-холостяцки.
У него проживал еще один молодой человек, осетин, Бекузаров Гагудз, который работал в окружном суде в качестве письмоводителя. Ему было лет 20, т.е. мой ровесник. Гагудз хорошо знал город, и имел много знакомых. Мы почти ежедневно гуляли вместе, и я понемногу привык к городу.
17 ноября, по рекомендации дяди, я устроился на работу в магазин Анастасия Павловича Харламова, греку по национальности. Харламов был средний купец. Он имел несколько магазинов и киосков, а также хлебопекарню. Торговля была бакалейно-гастрономическая, доставлял хлеб переселенческим пунктам по железной дороге.
Меня он взял учеником, зарплату назначил 10 рублей в месяц плюс питание и кровать в общежитии. В магазине я подметал пол, заносил товар из склада и делал другую работу. Магазин находился напротив железнодорожной станции. Утром, в 8 часов, я приносил кипяток с ж/д станции, засыпал заварку, и все мы, сотрудники, пили китайский чай. К чаю хозяин разрешал брать за его счет сайку, масло и колбасу. Нас было в этом магазине 5 человек. Хозяин, Анастасий Павлович, приходил в магазин утром в 8-9 часов, принимал выручку, причем, если кассир вручал ему кисетку с выручкой в золотых монетах, то кассира ругал, так как такой кисет ему неудобно было носить. Бумажные деньги было много удобнее носить в бумажнике.
Так я проработал в магазине 2 месяца, а в январе 1915 года он перевел меня в младшие продавцы и назначил зарплату в 15 рублей. Через 3 месяца моя зарплата составляла уже 35 рублей. 1 января 1916 года хозяин назначил меня старшим, т.е. доверенным в этом магазине, зарплата – 50 рублей и, кроме того, от поставщиков колбасых изделий – Мюрсепа, Ейклера, Вержбовского, Камова и Кукса – мы получали по месячному окладу на праздники, т.е. на Новый год и на Святую пасху.
Шла война, одни умирали на фронтах, а другие, в тылу, зарабатывали целые состояния на несчастье этих людей. Власть поощряла спекулянтов разного рода. Так, например, фирма-миллионер “Второв” пожертвовала в пользу Русской армии пятьсот рублей, но зато власть предоставила ей необходимое количество ж/д вагонов для вывоза разных товаров из фронтовой полосы – из Польши и с других фронтов. Совершенно безвозмездно. Так богатели богачи. А бедные тысячами умирали. Вот и 1917 год. Год революции.
Мой хозяин А.П. Харламов увольняет своих служащих и рабочих и в начале 1918 года уезжает в Китай, в город Харбин, а я перехожу на работу к Гаглошвили Евстафию Гавриловичу в качестве управляющего рестораном. В конце 1919 года Гаглошвили закрывает ресторан и я остаюсь без определенных занятий. Устроиться было негде и некуда.
В Иркутск Советская власть пришла в начале 1920 года. Безработица была большая. Вместе с коммунистом Харитоном Коцоевым я приступил к организации сельскохозяйственной артели. К началу 1921 года наша артель была организованна из 24 семей разных национальностей. Председателем выбрали Харитона Коцоева.
В хозяйстве мы имели к началу недвижимое имущество богатея Гаврилова, выехавшего в Китай. Была также дача в рабочем предместье Иркутска с тремя домами, теплицей, парником с рамами и земельным участком около 5-6 гектар. На этом участке мы приступили к возделыванию огородных культур. Коммунальный отдел города Иркутска нас зарегистрировал и оказывал нам постоянную помощь. Назвали мы свою артель “Артель кавказских огородников”. Продукцию сдавали в столовую войск внутренней охраны. В 1922 году, при НЭПе, наша артель распалась, кавказцы повыехали на родину, а остальные – кто куда.
