Народы не выбирают своих жребиев,
каждый приемлет свое бремя и свое задание свыше.
Так получили и мы, русские, наше бремя и наше задание.
И это бремя превратило всю нашу историю
в живую трагедию жертвы.
Иван Ильин
1
В этой войне нет победителей, есть только жертвы, и первые жертвы – беженцы. Нет судеб страшней, чем у них. В официальных документах их называют вынужденными переселенцами. Впрочем, и война в официозе называется антитеррористической операцией. Длится она вот уже второй год. Но Грозный, превращенный в руины, в ничто, разве это не война, разве разрушенный до основания город и тысячи мертвецов не есть результат ее кровавой оргии? Вопреки заверениям военных о прекращении боевых действий, они в Чечне не прекращаются.
Синоним слову “несчастный” отныне и надолго “русский”.
Вынужденные переселенцы – слабо сказано. Это люди, у которых нет ни настоящего, ни будущего. Люди, не нужные никому. “Копошатся, следовательно существуют” и оплакивают сами себя. Потерявшиеся, убогие, брошенные на произвол судьбы. Барахтаются в этой нежизни, негодуют, выговариваются друг другу. Больше некому. Бог – высоко, царь – далеко, а Россия – трижды мачеха. Страдания и несчастья зверят, а не облагораживают. Сбились в кучу. Коммуналки не делают людей лучше -дурные страсти прут наружу.
Кажется, государство (чиновники) их уже давно вычеркнуло из списка живых. Какой лгун сказал, что жизнь сильнее смерти, жизнь – страшнее смерти.
Войны перевернули человеческие жизни вверх дном. Одна женщина в селе Знаменском, беженка с еще первой чеченской войны, уже несколько лет живет в котельной, забытая всеми. Не у всех хватает сил бороться за место под солнцем. Не каждый умеет выдирать кусок изо рта ближнего. Как легко люди в лишениях превращаются в дарвиновских обезьянок. И как трудно сохраняют достоинство.
Моздокское общежитие СПТУ. Рядом безотрадный скверик. Здесь беженцы живут на птичьих правах. Миграционная служба выгоняла их неоднократно (сейчас, до весны, их оставили в покое). Живут благодаря сострадательному директору. Один раз в день их кормит Красный Крест, nm выделяет 13 руб.50 коп. на душу. Благодарят за слова утешения и щедрость Миссии благотворения и гуманитарной помощи “Манна Небесная” (Региональная общественная организация на Кавказских Минеральных водах). Но постоянного жилища и уверенность в завтрашнем дне им не даст никто, кроме государства.
В общежитии много чеченок. Стучу в первые попавшиеся двери. Встречают с любопытством. Ритуальные слезы, жалобы на плохую пищу и безденежье. (Русские тоже жалуются, но на другое – на вялотекущее существование и вынужденную праздность). Спрашиваю: “Где ваши мужья?”. Догадываюсь, что вопросом попала не в бровь, а в глаз. Вопрос мой им явно не по душе. Чеченки скорее покажут свое исподнее, чем “сольют” информацию о мужьях. Местонахождение мужей тема запретная, почти неприличная. Чеченки как никто умеют держать язык за зубами и великолепно косить под дурочек. Когда нужно, удивительно хладнокровны и соплей не пускают. В силе характера им не откажешь. Редкая чеченка отречется от мужа. Глаза, как у сфинксов. Возможно, что мужья некоторых из них в бегах, кое-кто воюет в горах. Я видела, как в Грозном чеченки давали интервью западным корреспондентам. На телевизионные камеры бросались, как на амбразуры. Крокодильи слезы рекой и проклятия в адрес федералов.
В Моздоке они варят аджику, а мужья химичат с тротилом. Кто-то верно заметил, что Кавказ – штука тонкая. Есть несколько русских женщин, у которых мужья чеченцы. У одной муж в селении Шатой лежит без рук, без ног. Таких еще со времен второй мировой войны называли “самоварами”. Ее принявшая ислам дочь погибла в автокатастрофе в Ингушетии. Похоронена по вайнахским обычаям. Отец ее умер в Грозном от ран, бабушка умерла в подвале. Что может ощущать эта женщина? Ничего, кроме тоски и “непоправимого ужаса”. Моздокская цыганка гадала ей по руке и предсказала насильственную смерть.
