Новелла
1
Зверек был юрким, быстрым, молнией носился по зале, путался в длинном подоле, острыми когтями, мелкими зубками рвал кружево платья. Чечилия, смеясь, гнала его, чтобы не мешал позировать. Ведь надо было часами сидеть прямо, чинно, не шевелясь.
Художник, глядя на эту картину изо дня в день, все более находил поначалу неуловимое сходство между прекрасной, утонченной фавориткой миланского герцога и грациозным хищным животным. И что за странная прихоть: приручить не собачку, не кошечку, а это дикое животное – хорька?
Вот уже который месяц Леонардо, по утрам покидая свое жилище, направляется к замку герцога Моро, где в одном из гулких залов его ожидает хрупкая, веселая проказница, любящая развлечения и не умеющая позировать.
Солнечные лучи едва коснулись бледно-голубого неба, не котором четко, скульптурно вырисовывается зубчатая башня герцогского замка, прозванная башней Бонны Савойской. Под нею чернеет вода Мертвого Рва-Фоссато Морто.
Облокотившись на чугунные перила, Леонардо долго смотрит в эту бездонную глубь, видя перед собой только одно: юное, беззаботное личико, охваченное рыжеватыми, шелковистыми волосами. Гибким станом, порывистыми движениями, холодноватым сиянием зеленых глаз она напоминала ему греческую Артемиду – охотницу. Может, потому он на портрете стянул ее волосы тонкой лентой, наподобие античных богинь. Она перечеркнула ее прекрасный покатый лоб, и для гармонии он охватил ее длинную нежную шейку нитью черных мелких бус, подчеркнув белизну кожи. Все было изящно, все было хрупко, все было прелестно в этом облике. Но картина не жила. Чего-то не доставало. И это беспокоило и раздражало художника.
Леонардо шагнул на подъемный мост. Легкий утренний ветерок развевал его короткий красный плащ, шевелил роскошные кудри и длинную, вьющуюся, тщательно расчесанную бороду.
Причуда? Ну что ж, всякий имеет право на причуду. Вот он сам – одевается не как все. В моде – длинные одежды. А его борода? Хотя ему нет и 30-ти лет?
Она тоже имеет право на свои причуды.
Этот зверек не выходил у него из головы.
Леонардо не заметил, что под ногами его уже не шаткий мост, а твердая брусчатка. Он стоял на широкой внутренней площади замка – O|vv` д’Армэ – на Марсовом поле. Посредине площади, все еще в лесах, возвышалось его незавершенное творение – глиняное изваяние в двадцать локтей в высоту. Оно должно было представлять отца герцога Моро – великого кондотьера Франческо Сфорца. Эту конную статую прозвали в народе Колоссом.
Леонардо изобразил этого полусолдата, полуразбойника на гигантском коне, взвившемся на дыбы и попирающем своими копытами упавшего воина. В руках у сына землепашца, достигшего вершины власти злодеяниями и подвигами, был герцогский жезл. Родиться бедняком и умереть на престоле миланских герцогов – так было предначертано ему судьбой.
Его сын – Людовик Мариа Сфортиа, по прозвищу Моро, став наследником отца, герцогом Милана, возмечтал о самодержавной власти над всей Италией. Кичливый и высокомерный, он хвастался:
«Папа – мой духовник, император – мой полководец, город Венеция – мой казначей, король французский – мой гонец»,- и утверждал, что их род ведет начало от славного героя Англа Траянского, спутника Энея.
Леонардо обошел статую, остановился, задумчиво глядя на свою работу. Она его не удовлетворяла. Уже много месяцев она оставалась незавершенной моделью из темно-зеленой глины – глиняный Колосс. И этому его творению чего-то не доставало, чтобы стать живым воплощением – героя? разбойника? владыки?
Уйдя в свои мысли, Леонардо не заметил подошедшего тихо, как кошка, Моро.
– Привет, мой Леонардо! Любуешься делом своих рук? Однако, друг мой, почему ты медлишь с окончанием статуи? Не пора ли начать отливку в бронзе? Да, кстати. На пьедестале должна быть надпись: «Ecce Deus!»
«Се Бог»,- перевел про себя Леонардо. Хорош бог! Разбойник и интриган, сластолюбец и убийца. Тень усмешки пробежала по лицу художника.
Герцог не заметил этого.
– Да, Леонардо, – продолжал он. – Твое творение прекрасно. Это достойный памятник моему отцу. Он должен свидетельствовать о божественном величии Сфорца. И так будет!