В 1921 году я имел несчастье познакомиться с семьей Хачаса Туганова из села Брут. Семья Х. Туганова из 7 человек ехала из Северной Осетии на Дальний восток, в Маньчжурию, где они имели свой дом. По случаю того, что пограничная администрация не признала достаточной визу на выезд, их вернули в Иркутск оформить визу на право проезда через границу. Они приехали в Иркутск, выбились из средств и не могли остановиться в гостинице. Остановились в доме крестьянина. Измученный дорогой отец 65 лет был болен туберкулезом. Жене его было 50 лет, кроме того, 5 человек детей, от 3-х лет и выше.
Безвыходное положение заставило их разыскать меня по расспросам. Они обратились ко мне с убедительной просьбой помочь им в средствах и вообще. Я жил в Иркутске холостяком, занимая 2 комнаты. Жалость заставила меня пригласить их к себе до поры до времени. Т.е. пока визу получат. Жили они у меня 2 месяца, причем я вручил им ключ от квартиры, а сам до поры перешел к товарищу, Гайтову Тимофею.
Старшей дочери Тугановых, Чабахан, было 15 лет, выглядела она старше. Через 2 месяца они получили визу на проезд через границу и выехали. Я конечно провожал их до ж/д станции. После всего этого я стал получать от них благодарственные письма. Меня приглашали в гости и каждый раз в письмах выражали свою искренность и намекали, что не прочь были бы иметь меня в родственниках. Наконец, сама Чабахан пишет откровенно, что меня полюбила и хотела бы, чтобы я приехал в Маньчжурию навсегда и что о средствах не надо беспокоиться. Чего таить греха, меня потянуло к ней. Я решил поехать в Маньчжурию. Дорога предстояла тяжелая. В начале января 1922 года я стал готовится к отъезду. Продал лишние вещи, собрал денег на дорогу.
В это время, т.е. в начале января 1922 года, из города Баргузин в Иркутск приехал на лошади по своим личным делам баргузинский крестьянин, который остановился у моих знакомых по ул. Подгорной. Я познакомился с ним, и он предложил мне поехать вместе с ним до гор. Верхнеудинск (ныне Улан-Уде) совершенно бесплатно. Очевидно, он побаивался ехать в одиночку. К тому же по тайге и через озеро Байкал. Я согласился.
18 января 1922 года, в 4 часа утра мы выехали из Иркутска в деревню Лиственничная на берегу озера Байкал, 70 километров от Иркутска. На следующий день двинулись по ледяному зеркалу Байкала. Байкал замерзает зимой глубоко и выдерживает большие тяжести. Во время Русско-Японской войны, когда еще не было круговой Байкальской железной дороги, составы проходили по ледяной дороге от станции Байкал до Верхнеудинска.
Из деревни Лиственничная мы выехали рано утром, ехали поперек Байкала на Восток. День был солнечный, дороги, как таковой, конечно не было. Пока был день, ехали хорошо, но на ту сторону к берегу мы начали подъезжать, когда начало темнеть, и мы угодили в сторону – по трудным ухабам верст до пяти. И все же в конце концов мы нашли себе ночлег, где были согреты, умыты и накормлены рыбой и чаем. Это были заморские крестьяне, жили они зажиточно, не пожалели даже овса нашей лошади. В этом доме мы прожили двое суток, отдохнули, а затем выехали дальше. Через два дня приехали в Верхнеудинск, где я распрощался со своим попутчиком. Из Верхнеудинска я поехал поездом в Читу. В Чите взял визу и поехал в Маньчжурию. Поезд прибыл часов в 9 утра, и с поезда я направился прямо по адресу к Тугановым, которые приняли меня весьма любезно, как своего человека.
Город Харбин представляет из себя две половины – русскую и китайскую, основной город – русский. Тугановы жили в своем доме. Дом из 4-х флигелей. Один флигель на улицу из 16 комнат наверху, а под ним подвальное помещение, где расположенны были столовая и пекарня. Второй флигель, тоже выходивший на улицу, состоял из одного помещения под бильярдную. В третьем, из 2-х комнат, Тугановы жили сами. В четвертом флигеле жили старик лудильщик со старухой. Двор был просторный с надворными деревянными постройками.
