С наступлением 2000 года или с его завершением – счет ведется по-разному – миновал ХХ век, век небывалых противоречий, охвативших нации и народности, разделивший человечество на группы по сословным признакам, по религиозным предпочтениям, по национальным интересам и даже по цивилизациям. Сегодня можно уже сказать, что это был век небывалого прежде цинизма, глумления над вечными ценностями, когда средства массовой информации обрели такое влияние на душу и разум, что это по своим последствиям равносильно прямому вмешательству в мозг человека с закладкой в него программы поведения. И результат налицо – святое и грешное поменялись местами, болезненные отклонения заняли место нормы, грязь – место чистоты, а там, где положено плакать и сострадать, раздается садистский хохот и стон удовольствия.
Если бы некий высший разум решил продиагностировать Землю по ее радиоизлучению, чтобы по нему составить представление о роде человеческом, то вывод, к которому бы он пришел, был таков: психическое нездоровье земного населения с предрасположенностью к буйству и противоестественным наслаждениям, ко лжи и цинизму, к поклонению дьяволу и неслужению Богу.
Никто из тех, кто радел о человечестве, – ни самые дальновидные философы, ни самоотверженные служители культа, ни принесшие себя в жертву герои, ни национальные лидеры, ни просветители, – не мог даже предположить, что второе тысячелетие христианской эры завершится столь нерадостно. Что вступление в третье тысячелетие будет обставлено столь великим страхом и унынием. Что так мало окажется на планете тех, кого Христос называл солью земли. Что люди будут столь бессильны изменить что-нибудь в лучшую сторону. Что будет катастрофически недоставать личностей, которые могли бы вдохновить человечество или хотя бы одну нацию светлой неагрессивной идеей.
Однако не обещает быть лучшим и XXI век; прогнозы ученых и международных организаций сходятся на том, что новый век станет веком чрезвычайных ситуаций, в большей части которых будет повинен сам человек. Это будет век терроризма, уже сегодня ставшего всепланетной проблемой и демонстрирующего тенденцию к росту и размаху. И, конечно, это будет век межнациональных конфликтов, в которых безумная ненависть одной нации к другой обернется такой жестокостью, что это заставит думать, что человек не венец творения, а его ошибка. Наконец, это будет век экологических бед такого масштаба, что человечеству будут явлены живые картины Апокалипсиса.
И если брошенный назад взгляд в худшем случае может вызвать сегодня сожаление или стыд, причем оба эти чувства никогда особенно не затрагивают частного человека, относящего их на все человечество или на всю нацию, то напряженный взгляд вперед – как у водителя в густом тумане, покрывшем извилистую, в опасных ухабах горную дорогу, – уже страшит неожиданностями очень сложного характера. При этом неизбежное чувство страха, в отличие от стыда, становится личным достоянием и отдельного человека, впервые, кажется, заставляя его почувствовать себя частью той массы населения, которая иначе называется нацией или народом.
В этом отношении мы, осетины, не составляем исключения. Чувство озабоченности собственной судьбой на пороге нового тысячелетия у нас должно быть даже более острым, чем у наших северокавказских соседей, из которых одни точно знают, чего хотят в будущем веке и вписывают это даже в свои конституции, а другие уже пытаются осуществить свое хотение, не останавливаясь ни перед чем. Третьи же заняты обустройством своего благополучия, во имя чего по-женски заигрывают с богатыми державами, соблазняя их обещанием ключа от черного хода на Кавказ, не переставая при этом рассуждать об общекавказском доме и сохраняя внешнюю добропорядочность.
Мы же, нация осетинская, в отличие от них, не знаем, чего хотим, ибо до сих пор даже не употребляли таких слов, как осетинская цель или общенациональная осетинская задача. И, вдобавок, в соответствии с нашим национальным характером, нелюбовью друг к другу, – помните завещание Коста: живите в дружбе, братья мои! – меньше всего озабочены общим благополучием. То есть мы в каком-то смысле нация особенная, и обеспокоенность наша тоже особенная, лишенная творческого начала, хотя она и связана с нашей памятью. Ведь в наших генах вместе с наследственной программой нестираемо записано катастрофическое поражение, которое национальные предки потерпели, когда монгольское копье трижды, с небольшими по историческим масштабам разрывами во времени, пронзало наш национальный организм. Потрясение от этого было такое, что фантомная боль этого сокрушения ощущалась в течение семи веков, когда осетинский национальный организм восстанавливался в каменном узилище – горной Осетии. И ощущается до сих пор.