Его холеная белая рука властно легла на твердое плечо Леонардо. Для герцога Милана мудрец и ученый Леонардо да Винчи был прежде всего его подданным, его придворным художникам, умевшим рисовать, лепить и еще устраивать великолепные фейерверки, украшавшие увеселения, которые обожал герцог. И которые обожала его юная наложница.
Чечелия, или Цецилия Галерани, шестнадцатилетняя красавица с матово-белой кожей, огненными волосами и глазами цвета горных озер qbek` герцога с ума.
Это потом, когда он женится на дочери феррарского герцога Эрколе д’Эсте Беатриче, он расстанется с ней, с трудом, и выдаст замуж за старого разорившегося графа Бергамини. И Чечилия станет графиней, уважаемой матроной. Но и тогда она останется матерью его детей, а после смерти жены он вновь приблизит ее к себе и будет называть «своей вечерней зарей».
Это потом она прославится как «Новая Сафо», а ее палаццо станет литературным салоном, который будет собирать самых выдающихся людей Милана. Все это будет – потом.
А сейчас она лишь шаловливая, веселая девочка, бегающая по просторным залам дворца-замка наперегонки с маленьким, остромордым зверьком.
«Легкая, как серна», – подумал Леонардо, любуясь ею. Разыгравшись, она чуть не сбила его с ног.
– О, Леонардо! Ты уже пришел? Опять будешь мучить меня? «Сидите тихо, донна, не шевелитесь, не моргайте». Какая скука!
– Посиди, моя прелесть, посиди, – сказал герцог. – Я так хочу иметь твой портрет.
Чечилия с непосредственностью ребенка кинулась ему на шею. Как она любила этого красивого и властного, молодого и сильного человека! Любила его лицо, – гладко выбритое, с выражением благодушия и доброжелательности, и его нежный, округлый подбородок, и этот орлиный, с горбинкой нос, и тонкие, изогнутые, сладострастные губы, которые умеют так жарко целовать, что кружится голова, словно летишь в пропасть.
Ей нравилось в нем все: и то, что он носит простое, но изящное платье из бледно-голубого шелка, и его модная прическа – цаццера, закрывающая уши и лоб почти до бровей и напоминающая парик. На груди его всегда висит золотая плоская чешуйчатая цепь.
Во всем облике Моро было что-то лисье. Да он и на самом деле был хитрый политик, изощренный, лукавый интриган, прикрывавшийся наигранным прямодушием. Порой он казался таким откровенным, так ловко умел поставить вопросы, что собеседник невольно выбалтывал то, что тому было нужно.
Чечилия уселась в высокое кресло, и Леонардо взял в руки кисти.
В этот момент ее любимый зверек прыгнул ей на руки. Леонардо поморщился. А она нежно прижала хорька к груди, и художник вздрогнул: ее изогнутая рука и лапка зверька, – боже мой! – как они схожи! И разрез глаз! И гибкое тельце этого маленького хищника! Как это все гармонично! Чечилия хотела сбросить своего любимца – Нет! – воскликнул художник. – Останьтесь так! – Он onmk, чего не доставало картине.
Быстрыми, уверенными движениями он стал набрасывать рисунок. Отойдя немного назад, глянул и вздохнул радостно – картина ожила.
В историю живописи картина вошла, с чьей-то легкой руки, под названием «Дама с горностаем». Можно только догадываться, почему этот «кто-то» назвал хорька горностаем. То ли он хотел подчеркнуть близость «дамы» к дому Сфорца, в гербе которых был горностай. То ли просто ради благозвучия. «Дама с хорьком» – разве это звучит?
На одном из лучших полотен Леонардо да Винчи мечтательные глаза прекрасной итальянки безмятежно устремлены вдаль.
О чем ты думаешь, Чечилия Галерани? И видится ли тебе твое, такое небезмятежное будущее?
2
Отпустив служанку, помогавшую ей раздеться перед сном и распустить замысловатую прическу, графиня Цецилия Бергамини долго сидела перед высоким в серебряной оправе венецианским зеркалом, рассматривая свое усталое, бледное лицо.