В Харбине я некоторое время отдыхал, а затем устроился в магазин Аветисовых продавцом. Магазин был маленький, гастрономический. Зарплату мне определили 25 рублей, этих денег не хватало на жизнь. Тугановы мне предложили свой дом – отремонтировать и открыть гостиницу. Дом был запущен, требовался большой ремонт, и, кроме того, требовалась обстановка. Шло время, и надо было что-то решить. Материальное положение самих Тугановых было незавидное, дом наполовину пустовал, сам старик Хачас болел, дети все еще учились.
В конечном итоге я взялся за ремонт дома. Набрал в магазине в долг необходимые материалов и в начале 1923 года с ремонтом закончил. Достал обстановку среднего качества, обставил и примерно в августе 1923 года открыл гостиницу. Гостиница была на имя Туганова – за долги он поручался, да и дом его. Я остался работать за швейцара.
В 1923 году в ноябре месяце я сыграл скромную свадьбу с Чабахан. В 1924 году у нас родился первый ребенок, дочь Тамара. Жила она всего три месяца. После этого наши отношения с Тугановыми начали обостряться и дальнейшее пребывание в Маньчжурии стало невозможным. В 1925 году я закончил курсы по автомобилизму “Форд” в Харбине и после курсов поступил на работу к рыбопромышленнику Вл. Сапелкину на озере Дачайцор. Зарплата была незначительная, 30 рублей, и мне хотелось подыскать другую работу.
Вдруг я получил предложение от “Монценкопа” (Монгольский центральный кооператив) перейти к ним помощником шофера, оклад 75 рублей на его харчах. Надо было выехать в город Хайлар, принять машину с грузом для “Монценкопа” в Уланбаторе. Я принял предложение от председателя – Ивана Павловича Романдина и 17 ноября 1925 года выехал из Харбина в Хайлар, откуда дальше – в Уланбатор. Жена Чабахан осталась у родителей.
Дорога в Уланбатор была тяжелая – мороз, глубокий снег, бездорожье. Часто на ночь останавливались под открытым небом. Из Хайлара выехали 18 ноября примерно в 10 часов утра. Одеты были хорошо, по-зимнему. Выехали без проводника в город Санбес, ныне Сухэбатор. Сначала наша машина шла хорошо, но потом из радиатора потекла вода, мотор стал нагреваться. Мы подъехали к реке Курумон и остановились. Пришлось спать на снегу. Мой товарищ, шофер Еровиков, очень опытный, выпустил из мотора и воду, и масло. Мороз был большой, постелили на снегу брезент и шубы и давай спать.
Утром, когда рассвело, встали, разожгли костер, вскипятили воду и масло. Чай попили, залили воду в мотор, а так же и масло. Под мотором горел костер. Разогрели мотор и с трудом завели машину. Лед в банках набрали для добавления в радиатор. При подъеме на горку мотор стал капризничать. Машина была шестициллиндровая, “Бьюик”. С горки вниз машина пошла по инерции. Провода от магнето соединились с массой и все электричество утекло. Дальше ехать было невозможно.
Было часа два дня. Думали, что делать, и решили одному остаться, а другому идти в Сухэбатор, где была контора “Монценкопа”, расчитывая, что г. Сухэбатор находится не дальше 30-40 километров. Я остался на машине, а Еровиков пошел по бездорожью в Сухэбатор, рассчитывая вернуться с необходимой помощью назавтра. День был ясный, солнечный, дрова взятые с собой из Хайлара кончились, а надо было вскипятить чай. Я пошел по обнаженным от снега горкам собирать сухой скотский навоз. Разжег себе костер и приготовил чай. К тому времени уже стало темнеть, мороз стал сильнее. Я забрался в кабину, скорчился и заснул.
Проснулся ночью, не знаю в какое время, но слышу вой волков. Волки подходили к автомашине и поворачивали. На другой день, 28-го ноября, я из машины вылез, когда уже солнце взошло, вскипятил чай, попил и съел остатки продуктов. Я был в полнейшей уверенности, что Еровиков ко мне приедет на следующий день. И действительно, он приезжал, хотя не на второй день, а на третий, но поскольку, машина стояла в низине, к тому же была прикрыта белым брезентом, а след ее в пути был занесем снегом, Еровиков не смог меня заметить, целый день разыскивал, но неудачно. Так я сидел среди волков, без продуктов, правда воду я доставал из колодца, который нашел недалеко во время сборки навоза.