Удивительно, однако, что испытывая эту тревогу, с которой мы вступили в новое тысячелетие, и даже зная главную причину того катастрофического поражения, – а это наш индивидуализм, склонность поступать в соответствии с личными устремлениями, пренебрегая общественной пользой, – мы не только не искореняем этот национальный порок, а даже усугубляем. В сущности, осетинская нация никогда после поражения от монголов не была столь разделенной, как сегодня. Она будто хочет соответствовать нелестной характеристике, данной нашим предкам неким католическим миссионером. “Сколько местечек, столько князей, из которых никто не считает себя подчиненным другому”, – так отзывался миссионер об осетинских предках. То есть, применительно к сегодняшней ситуации, мы не считаем себя “подчиненными общей пользе” и силы свои расходуем, в полном соответствии с характером нашим, на возведение барьеров между частями национального общества, тем истощая национальный и без того истощенный организм.
Тому пример – наша административная расчлененность, когда одна часть нации проживает в одном государстве, а другая – в другом, равно как и то, что нация исповедует две религии, разговаривает на двух языках и нескольких наречиях. А там еще наша разделенность по ущельным признакам: иронцы, кударцы, дигорцы – с непременной ревностью одного ущельного общества к другому. И, наконец, разделенность, обозначившаяся в последние десять лет, которые расслоили нацию на пять, по меньшей мере, групп по имущественному признаку.
Первую группу составляют те, кто в силу разных причин оказался на обочине жизни. Размер этой группы находится в обратной зависимости от здоровья государства. И поскольку болезнь российского государства и запущена, и лечится слишком непрофессионально, то эта группа, с самого начала состоявшая из стариков с мизерной пенсией, из хронических больных, из граждан, надломившихся в безуспешной борьбе за достойную жизнь, будет и дальше пополняться, но теперь из выпускников вузов, на которых нет спроса, из безработных, которых плодит дышащая на ладан экономика, и, конечно, из тех, кто, не выдержав тягот жизни, подается в царство, где молодежь грезит в наркотических видениях или глушит сознание, захлебываясь в море дешевой водки.
Вторую группу составляют те, кто работает в государственных учреждениях, будь то чиновничья контора, ученая кафедра, судебная палата или предприятия, не подвергшиеся приватизации. Но эта группа внутри себя поделена на две части.
Первая включает в себя тех, кто пытается выжить на государственной милостыне, неудачно именуемой зарплатой. Однако, несмотря на унизительную нищету, эти люди не воруют и не берут взяток. Это те, для которых душевный дискомфорт от нечистого поступка просто смертелен – как грязная вода для благородной форели. Их иначе еще называют солью земли. К сожалению, этих людей настолько мало, что их следовало бы беречь, как реликты, как, наконец, соплеменников Коста, этого недостижимого эталона национальной нравственности.
Вторая часть второй группы включает людей, для которых должность – это, прежде всего, хлебное место. Они торгуют законом, как обыкновенным товаром, продают свидетельства о званиях и знаниях, составляют фиктивные отчеты, сбывают замороченному соотечественнику бракованный в дальних странах товар и отравленные продукты. В сущности своей это – мародеры, которые находятся под охраной таких же мародеров, но только облеченных властью.
Никто столь разрушительно не подтачивает национальные нравственные устои, как эта категория людей. Так что если когда-нибудь в будущем понадобится назвать тех, кто способствовал осетинским национальным неудачам или – не дай Бог! – осетинскому национальному поражению, то преступников следует искать в этой среде, полагаясь на один единственный признак, их отличающий, -несоответствие между их благополучием и зарплатой. И тогда тот, кто будет вести такой поиск, обнаружит там людей от торговли, от культуры, от образования, от правоохранения, от здравоохранения и от прочих служб, где нормальный человек полагает работника, несущего своему народу свет, исцеление, знание, защиту или производящего какие-нибудь материальные ценности.