Да, сегодня она устала. Был трудный день. Она давала очередной прием. Надо было выглядеть красивой, веселой, простой и доброй. Блеснуть ученостью, ввернуть вовремя в разговоре заученную заранее фразу по-латыни. Конечно же, ее уговорили прочесть и собственные стихи, и она их прочла. Она была со всеми мила, приветлива, обворожительна. И с этим сухарем-математиком Лукой Пачоли, и с важным, напыщенным философом Пьетро Монти, читавшим отрывки из только что законченной книги «О распознавании людей». И с писателем Матео Банделло, прозвавшим ее «современной Сафо».
И Леонардо да Винчи был, конечно же, как всегда, среди ее гостей. По-прежнему живописно красив, в жестах – грация, в общении – царственное благородство. Да, он украшение ее вечеров. Несмотря на свою ученость, прост, естествен. Попросят сыграть на лире – слушать одно наслаждение. А как совершенны его стихи! Какой живой и обаятельный ум в его суждениях, рассказах!
Цецилии припомнилась одна из его фацеций*(*Сатирическая миниатюра) – о том, как один падре, обходя свой приход, зашел в живописную мастерскую и окропил водой только что написанные полотна. «Для чего ты мочишь водой мои картины?» – раздраженно спросил его художник. «Согласно вере так положено, – отвечал священник. – Я поступаю благочестиво и получу за это вознаграждение от Бога». Живописец, подождав, пока падре выйдет из мастерской, вылил из окна ему на голову ведро воды со словами: «Получи свое вознаграждение. Воздаю тебе за то благо, что ты сделал мне своей святой водой, испортив наполовину мои картины!»
– Цецилия тихонько смеется. Не сам ли Леонардо был тем живописцем?
Но сегодняшний его рассказ – это же поистине настоящая новелла.
Один из ее гостей, кардинал Гуркенский, заметил, что художник получает непомерно большое жалование от герцога. На что Леонардо ответил:
– Монсеньер кардинал удивлен той щедростью, которую проявляет в отношении меня наш высокочтимый герцог Лодовико. А я, по правде сказать, удивлен еще больше – его невежеством, показывающим, как слабо он начитан. Не буду касаться почестей, которые всегда оказывались людям, прославившим себя в разных науках и искусствах. Скажу лишь о том уважении и почете, которым окружали живописцев.
Возьмем лишь один пример – с Александром Великим и славным живописцем Апеллесом.
– Скажу вам, – обратился Леонардо к слушателям, столпившимся вокруг него, – что Апеллес пользовался большим почетом у Александра Великого и был настолько близок к нему, что владыка полумира не раз заходил в мастерскую художника взглянуть, как тот работает. Александр даже издал приказ, по которому лишь Апеллес имел право писать с него портреты.
Однажды Александру захотелось, чтобы Апеллес нарисовал его прекрасную наложницу Кампаспу обнаженной. Апеллес, увидя нагое, совершенной формы тело юной женщины, страстно в нее влюбился. Когда Александр узнал об этом, то под видом дара отослал ее Апеллесу. Александр был человеком большой души, но в этом случае он превзошел самого себя и был не менее велик, чем тогда, когда одерживал важную победу на поле боя. Он победил самого себя, он не только подарил Апеллесу тело своей возлюбленной Компаспы, но пожертвовал и своей любовью, совершенно забыв о том, что она – подруга царя, станет подругой простого мастера.
Да, Леонардо красив и умен. И он влюблен в нее. Цецилия это знает.
Она достает инкрустированную перламутром шкатулку. В ней среди дорогих для нее вещиц хранится письмо Леонардо: «Несравненная донна Чечилия. Возлюбленная моя богиня. Прочитав твое нежнейшее послание…»
Когда это началось? Был ли он влюблен в нее уже тогда, 17 лет назад, когда приехав из Флоренции в Милан, на службу к герцогу Моро, сразу же стал писать ее портрет? Она чувствовала на себе его пКогда это началось? Был ли он влюблен в нее уже тогда, 17 лет назад, когда приехав из Флоренции в Милан, на службу к герцогу Моро, сразу же стал писать ее портрет? Она чувствовала на себе его пристальные взгляды. Но видел ли он в ней женщину или только lndek|? Когда она усомнилась, похож ли портрет, он сухо ответил: “Если хочешь убедиться, совпадает ли картина с оригиналом, возьми зеркало и посмотри, как отражается в нем твое лицо.
Позднее она поняла, что для Леонардо искусство, живопись были тем зеркалом, в котором отражается жизнь, зеркалом холодным и беспощадно точным. Она видела его творения: его «Мадонну в гроте», его фреску в доминиканском монастыре Санта Мария делла Грацие, где он изобразил Христа с его учениками. Он великий мастер, и слава его перешагнула пределы Италии.