Вообще, чеченцы старались брать в жены здоровых, привлекательных девушек с неподмоченной репутацией. Жена и лошадь должны быть послушными и работящими. Районными … и матрешками с бешенством матки они брезговали. Я спросила у одной, как ей удалось приспособиться к такой патриархальной среде. Ответ был следующий: “С русскими я русская, с чеченками я чеченка. Еду в Чечню – надеваю платок, в Моздоке его снимаю. Со свекровью и мужем разговариваю на чеченском языке. Мой муж не дикий (читай: не бедный). По ее словам выходило, что у нее не муж, а прямо Сахар Медович какой-то. В чеченской женщине, особенно в горных районах, чрезвычайно развит механизм подчинения и послушания. Любой бездарь или собакевич королевствует в своей семье. Mn паранджу чеченки не носили никогда. Если жена на словах и на деле выходит из-под воли мужа, то ему предоставляется право наказывать и бить ее, но советуется предпочитать прощение, говорится в мусульманском законоведении.
Мне в руки попали несколько экземпляров газеты-карлика “Ичкерия” (чеченки подарили). Вернее, не газета, а, я бы сказала, диковатый и бесноватый пропагандистский листок. Кровавая хартия (иначе не скажешь) сверстана и отпечатана издательским домом “Свободный Дагестан” г.Хасав-Юрта. Масхадов именует себя Верховным Главнокомандующим и генералом несуществующей армии. (Как хорошо сказал Пушкин – “Мы все глядим в наполеоны, двуногих тварей миллионы”). Так называемый еженедельный орган правительства Чеченской Республики Ичкерия из номера в номер публикует обращение к чеченскому народу, приказы воинам сопротивления, хронику партизанской войны, а также бесконечные списки награжденных боевиков: угрозы в адрес федералов и чеченцев, сотрудничающих с федералами. Радио “Чечня Свободная” названо в ней манкуртским.
В небольшой заметке под названием “Кадыров предал Аллаха” написано следующее: “Разорвав отношения со своими бывшими соратниками и защитниками Отечества, Кадыров переметнулся на сторону кяфира, на сторону безбожников и христиан. От кары Всевышнего ему не уйти!” Внизу карикатура на Кадырова и издевательская подпись: “Владыко, благослови меня!” и “Крещение Кадырова Ахмада”. Действительно, смешно.
Мое внимание привлек и другой текст: “…Это невидимая война. Наши смертники, наши партизаны, наши диверсионные мобильные группы наносят ощутимые удары. Наши смертники – это не наемники. Чеченские смертники – это порождение этой войны”.
Не могу удержаться и от другой цитаты: “Сегодня чеченскому народу не до производства наркотиков. Наш народ генетически не приемлет этот вид бизнеса. Хотя вражеские службы тратят много сил и времени, чтобы у народа появилось пристрастие к наркобизнесу и употреблению наркотиков. В последние годы, надо прямо сказать, им все же удалось некоторой части молодежи отравить жизнь наркотиками. Это мы признаем”.
Масхадов выдает себя за народного радетеля и патриота. Читать его нелепицы и внушения иногда даже забавно. У него психология преступника и игрока. А по словам мыслителя из Вены, преступник и игрок всегда испытывает страх, который он преодолевает ненавистью. Масхадов не соль земли и давно уже не волк-вожак, от Масхадова осталась только кровавая тень. Тень от волка, скользящая в никуда. Чеченские же “смертники” – это люди с поврежденной психикой и помутившимся разумом. Их можно было бы назвать духовными компрачикосами, если бы они обладали первичным hmqrhmjrnl жизни – самосохранением. Но важнейшей биологический закон у них парализован наркотиками. Ни о каком благородстве и жертве, принесенной на алтарь отечества, и речи быть не может. Смертники всего лишь пешки, закодированные на бесславную гибель, биороботы на испытательном полигоне Масхадова и иже с ним.
Спецслужбам, медикам и самим наркоманам известно, что наркотики шли и идут сейчас в Осетию и Россию из Чечни. Этот факт давно не нуждается в доказательствах.