В третью группу следует отнести тех, которых можно назвать приспособившимися. Это базарные перекупщики, мелкие сбытчики наркотиков и небольших количеств водки. Сюда же относятся всевозможные охранники, а также челноки, создающие на рынках товарное и продуктовое изобилие. В группе – бывшие инженеры, рабочие, причем даже самой высокой квалификации, учителя и т.д., навсегда потерянные для производства и государственной службы.
Четвертая группа состоит из тех, кто причастен к производству и торговле водкой в огромных количествах, реализации горючего, кто сумел приватизировать значительную недвижимость, употребив для этого чужие ваучеры, кто размерами разбухшей собственности или разбухших финансов уже теснит власть. Этой категории людей нельзя отказать в творческом потенциале, так что только сожалеть приходится, что у них столь мало культуры, что бедственное положение нации, из которой они вышли, их совершенно не трогает. Стяжание – страсть, которая никогда не может быть удовлетворена и которая рано или поздно сжигает их по известному закону, не позволяет им даже помышлять об этом. И если степень наличия национального в осетине измерять близостью к Коста, к этому духовному источнику, не выпив из которого нельзя проникнуться национальным духом и национальной болью, то никто так не безнационален, как люди этой, четвертой, группы.
Последняя, пятая группа, это деятельные молодые люди, наиболее здоровая часть нации и даже ее интеллектуальное достояние, осознавшие свою ненужность в Осетии, не востребовавшей их молодую энергию и даже обозначившей им участь нищего. Люди этой категории не способны стать ни нахлебниками у родителей, ни преступниками, ни заняться нечистым промыслом и потому вынуждены покинуть родной край. Возможно, тут работает еще одна особенность национального характера осетин, согласно которой мы можем быть только героями других народов.
Очевидно, при такой нашей разделенности о чем-то объединяющем нас не приходится говорить – разве что о пятой графе паспорта, ни к чему никого не обязывающей, ибо слово “осетин” нет нужды подтверждать ни деянием во славу нации, ни строгой нравственностью, ни даже средством общения. Поистине и сегодня справедливы слова упомянутого миссионера: “Сколько местечек, столько князей, из которых никто не считает себя подчиненным другому”…
А если это так, то не готовимся ли мы еще раз разыграть исторический сценарий семивековой давности, когда судьба оказалась к нам столь немилостивой, что позволила возобладать индивидуальным интересам над общенациональной пользой и тем на долгое время остановила наше национальное развитие? Хотя, строго говоря, мы такой сценарий уже даже отрепетировали в событиях 1989 года в Южной Осетии…
И тогда ведь на одной чаше весов лежало святое для нации дело преодоления осетинской государственной разделенности, в результате чего мы могли бы если не объединиться, то хотя бы обозначить ближайшую национальную задачу. А на другую были брошены низменные страсти индивидуумов, причем это были страсти из тех, которые поддаются исчислению и взвешиванию.
И теперь простит ли нам история нашу безответственность?
Ведь мы позволили второй чаше, чаше с низменными страстями индивидуумов, перевесить первую, на которой лежала национальная мечта об общем кровообращении. Результат более чем унылый: история нас взвесила на своих весах и исчислила, и мы были найдены легкими и утверждены в нашей разделенности – точно царство библейского Валтасара перед его гибелью.
И это в то время, когда гуманитарная составляющая современной мировой политики – права человека – имеет явную тенденцию вырасти до размеров прав малых наций, чему способствует, с одной стороны, разочарование, охватившее малые нации и народности в связи с их неустроенностью в современном мире, грозящей им размыванием национальной самобытности, а с другой – громадный информационный поток, в том числе в области исторических изысканий, через который давно умершие предки, уже мифологизированные за давностью веков, общаются со своими сегодняшними потомками, требуя от них обрести более достойное место под солнцем.