И грех ей, Цецилии, жаловаться на судьбу: боги дали ей все щедрою рукой: ей досталась редкая красота, ее нарисовал Леонардо, ее любил Моро. Один – величайший живописец, другой – могучий властелин.
Она преклоняется перед Леонардо, но любить…
Любила она одного Лодовико. Всегда.
Дверь спальни тихо приоткрылась, служанка негромко позвала:
– Донна!
– Что тебе?
– К вам пришли.
– Так поздно? Кто?
– Мастер Леонардо.
Она заколебалась, но лишь на секунду.
– Конечно, принять
В этом ночном визите было что-то таинственное и пугающее.
Он стоял посреди залы, где еще несколько часов назад было людно и шумно. Сейчас здесь было пусто, и его одинокая фигура как будто символизировала трагическое одиночество этого великого человека.
Он стоял к ней спиной. Ну, конечно же, он смотрит на портрет, написанный им, где она – совсем девочка с тонкими, высоко поднятыми бровями, с полуулыбкой, беспечно смотрит вдаль. Эта «даль» оказалась не очень благосклонной к ней. Цецилия усмехнулась, качнула головой, – тоненько звякнули серьги. Художник обернулся.
Быстрыми шагами пересек залу, подошел к ней, порывисто взял ее нежную, тонкую руку. От его внезапного прикосновения она, неожиданно для себя, затрепетала.
Он смотрел на нее, и голубизна его глаз, казалось, переливалась в ее глаза. Наконец, он проговорил:
– Чечилия…
Он назвал ее, как в юности, Чечилией, назвал просто по имени, и от того в ее груди разлилось тепло.
– Чечилия, нам предстоит разлука.
– Разлука? Что такое? Что случилось?
– Я уезжаю.
– Зачем? Куда?
– Я возвращаюсь во Флоренцию.
– Но почему, Леонардо?
– Как, ты не знаешь? Прислушайся. Ты, верно, думаешь, что это удары грома? Нет, это разрывы снарядов. Французы у ворот Милана. Войска Моро разбиты, и сам он бежал.
Цецилия покачнулась.
– Я уезжаю. Я не смею тебе предложить… У меня нет пристанища. Но если бы ты…
Она не слушала. Ее мысли были о Лодовико. Леонардо понял. Он молча поклонился и вышел.
Ему предстояла дальняя дорога. Дальняя и одинокая. Один единственный ученик сопровождал его, красивый мальчик, Франческо Мельци, мечтавший стать художником. Он боготворил Леонардо да Винчи и оставался с ним до его последних мгновений во Французском замке Клу, в Амбуазе.
…Угасали последние лучи солнца в чужом небе. Угасала великая жизнь. Шевельнулись губы, и Франческо, наклонившись, расслышал:
– Мне всегда казалось, что я учусь жить, а я учился умирать…
3
Во Франции, в глухой провинции, среди непроходимых лесов и болот затерялся мало кому известный городок Лош. Когда-то на окраине его, у самой кромки леса, стоял старинный королевский замок. Здесь, в тюремной башне замка доживал свои последние дни бывший герцог Милана Лодовик Моро.
Мимо стен замка несла тихие, илистые воды река Эндр. Но Моро мог догадываться о ее существовании лишь по влажным сизым туманам, поднимавшимся к окну его узилища утрами и вечерами. В узком, стрельчатом окне под потолком он видел всегда одно и то же: серый клочок чужого неба.
По странному совпадению оба мужчины, любившие Чечилию Галерани и увековечившие ее имя, умирали на чужбине, в одной и той же стране и почти в одно и то же время.
За восемь лет, проведенных в темнице, Моро превратился в дряхлого старика, хотя ему не было и 50. Вряд ли Чечилия узнала бы в нем своего блестящего, великолепного возлюбленного.
Изнеженный, избалованный, как дитя, он не мог выносить грязь и неудобства. Жизнь в тюремных условиях была для него хуже пытки. Сначала он протестовал, но с годами опустился, превратился в полуживотное, под конец – сошел с ума.
Первые годы, когда были силы и кровь кипела в жилах, он жил, поддерживая дух надеждой на побег. Однажды ему удалось его осуществить. Лестью и обманными обещаниями он склонил на свою сторону стражу.
