* * *
Пароходный гудок, как распевшийся бас,
только ниже, мощнее и площе.
За широкой рекой луч последний погас,
огоньками затеплилась площадь
у причала. Приезжие едут домой,
завершив свое лето на плёсе…
И мне больно прощаться с девчонкою, с той,
что остаться вовек не попросит.
* * *
На текучих столбах золотистых колышет
грузный корпус огромный, как домна, корабль.
Моря грудь безмятежная сладостно дышит,
и сквозь прозелень смутно алеет коралл.
Бесконечная даль в легких впадинах зыби,
дремлет док, но взволнованно дышит корабль.
Он из порта приписки неделю как выбыл
и на утро отправится в новую даль.
* * *
В далеком детстве сопки в три ряда,
река и запах антикомарина…
Я до сих пор припомню без труда,
как легок лодки бег с мотором «Двина».
А за поселком в сотне метров лес,
валежник ломкий, прорва голубики…
я пятилетний и со мной балбес –
огромный пес наполовину дикий.
* * *
Крутая горка за торцом котельной,
а в небе ленты всех оттенков сна,
в глаза тупоколесной «Татры» бельма
слепящие, а по над стенкой на
негнущихся сохатый удивленный
на свет и гомон прянул невзначай.
А детвора в полярный полдень темный
хохочет, санки в гору волоча.
* * *
Мой первый дом на берегу
реки с полосками моторок.
Ревниво память берегу
о летних северных просторах.
Покой и свет. А люди там
просты и прочны, как канаты.
О сердцу памятных местах
Бессонной ночью вспоминал ты.
* * *
Седое северное море.
Как байка выцветшая, гладь
белесым цветом с небом спорит;
и фьордов сланцевая кладь
вонзилась выступами в море –
оплот для белокрылых птиц –
их гвалтом с тишиною спорит,
уступами спадая ниц.
* * *
В ночи рыданье электрички.
Под черным раструбом моста
бетонных блоков шеи бычьи;
и месяц на рога достал
ком оловянный рваной тучи;
и желтых ромбов частокол
промчал в ночи экспресс летучий;
и острого откоса скол
в тени выхватывает конус
стального фонаря. Простор
окрест опять залился стоном
и вырос в теми ярок, скор
другой экспресс.
* * *
Гулять незнаемым никем,
как в ранней юности гулялось.
Квартал «Сайгона», твой ликей,
и неба лик, какая малость.
В огромном городе весна
и веет липовой прохладой;
Бродить по улицам без сна
и никаких друзей не надо.
* * *
О лете северном пропой-ка
Пальмиры ленинградской птах.
Золотокрылых львов на Мойке
и фей прозрачных на мостах
воспой. На небе розоцветном
закат в полмили шириной.
И невской кафедры доцентом
собор сияет неземной.
* * *
Гонять плоты мыслей
по потоку сознания
от устья к истоку
мечтать пробить ими
плотину
отделяющую
от океана
разума
* * *
…береста волн…
Б. Пастернак
Береста пены на груди
бетонного потока.
Ты долго в воду не гляди,
не то замылишь око.
Щербленный серый парапет
и книжка в полмизинца,
где буйный нрав реки воспет
в гиперболах сновидца.
ЛЕТНИЙ ЭТЮД
Полынный дух сухой и острый,
приземистые лопухи.
Как в слове деланном апостроф,
меж ними серый пень ольхи.
Летучий зной и неподвижный
ореха старого массив.
Отвесными лучами выжжен
под ним кустарника курсив.
ЗИМОРОДОК
Лесная малая пичуга,
пернатый летчик и певец.
Сковала реку льда кольчуга,
и улетел на юг скворец.
А ты остался до апреля
(и летом тоже будешь здесь)!
Короткие выводишь трели,
искришься на морозе весь.
* * *
Есть некий час…
ТЮТЧЕВ
Есть некий миг перед рассветом;
стихает все на этот миг.
И мгла сквозит молочным светом,
и первой птицы робкий крик
короткой зависает нотой,
и снова тишина вокруг.
Весь мир в дремоте неглубокой,
и ты всему на свете друг.
* * *
Пионы пахнут в дождь сильнее.
Поток жемчужною стеной
вдоль окон льет. Вдали за нею –
изгиб реки. И лапы хвой
набухли темной плотной влагой,
как бахромой одета ель.
И солнце вывесило флаги
сквозь тучи серую шинель.
ЖАРА II
Спешите розы взять у жизненного мая…
РОНСАР
Что хорошего в июле? – жуткая жара…
БРОДСКИЙ
Май жизненный. Безжизненный июль.
Рябит в глазах от солнечного света.
На все, что было до жары, наплюй,
зной растянул когтистые тенета.
По плавленному битуму иди,
по щиколотку вброд по речке черной.
А что же там маячит впереди –
«лепажа» дуло или буй попкорна
в альпийских сливках – и не разберешь –
потеки на засвеченной сетчатке.
От зноя по спине озноба дрожь.
жара фрахтует в беспредельность чартер.
* * *
Поэзия – сплошь езда…
МАЯКОВСКИЙ
Кому поэзия – езда,
а для меня – ходьба по парку;
в вечернем озере звезда
и мириады лунных кварков
на зыби волн. В такую ночь
и Маяковский портсигары
совал в стихи, прогнавши прочь
все призраки Европы старой.
ОСЕННИЙ ЭТЮД
Гуськом осенних листьев стайка
фонарный обтекает столб.
С фонарной колбы света сайка
оранжевый рисует ромб
на крупе клена желтоватом
от полувысохшей листвы.
Клочок застывшей стекловаты
алмазной россыпью блестит.)
ГОЛОС
То одевался в мягкий бархат,
то гранью твердою блистал,
то томностью стиха Верхарна,
то ясностью Гертруды Стайн,
то обволакивал, то длился
кальянной трубкой, то трубой
архангельской о стены бился,
то вился лентой голубой…
И я на мягком кресле прямо
сидел и слушал, как струю
живого воздуха упрямо
гортань выталкивала. Юг
и Север так же непохожи,
как непохожи слух и звук,
когда один укрыт рогожей,
другой же – с тетивою лук.
Пригрело солнце, снег растаял,
март в середине января.
Собак ободранная стая
у лужи выстроилась в ряд.
Рядок березок тонкоствольных
косицы веток тянет ввысь.
И света луч – в ушко игольное –
проник за планки жалюзи.
ОСЕНЬ
Пахнул теплынью мягкий ветер,
как поворот в танго.
Сухую прель асфальт пометил
залысинами, он
разбавил охру серым цветом –
классический визаж.
И я добавлю к краскам этим
белесых ив плюмаж.
* * *
Идешь порой порою поздней,
вдали маячит столб,
увешанный белесой гроздью
полупрозрачных колб.
Молочным светом разбавляет
кофейный полумрак;
вверху, над маревом сияет
на черном звездный тракт.
* * *
Бельканто ног и поясницы,
классический кордебалет
сомкнул, как длинные ресницы,
пуанты. Словно из шале
смотрю из ложи на куртины,
а прима начинает такт;
с налетом театральной тины
души свершающийся факт.