Складывающаяся ситуация может затронуть нас двояко: как нацию, желающую воссоединиться, и как нацию, которой предъявлены территориальные претензии. Второе должно нас насторожить. Ведь мы сегодня являемся свидетелями рождения мифов, которые творит современный националистический фольклор, особенно у народов, страдающих от комплекса исторической безотцовщины. На основании подобных мифов эти народы не только предъявляют соседям территориальные претензии, но и похищают факты чужой истории, которыми они украшают несколько веков своего неизвестного прошлого. Объектами хищения становятся названия чужих городов, чужие национальные символы, чужие сражения.
Но худо не это, а то, что эти мифы превращаются в детонаторы для взрывного материала, который возникает там, где между нациями имеется напряжение. Так идеология, построенная на мифах, становится не только реальной основой для претензий территориального характера, но и для самооправдания в деяниях, которые конституция любого мало-мальски цивилизованного народа квалифицирует как преступление.
Мы, как нация, можем оказаться именно как перед таким противоправным деянием, против нас направленным, так и перед громадной ложью в виде якобы исторического факта, которая с помощью средств массовой информации обретает убедительность исторической правды. Уже сегодня нетрудно предсказать, что авантюры на национальной почве, которыми чреват наступающий век, будут обставляться столь искусно, а технологии авантюр будут столь дьявольскими, что агрессор будет выглядеть невинным агнцем, а его жертва – чудовищем.
Устоять при столкновении с такой опасностью можно, но это немыслимо без соответствующей научной подготовки и, главное, без единства внутри нации, без национального чувства локтя. Еще ведь Иисус учил: “Всякое царство, разделившееся само в себе, опустеет; и всякий город или дом, разделившийся сам в себе, не устоит”.
Нынешние внутринациональные напряжения, особенно на Кавказе и, главным образом, у народов, непосредственно соседствующих с Осетией, могут быть, конечно, сняты без войн и потрясений. Но для этого нужна сильная государственная власть, чего в сегодняшней России и в помине нет. То есть разрядить эти напряжения центру не удастся, а это значит, что в любую минуту может вспыхнуть межнациональный конфликт такой силы ненависти, что перед его ужасами побледнеют любые другие войны. И если помнить о том, что Осетии предъявлены территориальные претензии – одни на уровне субъектов Федерации, а другие на уровне националистического фольклора, то нам никак нельзя не считаться с этой опасностью, которая потребует от нации, прежде всего, координированных действий.
Но способны ли мы на это, и если да, то в какой мере?
Казалось бы, меньше всего следует говорить о координированности там, где национальный индивидуализм, с губительными для общества личностными устремлениями, является фактом. Но дело в том, что мы, разобщенные в обычной жизни, причем так, что предметом разного восприятия может стать даже банальная очевидность, в случае опасности способны поляризоваться – как железные опилки в магнитном поле. Чтобы делать общее дело, нисколько не изменяя своей природе. Это настолько впечатляет, что наше единство в таких действиях иногда даже называют осетинским коллективизмом, к которому мы якобы склонны. Можно даже услышать слова об осетинской соборности, при этом ораторы явно путают собрание, вызванное к жизни чем-то чрезвычайным, и соборность, основанную на совместности в любых национальных действиях. Но факт остается фактом: наш индивидуализм – это недостаток, который в исключительных обстоятельствах, угрожающих нации, оборачивается достоинством, своей противоположностью. Так мы устроены.
Сильно, однако, полагаться на это свойство не следует, ибо природа у него та же, что и у вдохновения, которое всегда кратковременно и обычно оборачивается долгим нетворческим унынием, похожим на оцепенение, без острой реакции на явления окружающей жизни. Как, впрочем, сейчас, когда мы недооцениваем опасность, возможные последствия которой сравнимы разве что с тем сокрушительным поражением семивековой давности, которое имело следствием исход нации в горы и долгое там прозябание.