Его спрятали в телеге под соломой. Утром телега покинула замок, и Моро оказался на свободе – в лесу он кинулся бежать меж деревьев, ища дорогу. Но ее не было. Куда бы он ни повернул, повсюду стеной стоял дремучий лес. Измучившись и обессилив, он упал на землю и заплакал, как ребенок. Мужество окончательно покинуло его.
Он никогда не отличался смелостью своего отца – воина, унаследовав от него лишь его лисью хитрость. Тревоги и страх мучили его смолоду. Он боялся войны, боялся своего народа, ибо знал, что его не любили и считали узурпатором. У него не было друзей, потому что в каждом он видел льстеца или заговорщика.
Он любил роскошь, шумные увеселения с фейерверками, которые так мастерски и искусно умел устраивать его придворный художник Леонардо, и еще он любил красивых женщин, богатые украшения и власть.
Лишенный всего этого, он чувствовал себя жалким. Это было нестерпимо для когда-то всесильного владыки Ломбардии.
Он лежал под кустами орешника, сломленный, безвольный, и не o{r`kq сопротивляться, когда погоня настигла его и охотничьи собаки кинулись на него и едва не растерзали.
Водворенный вновь в свою башню-тюрьму, он первое время был как неживой. Потом, оправившись, сделался благочестивым, читал Евангелие и Данте. Но постепенно ум его ослабел и не мог уже воспринимать «Божественную комедию». Лежа на соломенной подстилке, он отдавался воспоминаниям. Но и они становились все отрывочнее, мысли путались. Путались образы и имена. Чаще ему виделся белокурый женский облик. Бедная Чечилия! Тебя он забыл напрочь.
Ему смутно помнилось, что тот, кем он был когда-то, любил искусство, музыку, играл на лире, основал академию художеств, где его подданный, мастер Леонардо, обучал мальчиков рисунку, живописи, лепке. Леонардо… С этим именем у Моро возникали ассоциации гигантской фигуры коня. Глиняная статуя его отца – на коне, расстрелянная французскими арбалетчиками. Конь… конь… вздыбленный конь… Этот образ засел в его больном мозгу.
Однажды он оживился и потребовал принести краски и кисти. Долго в нерешительности стоял перед стеной с кистью в руке. Но вот – мазок, другой… Красный, синий, зеленый… Отошел, посмотрел: серая стена расцвела. Он тихо рассмеялся и стал орудовать кистями. Теперь он все дни проводил за этим занятием. Все стены и своды темницы покрылись замысловатыми орнаментами, похожими на каракули ребенка и на позднюю, сюрреалистическую мазню. Но среди этого хаоса то тут, то там можно было ясно различить вздыбленную конскую голову. И это было все, что сохранила его угасающая память от встречи с великим Леонардо да Винчи.
4
Чечилия Галерани пережила надолго тех, кто обессмертил ее. Годы и страдания изменили ее так, что даже самые близкие сомневались, что это ее портрет висит в самой большой зале палаццо. Известно было, однако, доподлинно, что картина написана великим художником Леонардо да Винчи. Потому и продали ее очень дорого, когда распродавали вещи старой графини Бергамини, тихо сошедшей в иной мир.
И картина начала свою жизнь, также полную превратностей, как и жизнь самой героини. Переходя из рук в руки, она, наконец попала в музей.
О, как далеко была она теперь от родной Италии! Северное холодное небо заглядывало в окна богатых польских панов Чарторыйских в Кракове. Но грех было жаловаться: у нее было достойное соседство – с одной стороны Рафаэлевское полотно «Портрет молодого человека», с другой – «Гроза» Рембрандта. Молодой человек был изящен и красив. Он смотрел на нее пристально и нежно, и Чечилия ничего не имела против. Но «Гроза»! Чечилия была суеверна. «Гроза» предвещала беду.
Беда пришла в образе нацистского генерал-губернатора Польши Ганса Франка.
Чечилия не могла знать подоплеки его действий. Откуда ей было знать, что это по распоряжению фюрера, мечтавшего создать свой, лучший в мире музей, началась «Операция Линц», означавшая разграбление всех европейских музеев.
Художественные ценности, предназначенные для «музея фюрера» в Линце, вывозились из всех оккупированных стран в Рейх. Награбленных богатств было так много, что для их хранения использовались замки в Баварии и Австрии. Хранилища устраивались даже в копях и бомбоубежищах.
