Л.П. ГАГЛОЙТЭ, доцент кафедры зарубежной литературы Уральского
государственного университета им. Горького, г. Екатеринбург
Тема Кавказа, как известно, имеет давние традиции в русской литературе. Впервые появившись в произведениях декабристов (П.И. Пестель, П.Г. Каховский, М.С. Лунин), она нашла свое художественное развитие у А.С. Пушкина (после “Кавказского пленника”, которого в русской литературе стало традицией изображать преимущественно горцев, а не кавказцев вообще1), А.С. Грибоедова, А.П. Марлинского, М.Ю. Лермонтова, Л.Н. Толстого. Как писала газета “Кавказ”, русские писатели впервые “воспели неувядаемую прелесть Кавказа, семейный и общественный быт горцев, суровые патриархальные обычаи… любовь их к свободе, мощь духа…”2 Однако еще при жизни Пушкина была высказана мысль, что “Кавказ найдет себе певца в будущих его обитателях”3. Действительно, очень скоро русская литература пополнилась рядом интересных произведений о Кавказе, написанных одаренными и образованными представителями горских народов. На страницах своего журнала Пушкин приветствовал одного из них – Султана Газы-Гирея: “Вот явление, неожиданное в нашей литературе! Сын полудикого Кавказа становится в ряды наших писателей; черкес изъясняется на русском языке свободно, сильно и живописно”4.
Творчество осетина Инала Дударовича Канукова (1852-1899) тоже, несомненно, относится к явлениям русской культуры. Получивший прекрасное русское образование (окончил Ставропольскую гимназию, одну из лучших тогдашней России, слушал лекции преподавателей Московского университета), он и писал, естественно, на русском и даже идентифицировал себя как русского человека. Подобное “неожиданное” для 30-х годов – как русского, так и осетинского миров – явление в 70-е годы выглядит закономерным, поскольку в это время происходило “окончательное слияние осетинского народа с русским государственным организмом” (Н. Джусойты). Недаром и Коста Хетагуров, предшественником которого был Кануков, считал Россию “нашей общей Родиной”5.
В обширном, жанрово разнообразном наследии И. Канукова (очерки, рассказы, статьи, стихи), охватывающем самые различные стороны российской действительности, кавказская тема занимает сравнительно небольшое место. Но именно с ее осмысления начинается J`msjnb как художник и мыслитель. Это прежде всего его очерки “В осетинском ауле” (написан в гимназические годы – 1870), “Горцы-переселенцы” (в первоначальном варианте “Заметки горца” – 1973), “Характерные обычаи осетин, кабардинцев и чеченцев” (1876), рассказ “Две смерти” (1878), ряд статей: “Кровный стол”, “Воровство-месть” (1876), “Положение женщины у северных осетин” (1877) и др. В них рассматриваются важнейшие вопросы новой истории Кавказа и, в частности, осетин: завершение длительной кровопролитной войны, поражение горцев, проведение реформы 1861 года.
Первые два интерпретируются автором-носителем пореформенного сознания – совершенно отлично от его осетинского предшественника Т. Мамсыраты (1842-1899), который предпочел жизни на порабощенной родине разлуку с ней. Взгляд Канукова многослойнее, за ним -солидная русская литературная традиция освещения кавказской войны. Его тоже приводит в восхищение беспримерная храбрость сражавшихся предков: “Мир праху вашему, храбрые джигиты! Будьте вы в дзанате (раю)! Вы, как достойные сыны своего отечества, отстаивали свободу и неприкосновенность обычаев, завещанных вам отцами и дедами вашими…” Но он понимает и историческую неизбежность поражения: “…увы! – кровь ваша пролита напрасно: свобода и родина не спасены от могущественного напора цивилизации” (“Заметки горца”). Он осуждает массовый исход горцев в Турцию (все тяготы которого ему пришлось пережить в детстве), имевший трагические последствия, и всем своим писательским даром убеждает в преимуществах “перемены прежнего порядка вещей”: “И, слава Богу, что цивилизация забросила к нам луч свой; наконец, мы видим и железную дорогу: свист локомотива оглушает нас, мирных граждан, и напоминает нам ежедневно, что и мы присоединились к семье цивилизованной Европы” (“Горцы-переселенцы”) [Ср. у Пушкина: “Кавказа гордые сыны, сражались, гибли вы ужасно…”, у Лермонтова: “Смирись, черкес! И запад и восток….”, у Марлинского (о стремлении Петра к присоединению Кавказа к России): “Не пустые завоевания, но победа над варварством, но благо человечества были его целью…”].
Вместе с тем, при всем сходстве оценок, произведения Канукова знаменуют собой качественно новый этап разработки темы Кавказа в русской литературе, потребность в котором давно ощущалась в обществе. Еще В.Г. Белинский критиковал традицию романтического изображения горцев у В. Бурьянова, В. Бурнашова, П. Каменского и др. “с резнею, предательством, отцеубийством. Конечно, все это бывает в жизни, и на Кавказе больше, нежели где-нибудь, но ведь это только одна сторона жизни горцев: зачем же отвлекать только одну ее?”5. Несколько позднее похожую мысль о литературе 30-х годов высказал “Современник”: “Местность Кавказа, нравы населяющих ее разнообразных племен, сама природа Кавказа – все это очень мало обращало на себя внимание тогдашних повествователей и поэтов… недостаток фактических сведений обыкновенно пополнялся красотами цветистого слога…”6
“Задача изображения общественной реальности Кавказа во всех ее подробностях”7 оставалась актуальной и в 60-е годы. Издатели, “сознавая недостаток в книгах, которые бы дали верное понятие о Кавказе8, “предлагали тем не менее читателю все тех же авторов 20-30-х годов, воспроизводивших горцев, по словам современника, известного кавказоведа П. Услара, в виде людей, одержимых каким-то беснованием, чем-то вроде воспаления в мозгу, – людей, режущих направо и налево, пока самих их не перережет новое поколение беснующихся”9. Одним из первых писателей, решивших указанную задачу на уровне требований времени был И. Кануков.