Мы имеем в виду безграмотность, сегодня культивируемую в школах и других учреждениях образования всем характером нашей национальной жизни, когда молодежь в подавляющем большинстве удовлетворяется не знаниями, развивающими ум в упорных усилиях, а баллами, которые покупаются, как штучные овощи на базаре. Сегодня тройка, четверка, пятерка имеют чаще всего лишь рыночное содержание, хотя в них для национального будущего заложена такая же мистика, как в гибельном секрете Пиковой дамы, открывшей Герману тайну тройки, семерки и туза. Дело в том, что когда эти современные бурсаки в виде массы малограмотных людей с вузовскими дипломами займут чиновничьи мечта – станут судьями, преподавателями, экономистами, прокурорами, врачами, педагогами, администраторами и начнут управлять культурой, сельским хозяйством, правоохранением, образованием, здравоохранением, то это будет так же опасно, как заложенная под нацию бомба. Ведь бомба эта взорвется в самый неподходящий момент, когда нация в силу общей мировой тенденции и по особенностям российской жизни обнаружит острейшую нужду в профессионалах с европейским образованием. И тогда этот дефицит обозначит веху, после которой Осетию можно считать вернувшейся в средневековье.
Но еще более опасна нравственность этих людей, которые применят получаемый сегодня опыт и разовьют его до степени искусства. Уже сегодня можно предположить, что впереди цепная реакция лихоимства, что везде будут сидеть гоголевские Иваны Антоновичи Кувшинные рыла в осетинском исполнении, что неправда и беззаконие вытеснят правду и законность.
Ничто так не ослабит осетинскую нацию, до сих пор среди своих северокавказских соседей выделявшуюся просвещенностью, как вступление в деятельную жизнь этих недоучек. Ведь впереди – эпоха межнационального соперничества на поле просвещения и точных технологий, или историческое состязание, в котором непризовое место будет означать историческое поражение.
Все это так или иначе связано с нашим давно наметившимся духовным нездоровьем, уже перешедшим в хроническую форму. Но разве наше физическое здоровье лучше? Пожалуй, никогда прежде, по крайней мере с тех пор, как оно стало отражаться в статистических данных, наше национальное здоровье не было таким плохим, как на пороге нового тысячелетия. Да и может ли быть оно другим, если одни из нас решают примитивную задачу, для человека XXI века унизительную — задачу физического выживания, а другие вдохновенно стяжают под сенью диких законов, сгорая в своей страсти и опуская еще ниже и так уже низкую планку нравственности, так что милосердие, любовь к ближнему, уважение к самой жизни, громко произнесенные, уже звучат неприлично, словно это нецензурная брань. Национальная молодежь больна настолько, что по состоянию здоровья должна быть признана негодной для участия в будущих испытаниях, которые несет с собой новый век. Порожденная родителями, находящимися в постоянном стрессе, она не обладает иммунитетом ни против идеологического заражения, которому подвергает ее телевидение и желтая пресса, обильно выбрасываемая на информационный рынок, ни против обычных болезней, которые отцы и деды сегодняшних молодых людей переносили, даже не заглядывая в амбулатории. А в той диверсии, которую следует называть наркологической и которая давно уже осуществляется против Осетии, наша молодежь предоставлена лишь собственному попечению, что равносильно принесению ее в жертву, поскольку не бывает молодежи нелюбопытной и не испытывающей влечения к запретному плоду, особенно если нет спроса на ее молодую энергию и разум.
И вот нас умирает больше, чем рождается – таков факт, который должен бы лишить нас покоя, но не лишает. А это означает, что мы больны еще страшнее, чем показывает статистика. Никто ведь не обратил внимания на документ от 26 ноября 1996 года с темой, которую ее авторы Чермен Урумов, Татаркан Гаппоев и Владимир Мамсуров, председатели парламентских комитетов тогдашнего Парламента нашей республики, назвали “Социально-демографическая ситуация в РСО-А”. А ведь это был стон больной Осетии, стон, интенсивность которого авторы представили в цифровых показателях. Никто тогда, ни сам Парламент, ни Правительство Республики, ни служба Президента, не услышали этого стона, хотя документ должен был стать руководством к чрезвычайным действиям. Мы, уже воспринимающие жизнь в текущих мгновениях, а не в трех временных измерениях – прошлом, настоящем и будущем, остались равнодушными к этому стону, отделавшись выделением символической суммы на меры медицинского характера.