На четвертый день мне повезло. Я стал копаться в машине и вдруг в одном фанерном ящичке обнаружил посылку. Одна семья из Хайлара, попросила Еровикова отвезти своим родственникам в г. Уланбатор гостинцы. В посылке было 2 килограмма шоколадных конфет, около килограмма мяса и головка красного сыра. Хоть я и неверующий, но все же я перекрестился и приступил к чаепитию.
На пятый день погода была солнечная, я поднялся на гору и стал высматривать Еровикова. С горы я заметил, что километров за несколько от меня какой-то всадник гоняется за кем-то, иногда ко мне приближаясь. Я стал махать ему шапкой, звать его к себе. Оказывается, он гонял волка, добивал его. Всадник был монгольским пограничником, вроде начальника. Когда добил волка, подъехал ко мне. Стал меня расспрашивать, но я его не понимал, а по-русски он не понимал. Я его подвел, в конце концов, к мотору и руками показываю, что мотор поломался, говоря ему “мо байка” (“плохо ест” в переводе).
Это было уже около 12 часов дня. Он сел на лошадь и умчался. Вечером, часов в шесть, он подъехал с двумя цириками (солдаты). Привезли с собой целую тушу баранины. Мой всадник оставил двух цириков со мной, а сам ускакал. Цирики сварили баранину, покушали, а вместе с ними и я. На другой день, т.е. на шестой, он подъехал утром опять с двумя цириками, их оставляет, сам забирает отдежуривших цириков и покидает нас. Так продолжалось 13 дней. На 13 день он подъехал с шестью цириками, а с ними восемь верблюдов с упряжью – хотели меня увезти на пограничный пункт. Но появился и мой Еровиков, подъехал на 2-х подводах.
Привез с собой русского автомеханика и парня-переводчика. Через переводчика Еровиков поведал обо всем случившемся и показал документы на груз. Хотя документы были написаны по-русски, и монгол-пограничник их так и не понял, переводчик устно передал, что автомашина с грузом принадлежит Монценкопу, МНР. После этого они ускакали к себе на пункт. Механик приступил к устранению аварии. К вечеру погода изменилась к худшему, к тому же стало темно. Мы развели костер, вскипятили воду, покушали, попили чай. Ночью холодно, мороз большой. У механика был спальный мешок, да и с собой они привезли палатку. В этой палатке мы постелили и улеглись. Ночью вой волков меня больше не пугал, ведь нас теперь было 4 человека.
Утром показалось солнце, погода восстановилась. Приступили к ремонту. Заменили магнето, но радиатор не смогли исправить. Пришлось ехать так. Выехали около 2 часов дня. В порожнюю пудовую банку набрали снег, я сел на подножку и добавлял снег в радиатор через пробку. Так мы ехали по бездорожью 70 километров. Переночевали, а утром с большим трудом завели машину и двинулись в сторону Сухэбатора.
На полдороги к Сухэбатору находился пограничный пункт, где нас проверили, и мы поехали дальше. В Сухэбатор приехали вечером, когда уже стало темнеть. Это было 4 декабря 1925 года. В Сухэбаторе мы купили за 80 рублей новый радиатор. Автомашин, следовавших в Уланбатор, скопилось около 15, и каждый не хотел выехать из Сухэбатора первым, так как первой машине тяжелее пробивать дорогу по глубокому снегу. В Сухэбаторе мы стояли трое суток.
Наконец, мы решили двинуться в путь (1000 километров). Выехали в 12 часов. Погода была сперва солнечная, машины шли нормально. После нас вышла другая автомашина с водителем Щебровым. На полдороге к монастырю Цесенхан по реке Курумон, на открытом ровном поле, нам пришлось остановиться ночевать – дело было к вечеру.