В своих очерках и рассказах, в повести “Из осетинской жизни” он рисует “правдивую картину жизни осетинского общества середины XIX века.10 Более 70 персонажей – стариков, женщин, молодых людей, алдаров – “изображены писателем с разных сторон и в различных обстоятельствах: в обществе и семейном кругу, на свадьбах и поминках, в праздник и будний день”11. Ставя себе целью “правильное освещение жизни земляков” (статья “Да где уж тут, г. В.Н.Л.”), Кануков достигает этнографической точности в описании их нравов и обычаев – недаром ни один этнограф Кавказа не проходит мимо его очерков. В то же время “он уловил чутьем художника и запечатлел в своих произведениях явления, едва намечавшиеся в жизни народа”12: начавшийся процесс капитализации Осетии, который приветствовал как “зарю новой жизни, жизни труда и мысли”, зарождение “типов… молодежи” с “зачатками характера, выработанными обстоятельствами современной жизни” (образ Хасана -“Горцы-переселенцы”).
Показывая “самое бедное племя из народов, обитающих на Кавказе” (Пушкин), во всей сложности его сословно-иерархической структуры (уздени, фарслаги, кавдасарды и т.д. в очерке “Положение женщины у северных осетин”), Кануков размывает обобщенный разбойничий имидж горца “в косматой бурке, шапке черной”, “с взведенной винтовкой” (“Записки горца”), пусть даже “овеянный звонкостью, исполненный романтики и своеобразной поэзии дикой воли”13. Как и П. Услар, в его создании он видит заслугу романтической традиции: “Марлинский, Лермонтов и Пушкин создали каких-то страшилищ для русской читающей публики в лице Амалат-Бека, Казбича, Муллы-Нура, Измаил-Бея, Хаджи-Абрека и др.” Однако доказывая, что времена Казбичей и т.п. людей “ушли в область мифов”, писатель-реалист далек от идиллического показа действительности. Пафос многих его статей направлен на раскрытие тех “болячек, которыми страдает… наш народ” (”Кровный стол”, “К вопросу об уничтожении вредных обычаев среди кавказских горцев” и др.). Художественное же их осмысление (”Две смерти”, “Воровство -месть”, “Из осетинской жизни”), особенно в рассказе “Две смерти”, более позднем по времени написания, где Кануков с глубоким психологизмом раскрывает историю совершения “простого телодвижения” /Пушкин/ – убийства из кровной мести – как раз свидетельствовало об усвоении и развитии им реалистических принципов прозы Пушкина и Лермонтова.
В свете сказанного, нам кажется, нельзя обуславливать жанровый характер рассматривавшихся произведений “особенностями творческой личности писателя” (З. Суменова). Скорее здесь мы видим веление времени “в форме путешествий, поездок, очерков, рассказов, описаний знакомить с различными частями беспредельной и разнообразной России..”14. Кануков блестяще его выполнил. По широте и глубине картин жизни Осетии 60-х годов XIX века его очерк, как пишет та же исследовательница, “приближается к лучшим образцам русского “физиологического” очерка 40-60-х годов с его интересом не только к быту и нравам неизведанных пластов человеческого общества, но и к внутреннему миру его представителей15.
Вполне возможно, что после такого задела Кануков смог бы “сразиться” с романтической традицией на ее собственном поле -поэме и повести. В пользу этого говорит отрывок “Из осетинской жизни” и сюжетные стихи “Горе Алибека”, однако ссылка в Сибирь надолго оторвала его от кавказской тематики… Выполнить указанную задачу суждено было другому великому горцу – Коста Хетагурову.
ЛИТЕРАТУРА
1. Н.Джусойты. Тема Кавказа в русской литературе и в творчестве Коста Хетагурова, 1955, с.84.
2. “Кавказ”. 26 мая 1899 г.
3. “Современник”. №1 1836 г., с.168.
4. “Современник”. №1836 г., с.169.
5. Как пример более позднего периода назовем имя Гайто Газданова. В.Белинский. Полное собрание сочинений в 13 томах. М., 1957. Т.3, с.423
6. “Современник”. №4 1851 г., с.68.
7. Р.Ф.Юсуфов. Дагестан и русская литература конца XVIII и первой половины XIX в. М., 1964. С.221.
8. Л.Надеждин. Природа и люди на Кавказе и за Кавказом. М., 1869, с.3.
9. П.Услар. Кое-что о словесных произведениях горцев. ССКГ. Вып.1., 1868., с.5.
10. З.Суменова. Инал Кануков. Жизнь и творчество. Орджоникидзе “Ир”, 1972, с.69.
11. С.Габараев. Инал Кануков. Сочинения. Орджоникидзе, 1963, с.38. 12. К.Гутиев. Предисловие. Инал Кануков. Сочинения. Орджоникидзе, 1963, с.38.
13. Л.Хихадзе. Из истории восприятия русской литературы в Грузии. Тбилиси. Изд-во ТГУ, 1978, с.97.
14. В.Белинский, т.12, с.478.
15. З.Суменова. Инал Кануков. Жизнь и творчество. Орджоникидзе “Ир”, 1972, с.122.
