Памяти Иосифа Бродского
ПРЕДЧУВСТВИЕ
Человек с белой тростью,
переходя дорогу,
выбирает ровное место,
чтобы поставить ногу.
Так выбирают невесту,
где-нибудь, скажем, в Того.
Так по ссылкам блуждает стрелка
всётерпящего курсора.
Так надоевшего вора
ищут вилами в тайне стога.
Так прыжками движется белка
в кронах соснового бора.
Так травмы очаг, гася понемногу,
ищет больной до приезда скорой.
Так, с разных точек взирая строго,
пальцами в глине находят узоры.
Так, занося над собою острогу,
туземец на воду бросает взоры.
Так ребенок, одетый убого,
счищает с одежды,
увлекшись этим занятьем,
частицы сора.
Все это – одновременно
под кожей Бога:
каждый поступок,
каждое рукопожатие,
каждая ссора.
ПАНИКА
Глазная сетчатка, порой,
так велика.
Глаз нам зачем второй,
вторая рука?
Я готов
быть заодно со всеми,
готов называть
окружающее игрой;
пульсировать клеткой в системе,
быть разноцветной икрой;
отбросив все лишнее,
стать
комом нервов
с глазом, ухом, ртом
и выхлопной трубой;
для
морозоустойчивости
обрастать
мохом, пухом, пленкой или
грубой корой.
Нужно было оставить нам
только два звука:
стон и смех –
возросла бы цена стволам,
цена деревянного стука,
и жили бы без
помех.
Зачем нам кольчуга,
если почти с полустона,
едва раздвигая губы,
мы понимаем друг друга?
Тогда бы сменила
эра картона
холодные трубы;
те, что трубят
с холма
на другие холмы.
Не желая объемом легкого
уступать,
за рядом – ряд,
готовых на все,
таких же, как мы,
стоят;
готовых мембрану свою натянуть
и без страха порвать.
Но в прошлом все это.
Главное –
ни в коем случае этого
не забывать,
как бы ни было тесно внутри
от новых знаний.
Еще.
Было б всего лишь два цвета –
увлечься б тогда орнаментом,
пышной архитектуры
не создавать.
Их бы хватило (тех двух),
даже не надо названий.
И это, опять же, было.
И каждый, вглядевшись в истоки
нейронов, найдет,
скорей, не ответы,
но четких ассоциаций набор.
Просто ничто нас тогда
не остановило.
Хотелось рассчитать,
а вышло: повезет – не повезет.
Хоть бесконечность синусоид
и прельщает,
но перевернутость парабол –
предвещает
трагичный, но естественный отбор.
РАЗДВОЕНИЕ ЛИЧНОСТИ
Мой лейтмотив – метрономом,
мой кашель – сгустками прошлого.
Я глотаю мысли о будущем.
Горькие, но говорят, что лечит.
В сотне световых лет от дома,
в паре секунд от зарослей пошлого.
Помогаю выпорхнуть жаждущим
огонькам, тем, что держат свечи.
Мой лейтмотив – метрономом,
мой кашель – это все, что от прошлого.
Учащаю ритм…Ярче, чем светло…
Это не слишком, это не так уж много…
В паре секунд от лестницы к дому,
в сотне световых лет от пошлого.
Шмелю, бьющемуся о стекло,
помогаю сохранить веру в Бога,
открывая окно.
МЕЛАНХОЛИЯ
В наши дни никогда не рано
схватиться за оголенный провод.
Четырнадцатого нисана,
к примеру, хороший повод.
Только вот жаль, что любого,
казненного чьей-то рукой,
пусть даже и впрямь святого,
сочтут за обычного шарлатана,
покончившего с собой.
Смертью кого удивишь?
Вершина видна и с подножья.
Дробью утку швырнуло в камыш.
Пёс не нашел, – знать на то воля Божья.
Болезнь двадцать первого века – цинизм.
Вершина подножья – видна, но закрыта.
Интересно, является ли гуманизм
чем-то еще кроме самозащиты?
УДИВЛЕНИЕ
На сквозняке выживает тот,
кто укутан и нелюдим.
Либо тот, кто поймет,
что ему свежий воздух
просто необходим.
Последние рождают первых
(и более нервных),
и этот процесс чаще всего –
необратим.
Разве только на уровнях клеточных,
генных.
Кто-то от нас этого ждет,
но мы никому угодить не пытаемся –
мы не хотим.
В итоге никто
(из последних и первых)
не хочет раскрыть свой рот,
высказываясь
вслух о родстве,
хотя должно быть наоборот
у тех, кто находится в меньшинстве.
Те из нас удивительны,
за исключеньем
физически слишком здоровых
или больных
(и исключением этим
я не пытаюсь унизить первых
или особо уважить вторых),
именно те,
кто любит холод не
из-за достоинств дупла,
еще больше лелеет свое дупло,
а именно,
в отсутствие окружающего тепла
сам вырабатывает
тепло.