Но на долю многострадальной Чечилии Галерани выпали самые тяжелые испытания. Сколько мытарств и опасных путешествий претерпела леонардовская «Дама с горностаем» во время «грозы», -страшной грозы по имени Вторая мировая война!
Ее сняли со стены музея в сентябре 1940 года. По распоряжению генерал-губернатора Ганса Франка она была «конфискована» и передана уполномоченному для «музея фюрера». Об этом свидетельствует «расписка в получении», аккуратно подшитая и сохранившаяся в музее.
И тут начинается почти детективная история.
Оказывается, уполномоченный по «Операции Линц» директор Дрезденской галереи Ганс Поссе еще в декабре 1939 года в письме предложил Гитлеру – «закрепить за музем искусств в Линце три m`hankee значительные картины из собрания Чарторыйских кисти Рафаэля, Леонардо и Рембрандт?ской галереи Ганс Поссе еще в декабре 1939 года в письме предложил Гитлеру – «закрепить за музем искусств в Линце три наиболее значительные картины из собрания Чарторыйских кисти Рафаэля, Леонардо и Рембранта, находящиеся в настоящее время в музее Кайзера Фридриха в Берлине”.
А как же расписка 1940 года?
Выходит, бедную Чечилию Галерани в 1940 году снимали со стены музея не впервые. Задолго до этого ее заприметили и “конфисковали” для “музея фюрера”. Но уж очень полюбилась «Дама с горностаем» Гансу Франку. Всеми правдами и неправдами стремится он вернуть ее себе, украсть у своего фюрера – вора.
И вот свидетельство: 3 декабря 1940 года Эрнст, начальник ведомства Кая Мюльмана, уполномоченного по учету художественных ценностей в Польше, сообщает статс-секретарю Бюлеру, что «Дама с горностаем» находиться в Вавеле под Краковом, в резиденции генерал-губернатора». Далее, 12 июня 1941 года тот же Эрнст в письме Бюлеру: «Картина Леонардо да Винчи» доставлена в хранилище музея в Бреслау». На этом путешествия Чечилии не закончились. Когда в марте 1943 года Франк устроил личную выставку награбленных художественных произведений в своей резиденции в Вавеле, он распорядился доставить туда прекрасную итальянку из Бреслау, чтобы украсить ею экспозицию.
Летом 1944 года, когда Советская Армия подходила к Кракову, все собранные Франком в Вавеле художественные ценности были вывезены в замок Зейхау, округ Яуэр, Нижняя Силезия.
Была ли увезена тогда же «Дама с горностаем» или Франк не смог с ней расстаться? А, возможно, он позже похитил ее из замка Зейхау. Так это обстояло или иначе, но только в конце концов Чечилия оказалась на его роскошной вилле в Баварии. Здесь по окончании войны и отыскал ее профессор искусств Краковского университета Караль Эстрейхер.
Ганс Франк, оказавшийся рядом с другими нацистскими преступниками на скамье военного трибунала в Нюрнберге, утверждал, что был вынужден взять картины, чтобы спасти их от уничтожения. Какая забота! Он уверял, что леонардовскую «Даму с горностаем» Гитлер ему подарил. Явная ложь! Как мы помним, она еще в 1939 году была предназначена для «музея фюрера».
Ганс Франк, нацистский генерал-губернатор оккупированной Польши, был казнен по приговору нюрнбергского суда.
Чечилия Галерани вернулась в Краковский музей. Она была довольна, и ее прекрасные глаза смотрели все с той же безмятежностью. Хотя не могли видеть прежнего соседа: портрет «Молодого человека» кисти Рафаэля остался ненайденным.
Но вот, однажды, ее опять сняли со стены. Что такое? Опять – гроза?
Нет, ей всего лишь предстояло еще одно путешествие, на этот раз – в Россию.
Газеты восторженно писали:
“В Москве с большим успехом проходит выставка европейского портрета XV–начала XX века”.
Мы раскажем лишь об одном, принадлежащем кисти Леонардо да Винчи.
… Дама слыла блестящей и остроумной, а была… семнадцатилетней девочкой. Волею судьбы с ней встретился тридцатилетний мужчина…
Он увидел ее задумчивой, но не рассеянной, доверчивой, но не простодушной. Восхитился, но не был ослеплен прелестью лица. Тщательно вылепил его, собрав с пестрого луга красок самые нежные. И луг вокруг обеднел, стал черным фоном. А лицо задышало теплым трепетом кожи»…
_______________________________
* сатирическая миниатюра