2
Федор Жилин. Родился в Сибири. Но всю жизнь прожил в Грозном. Рассказывал, как в первую чеченскую войну люди под выстрелами добывали себе хлеб насущный. Консервный завод был разрушен. Народ на тележках вывозил все, что годилось в пищу. Или другое. Зашел в Нефтяной институт, в котором работал. Внутри полный разгром. В библиотеке споткнулся об оторванную в сапоге ногу. Кто видел подобное, тому и страшное уже не страшно.
Случались и смешные моменты. Старик-чеченец спрашивает у наемника-негра: “Есть ли в Африке чеченцы?” Наемник отвечает: “Не встречал”.
Первую войну он пережил в своем доме. Об этом времени он сказал так: “Я не был мертвым, но был неживым. Это было что-то вроде анабиоза”.
Второй войны Федор не застал. Не успел. В Моздок он попал в промежутке между двумя войнами и статуса беженца добивался через Моздокский народный суд.
Федор Жилин вспоминает 1996 год. Федералы тогда оставили город, фактически сдали его. “Низшую расу”, то есть русских, чеченцы за людей не считали. Смерть не была ирреальным понятием, она была рядом, она была “живая реальность”. От русских освобождали географическое пространство. Рядом с магазином “Юбилейный” лежали люди с отрезанными головами. Он ходил мимо трупов в магазин за хлебом. На всякий случай заимел гранату. Выходя на улицу, прятал ее в карман. Рука всегда лежала на чеке. Дверь в квартире подпирал бревном. Спал не раздеваясь.
Его предал сосед-чеченец. Когда пришли ночные “гости”, то на вопрос “Кто?”, он услышал знакомый голос – “Открывай, свои!” Он открыл дверь. В квартиру ворвались вооруженные люди. (Верховная власть в городе принадлежала бандитам. Хозяева жизни совсем не хотели войны. Стремились лишь к быстрому обогащению и криминальному равновесию и порядку. С началом второй войны часть из них уехала в Россию).
Чеченские “робин-гуды” потребовали ордер на квартиру. Все важные документы Жилин предусмотрительно переслал родственникам в Россию. A`md~ch его забрали с собой. Били. Морили голодом. Неделю продержали в подвале. Он терпел и физические истязания, и моральные пытки. В истерику не впадал. Воля к жизни не была парализована в нем. Спасительный инстинкт самосохранения помог сохранить ясность рассудка. Перед сволочами не заискивал, но мучительно раздумывал, как ему быть. Ничего не добившись, его отпустили, но дали время на размышления. Назначили срок, когда он должен отдать документы. Тем временем он искал выхода из западни. Его дом, по сути дела, превратился в тюрьму. Из Грозного он бежал в проливной дождь. Был праздник Красная Горка. Перед тем как уйти, он в последний раз покормил кошку и выпустил ее за дверь. О брошенной кошке вспоминает с грустью. Замечено, что люди, получившие полной мерой подлости и разочарований, сильно привязываются к животным.
В три часа ночи на скрученных простынях он спустился с балкона на тротуар. Через дверь он уйти не мог. Выход из подъезда был перекрыт, и выходить из дома ему было запрещено.
Ушел он налегке. За плечами брезентовый рюкзачок, в нем нехитрая одежонка, пара белья и лист ватмана с чертежами. (Успел сдернуть с кульмана). Он был тогда похож на грибника.
Поймал такси. Сидя в машине, подумал о том, что примерно так же он в детстве убегал из пионерского лагеря. Сейчас он убегал от бесов, от чеченского наваждения и смерти.
В Моздоке за пищу и кров огородничал у местной казачки. Мало-помалу пришел в себя.
Живя в общежитии, он радуется, когда в столовке ему перепадает двойная порция обеда. Женщины-поварихи его жалеют. Из имущества у него – штаны, одна ложка плюс топографическая карта России. Спит он на вполне солдатской койке. На самодельной печке стряпает себе подъебуриху, так беженцы называют похлебку, в которую кладется крупа из различных злаковых. Ложка в ней стоит торчком.
В Грозный Федор Жилин не вернется уже никогда.