Скоро с севера подул ветер. Надо было растянуть палатку, что и сделали. Развели огонь в палатке, люди сели у костра, в том числе одна женщина в интересном положении. Она ехала в Уланбатор к мужу. Я взял чистую банку из-под бензина, в нее плотно набил снега и поставил на костер для чая. Всего нас было 11 человек, в том числе пассажиры, которых Щебров взял попутно из Сухэбатора.
Чтобы скорее вскипятить чаю, Щебров принес паяльную лампу, разжег ее и стал сбоку подогревать банку с водой. Лампа у вентиля немного пропускала бензин, вследствие чего в палатке образовалась газовая горючая смесь, которая и вспыхнула. Казалось, в палатке горел воздух. Я стоял у входа и выскочил из палатки. Женщина повалилась навзничь и кричала: “Спасайте!” Щебров выкинул лампу через дверцу на снег, а сам орал во все горло: “Заводи машину!”
Я сорвал палатку и потащил ее в сторону. От палатки остались одни обгоревшие веревки и колышки. Люди понемногу пришли в себя, только с женщиной пришлось долго возиться.
Щебров все же взялся за кипяток, костер и банка с водой остались стоять невредимыми. Быстро вскипятили воду, расселись за машиной, попили чаю. После убрали костер, расстелили на этом месте для всех брезент и легли плотно друг к другу. Спали до утра в сопровождении воя волков.
Утром, 8 декабря быстро разожгли костер, разогрели моторы, вскипятили воду и залили моторы горячей водой, а также маслом. Завели машины, сели на свои места и двинулись дальше. К вечеру подъехали к фактории английской фирмы по закупке скота.
Английская фактория представляла из себя дом, огороженный кругом, просторный. Заведующий оказался татарином. Хасан. Довольно любезный. На нашу просьбу переночевать у них ответил добрым словом “пожалуйста”. Мы, т.е. две автомашины, 11 человек, заехали во двор, машины поставили под навес, а сами вошли в просторную теплую комнату, где и расположились. У Хасана нам пришлось жить четверо суток, ввиду плохой погоды. Погода была такая – снег с бураном, что у английской компании погиб весь скот. Гурты овец были завалены снегом.
13-го утром нам удалось двинуться дальше. Ехали нормально и в конце концов прибыли в Уланбатор – 17 декабря в 12 часов дня. Заехали на базу, но в тот день к сдаче груза не приступили. На второй день весь груз сдали полностью и в целости.
Уланбатор представлял собой тогда грязный азиатский город. Население его состояло примерно из 50 тысяч человек, из которых большинство – монахов. Много китайцев, а русских и европейцев поменьше. Дома почти все глинобитные. Торговлей занимались китайцы, татары, евреи, греки. Наша советская торговля только что стала развиваться, а розничную торговлю производили через потребкооперации русских граждан. Кроме того, имелся один посудохозяйственный магазин.
На работу я не мог устроится, так как хозяина моего, Романдина Ивана Павловича, не было в Уланбаторе. Он приехал только в конце января 1926 года. 1 февраля 1926 года я пришел в правление потребкооперации, предъявил им свои документы, рекомендательное письмо от консульства в Маньчжурии и вместе с документами подал заявление о приеме меня на работу.
Тут же меня оформили как продавца на стаж в две недели. Я сейчас же приступил к работе, т.е. стал за прилавок в табачном отделе, который к вечеру привел в полный порядок. Так я проработал до 9 февраля 1926 года, но каждый день в новом отделе – это помогло мне лучше изучить дело.
10 февраля меня вызвали в контору и предложили взять универмаг под свое руководство, так как завмаг Флейшер не справляется с делом в виду его преклонных лет, тем более, магазин будет расширяться. На это предложение я ответил, что работа меня не пугает, но что я новичок и, возможно, кому-нибудь это будет обидно, вследствие чего тот или другой может вредить. Тогда мне сказали, что такой вопрос они сами разрешат.
Они убедительно просили меня принять товаро-материальные ценности по книжным остаткам бухгалтерии, так как инвентаризацию проводили всего месяц назад, а завмаг Флейшер порядочный и честный человек. Я, конечно, подчинился и дал свое согласие.