И, наконец, нельзя умолчать о том положении, в котором находится сегодня осетинская женщина, мать нации и передаточное звено между прошлым и настоящим, ибо известно ведь, что через мать получает ребенок то национальное духовное молоко, которое на всю жизнь определяет его национальные пристрастия. А положение более чем критическое, о чем так недвусмысленно свидетельствует, в первую очередь, разрушенная связь поколений, когда трудно, даже при самой большой любви к национальной молодежи, назвать ее духовным наследником осетинской нации. По существу, осетинская женщина – это самое прекрасное, чем Господь одарил нацию, ибо мы ее знали царицей, княгиней, матерью-спасительницей нации, предводительницей в войне за достоинство. И теперь она, женщина, это бесценное наше достояние, одна оставлена на поле, где идет сражение за нормального гражданина осетинской национальности. Но где ей устоять, если пьяный муж уже поколебал здоровье ею рожденного ребенка, ибо зачинал его во хмелю. Если так называемые детские пособия столь же трудно получить, как Нобелевскую премию. Если врач прежде оценивает состояние кошелька, а не болезнь ребенка. Если преподаватель вуза – при условии, что ребенку удалось стать студентом, – тоже оценивает не содержимое черепа, а содержимое кармана. Если заработная плата – при условии, что женщина имеет работу, – столь мала, что ей хватает только на оплату проезда на работу и обратно. Если сама женщина ест отравленную пищу и страдает малокровием во время беременности. Если постоянное напряжение с мобилизацией всех духовных и физических сил изматывает ее настолько, что вскоре после рождения первого ребенка она начинает увядать, так и не показав миру те прекрасные достоинства, которыми Бог наградил осетинскую женщину. Если путь к благополучию, наконец, обозначен для женщины такой грязью, что только патологически небрезгливая может ступить на него.
Что уж говорить после этого о безмужних осетинках, которых принято называть мать-одиночка? Эти просто обречены на медленную казнь и поставлены в условия с несложным выбором: или умереть в борьбе, в которой победа невозможна, или идти на панель. Имеем ли мы после этого моральное право требовать от осетинки высокой нравственности, а не безропотно ли, с опущенным взглядом, должны мы сносить нелестные о нации отзывы, если мы забыли завещанную нам мудрость предков, проверенную в веках – что и слава, и позор осетинского дома, а сегодня добавим – и будущее нации – находятся в руках женщины?..
…Демографам известен такой тип воспроизводства – ситуация, когда умирает много, а рождается мало, когда смертность сверхвысокая, а рождаемость сверхнизкая. То есть, как у нас сегодня, Но эта ситуация бывает свойственна стране или нации, ведущей долгую войну. Но тогда с кем мы воюем? Не видно ведь фронта и не разглядеть противника. Тогда, может быть, мы участвуем в странной войне, войне внутри собственной нации, разделившись на две государственности, две религии, два языка, пять групп по имущественному положению, на ущельные общества с неистребимой ревностью друг к другу?
Но такая война не заканчивается победой: и одержавший в ней верх, и павший погибают в историческом поражении нации…
…Может быть, кто-то надеется услышать ответ на вопрос – что делать в такой ситуации? Ответа у меня нет. Знаю лишь, что было бы хорошо вначале осознать сложность положения, в котором мы находимся в последние двадцать-двадцать пять лет. И если мы сможем это сделать – а предприятие это непростое, потому что одни из нас охвачены гибельным вдохновением на почве стяжания и ограбления собственной нации, а перед другими встала задача, которая больше приличествует животному во время вселенской засухи – задача физического выживания, – так вот, если мы сможем осознать роковую сложность ситуации, то такое осознание рано или поздно обернется и национальной задачей. А задача, правильно сформулированная, всегда заключает в себе и способ своего решения.