Таким образом, с 10 февраля я приступил к своим обязанностям по главному магазину потребкооперации. Торговля шла как будто удовлетворительно, но это меня не устраивало. По моему мнению торговлю можно было и нужно было развивать. Советская торговля, в том числе и наша кооперация, находилась в окружении частной торговли, и надо было торговую политику на рынке забрать в свои руки, а это требовало некоторой перестройки розничной торговой сети.
В начале апреля 1926 года я сделал предложение правлению об организации хлебопекарни в гор. Уланбаторе. Так как мукой все частные хлебопекарни снабжались торговым представительством СССР, то инициативу надо было забрать в свои руки. Правление одобрило мое предложение и одновременно уполномочило меня организовать хлебопечение для населения города, но чтобы это было в пределах небольших затрат.
Торговля шла своим порядком, но мне надо было осмыслить организацию хлебопекарни. На другом углу, недалеко от нас, в самом центре города торговал Терзиди Харлампи, грек по национальности. У него была хлебопекарня и бакалейная торговля. Я с ним был уже знаком. У них не было детей, жена Екатерина Параскевна болела ревматизмом, да и Терзиди нуждался в длительном отдыхе. Я сагитировал их на лето поехать куда-нибудь на курорт. Они на это мое предложение согласились, но как с торговлей? Тогда я предложил им свои услуги в ликвидации. Короче говоря, у Терзиди купили дело и открыли дежурный магазин. Тут же пустили на полный ход работу хлебопекарни.
Цены на фунт печеного хлеба назначили на 2 копейки дешевле (тогда еще были фунты). Торговля пошла активная, так проработали 1926 год. Я был поглощен своей работой. Зима 1926 года выдалась очень морозная, из-за чего почтовая связь с Маньчжурией была прервана на зимний период. От жены я никаких известий не имел, так же, как и она, да и другие ничего обо мне не знали. Только по слухам, якобы, я уже зимой по дороге в Уланбатор погиб. В апреле месяце автомашины стали приходить из Маньчжурии, связь восстановилась. Я писал письма к жене, но ответа не было. Я тоже перестал им писать и в Маньчжурию больше не поехал. Позже я узнал от приезжающих, что моя Чабахан спуталась с белобандитом Юхнитским, поляком по национальности. Вот и все с женой.
1 января 1930 года приступили к инвентаризации товарно-материальных ценностей, подытожили результаты. Год 1926 проработали на хорошо, обороты 512 тысяч рублей против 136 в 1925 году. Весной 1927 года организовали салотопку и мыловаренный завод, в 1928 колбасное производство и кондитерскую. В 1927 году еще была организованна пумокатная мастерская, шерсти было много и качественной. Потребность также была большая. Все эти торговые точки в Уланбаторе, организованные на базе местного сырья, дали солидные обороты к концу 1929 года. Москва, Министерство внешней торговли не могли не обратить на это серьезное внимание.
В 1930 году поступило распоряжение о ликвидации всех торгово-производственных предприятий, поскольку в нашу задачу не входило развитие производства на чужой территории. Москва приказала нам заниматься реализацией товаров только отечественного производства. Приступили к ликвидации всех подсобных предприятий, однако никакой возможности ликвидировать, т.е. продать имущество, не было. В конце концов, из положения мы все-таки вышли. Из всех производственных точек мы создали артель индивидуальных производителей и им же запродали имущество. Одновременно заключили с ними договор на поставку нашим магазинам их продукции в счет стоимости имущества. Таким образом, мы вышли из положения, сохранили обороты и через шесть месяцев оказались в прибыли.
1931 год начался неплохо. Я решил поехать на родину в профсоюзный отпуск. Я подал заявление председателю Советско-монгольской торговли тов. Косареву Ивану Прохоровичу на предмет получения профотпуска. Тов. Косарев поставил на моем заявлении свою резолюцию: “Предоставить отпуск Ужегову после проведения им же всемонгольской ярмарки”. Т.е. в августе месяце. Я сразу же приступил к подготовке ярмарки, которая должна была открыться 10 июля.
10 июля ярмарка открылась. Торговля пошла бойкая. Торговали так до 20 июля 1931 года. С 20 по 25 июля я благополучно отчитался. После чего обратился в наше консульство – получить визу на проезд в Москву и обратно себе и жене, Елизавете Ивановне.
1-го августа, попрощавшись со всеми знакомыми, на автомашине выехали из Уланбатора. Ехали без особых приключений. Со мной были еще Карпинский Иван Никитич с женой. В тот же день мы приехали в Алтын-булак, что на границе. В Алтын-булаке мы должны были получить у монгольских властей визы на выезд из Монголии. 2 августа получили их и выехали. Часов в одиннадцать подъехали к Кяхтинской таможне, где прошли таможенные процедуры. Осмотр вещей и документов продолжался около трех часов. Из продуктов не пропустили консервированное молоко, шоколад в плитках, какао, и т.д., всего на 50 рублей. Непропущенные продукты пожертвовали детскому саду.
Из Кяхты выехали около трех часов и скоро приехали в небольшой город Троицк. Зашли в столовую – рай кооперации, где нам подали такой суп из говяжьих потрохов, что невозможно было кушать, но так как были голодные, все же немного поели. Чай подали нам в обрезанных бутылках. Расплатились и поехали из Троицка на пристань – нам предстояло плаванье по реке Селенге.
На пристани переночевали и на утро поднялись на пароход. Пароход небольшой, плыл не быстро. 4 августа 1931 года мы прибыли в Улан-Уде. С пристани поехали в гостиницу, где пришлось нам жить трое суток из-за железнодорожных билетов, которых не могли достать. Наконец 8 августа с большим трудом достали билеты через носильщика. Билеты были третьего класса, в общем вагоне, ехали весьма плохо и без сидений. В Иркутске через носильщика и проводника достали плацкартные места до самой Москвы.
В Москве, на Северном вокзале, нас встретили родственники, которых мы поставили в известность по телеграфу. Родственники, Василий Иванович и Николай Иванович, жили на 3-ей обыденской улице, дом 4, на четвертом этаже, куда мы с женой, Елизаветой Ивановной, и поехали, а тов. Карпинский поехал с женой в гостиницу, так мы и расстались со своими попутчиками из Уланбатора.
В Москве мы жили с женой две недели и за это время побывали в большом и малом театрах, в зоологическом саду, в парке отдыха им. Горького, в музеях и т.д.
В конце августа месяца, мы с женой выехали из Москвы в г. Орджоникидзе, столицу Северо-Осетинской республики. В Орджоникидзе нас никто не встречал, так как я никого не поставил в известность, что еду на родину. Остановились в г. Орджоникидзе, в гостинице. В первый день никого не встречали, никто нас не знал. На второй день я разыскал кое-кого из родственников по адресам.
На третий день брат Елзарко с сыном Солтаном приехали на бричке из селения Рассвет. Разыскали меня с женой в Орджоникидзе и увезли в Рассвет, где он и его семья проживали. Приезд отметили неплохо, подарков пораздали. Так, дяде Каурбеку привез хорошую меховую доху (шубу), дорогую японскую польку. Дядя Каурбек был в преклонном возрасте, но еще работал в колхозе с женой Аминат.
Дни шли, мне надо было возвращаться в Улан-Батор. На обратный путь я занял у брата Елзарко 150 рублей, но этих денег хватило только чтобы вдвоем доехать до Москвы. В Москве я пришел в Востгосторг, Министерство внешней торговли, зарегистрироваться на выезд в Улан-Батор и просить денег на обратный путь.
В Министерстве внешней торговли я повстречался с товарищами, которые мне рассоветовали ехать в Улан-Батор и предложили перейти на работу в “Торгсин”, работа с иностранцами на валюту и золото. На это предложение я согласился. Дали мне направление в правление “Торгсина” к председателю, тов. Шкляру. Тов. Шкляр принял меня хорошо и после расспросов предложил пока зачислить меня в резерв, а после того, как я ознакомлюсь в Москве с их торговой деятельностью, направить меня в район на самостоятельную работу по организации “Торгсина”.
Я конечно согласился и оформился пока в резерв. После двухнедельного ознакомления с работой “Торгсина” в Москве меня направили в Ашхабад – на организацию туркменской республиканской конторы “Торгсина” с открытием четырех магазинов. Я выехал из Москвы 2 января 1932 года. Первый магазин открыл в Ашхабаде 5 мая на ул. Первомайская, 1. Затем Чарджоу и т.д.
Как только я закончил эту работу, мне прислали задание открыть еще восемь магазинов по республике. Надо сказать, что организационную работу вести было нелегко. Не хватало стройматериалов, квалифицированных кадров, отсутствовала помощь со стороны горисполкомов и других организаций. Все же торговая деятельность проходила удовлетворительно и никаких тяжелых последствий не было.
Летом 1933 года, закончив работу по организации Туркменской республиканской конторы вместе с ее магазинами, я выехал в Орджоникидзе уже на постоянное жительство. В Орджоникидзе я прибыл в сентябре. Временно устроился на квартире брата Елзарко, на улице Алагирская, 19. На работу устроился в торговый отдел Севоспотребсоюза, где проработал до 1935 года.
1936 год проработал уполномоченным по заготовкам “Бакпищеторга” по сельхозпродуктам. После сезона заготовок перешел в Оспищепром, где работал заготовителем до 1937 года.
В 1937 году, 4 октября, в час ночи, когда мы с женой уже спали, в дверь властно постучали представители НКВД. Я открыл дверь – предъявили ордер на арест. Меня это удивило, и я подумал, что это какое-то недоразумение. За собой я никакого преступления не чувствовал и поэтому думал, что где-то разберутся и после этого освободят. Меня забрали, жену оставили в тяжелом состоянии.
Суда никакого не было. Держали меня в заключении вместе с другими ни в чем не виноватыми заключенными в гор. Орджоникидзе до 29 июля 1938 года. 29 июля 1938 года меня вместе с с другими заключенными этапировали в из Орджоникидзе через Ростов, Москву, Свердловск и Саму в Ивделлаг, куда прибыли в начале августа месяца и где нас распределили по пунктам. В Ивделлаге я находился до 1940 года.
В 1940 году, в июне месяце, меня вместе с большой партией заключенных этапировали в Магадан, в Севвослагерь. В Магадане я находился до 1944 года. В 1944 году, в июле месяце, нас, уже инвалидов, в большом количестве этапировали из г. Магадан через порт Находка в Хабаровский край. Я попал на станцию известковая, где и освободился 4 октября 1947 года. Таким образом, в социалистическом заключении я пробыл 10 лет, не зная за что и про что.
В Орджоникидзе я вернулся в ноябре месяце 1947 года. Остановился у брата по ул. Коцоева, 11б. Но власти мне не разрешили проживать там как бывшему заключенному, поскольку Орджоникидзе “режимный”. Я переехал в пригородный район к другому брату. Своего я ничего не имел, так как после моего ареста жена, Елизавета Ивановна, уехала из Орджоникидзе на родину. Детей не было, а из квартиры она была выброшена как жена врага народа.
В пригородном районе я устроился на работу в качестве засольщика в карцинский пищекомбинат, но и там меня несколько раз принимали и снимали с работы. В 1951 году я устроился на работу в артель и Разнопром в сел. Хумаллаг в качестве парикмахера. В 1955 году, 29 сентября, коллегия Верховного суда СССР, рассмотрев мою жалобу, меня реабилитировала.
Я получил от артели Пищепром в г. Орджоникидзе 850 рублей и там же, где меня арестовали, дали квартиру. На работу устроился в газетно-журнальную типографию, где проработал с 1956 по 1959 год. В 1959 году ушел на пенсию.
В 1948 году, 22 декабря, женился на Вере Добизаевне Саламовой. 29 марта 1950 года родилась у нас дочь Ирина, а 16 апреля 1952 года сын Таймураз.
