Рассказ
1
Сумерки сгустились, и только на западе, за пятиэтажками, едва светлело небо. Вдоль улиц уже зажглись фонари. В этот час очень отчетливо понималось наступление осени, в воздухе гулял холодок, и улавливалась острей горечь тлеющей в кучах листвы. Между остановками перемещались автобусы, троллейбусы. Они приходили и отбывали похожие (особенно автобусы) на передвижные аквариумы с желтым светом, в котором замедленно, как рептилии, существовали люди.
Грузно кренясь к бордюру, примкнул очередной троллейбус, стукнули двери, и из него вышел молодой человек. Можно сказать, совсем еще молодой – на вид лет двадцать, от силы – двадцать два. Тут же ветерок под его ногами подхватил листья, лотерейные билеты, измельченные в конфетти, прочий мусор и, закрутив стайкой, потащил по тротуару. Отстраняясь от пыли, уже уголками глаз, он заметил девушку: вытягивая шею, она пыталась что-то разглядеть, должно быть – приближение нужного ей транспорта. Бесцветные в свете фар глаза ее, как ему показалось, смотрели прямо на него. Это было мгновенное впечатление, слайд, остающийся перед глазами, как остается световое пятно окна в глубине темной комнаты.
Пройдя еще немного, он огляделся. Среди силуэтов на остановке увидел ее. А может, и не ее. Он пошел дальше, и с каждым шагом нарастало усилие, которое он совершал над собой. Шагов через тридцать он понял, что вернется на остановку и познакомится.
– Добрый вечер.
– Добрый вечер…
Это было другое лицо, хотя, несомненно, она, и она сильно щурилась, вглядываясь в него:
– Мы знакомы?
– Нет-нет, совершенно незнакомы. Просто, вы мне очень понравились,– он почувствовал, что этого явно недостаточно, и добавил:
– Я с троллейбуса только что сходил, с двойки, вы меня не
видели?
– Нет, не видела.
Звучало заметно суше.
– А мне показалось, вы смотрели мне прямо в глаза.
– Я?
– Нет? Простите.
Он помолчал и добавил:
– А меня зовут Валера.
Незнакомка мягко улыбнулась, и в улыбке проскользнуло нечто совершенно кошачье.
– Вы хотите со мной познакомится, Валера?
– Я? Да, хочу… Познакомиться. Как вас зовут?
Ее звали Юлей, и подобных Валер она перевидала много. Все они оголтело стремились, во что бы то ни стало, познакомиться с ней на улице, были смешно обходительны, милы – это пока не имели на нее никаких прав, иные даже краснели и потели при знакомстве. “Если подойдет моя маршрутка – познакомлюсь, будет другой номер – отошью”, – загадала она. А почему бы и нет?
Валера напряженно ждал. Девушка проводила отстраненным взглядом маршрутное такси и вдруг произнесла:
– Юля.
– Что?
– Юля, говорю. Зовут меня так.
Валера начал было с дурацкого “очень приятно”, стушевался, но тут же поймал голос и просто, словно все вдруг понял, сказал:
– Чудесное имя.
Юля жила в другом районе города, но они пошли пешком. Над их головами полновесно шумела листва, они шли все дальше по обезлюдевшим улицам и звонко смеялись. Валера исподволь разглядывал ее фигуру, терявшуюся в цветастом платье, ему все никак не удавалось составить мнение по этому поводу. Ему нравилось то, как она себя повела с ним, нравилась ее улыбка, ее русые длинные волосы, а ей, в свою очередь, нравилось его лицо и то, как он говорит. Больше всего во взаимоотношениях с мужчинами она любила этот первый день знакомства, это первое легкое прикосновенье, когда от какого-то непонятного, чуть заметного толчка мир становится прекрасен, а ты – свободна и юна. И чем g`lew`rek|mei был этот первый день, тем маловероятней был второй. Несколько дней назад ей исполнилось двадцать. Юля четыре месяца была замужем, второй раз, и больше не любила своего второго мужа. Она, не долго думая, сказала про мужа этому взлохмаченному парню и потом долго посмеивалась над его испуганным выражением лица. Глаза у него, как оказалось, были черными-черными, так что не различить границы зрачка.
Когда они подошли к ее дому, Валера решал, надо ли в первый день целоваться или нет. И когда девушка лишь махнула рукой на прощанье, он испытал облегчение. Он повторил ей вдогонку свой номер телефона и еще какое-то время стоял растерянно за забором у свежебеленых столбиков с выгнутыми массивными петлями.
Дом был двухэтажный, с небольшим пузатым балконом на улицу. Если разбежаться и хорошенько оттолкнуться, то можно ухватиться за железные стойки балконного ограждения. Но для этого надо быть сантиметров на пятьдесят повыше. Валера отошел, чтобы разглядеть светившееся на втором этаже окно. Мелькнула чья-то голова, потом приглушенный свет зажегся в соседнем окне над балконом, потух, и приоткрылась балконная дверь. За ней в неизведанном пространстве забелел тюль занавески. Валера был уверен, что Юля там, он представил, как она ступает босиком по деревянному полу, раздевается, ложится рядом с нелюбимым мужем №2, и у него возникла шальная мысль, пронявшая до дрожи, до слабости в груди, – осторожно пролезть на балкон и заглянуть внутрь.
По стенке, по оконной решетке первого этажа, он аккуратно поднялся вверх и быстрым коротким движением ухватился за фигурное ребро ограждения. Остальное – уже пара пустяков. Пол балкона был выложен разбитой кафельной плиткой, и одна из них отчетливо лязгнула под ногой. В ужасе Валера буквально распластался по стене, вобрав спиной всю ее бугристость. Негромко шмыгнул занавес, дверь раскрылась, и он увидел Юлю. Та испуганно отпрянула назад в комнату, но узнала Валеру и замерла в дверном проеме. На темных плечах ее белела короткая ночная рубашка, которая, заостряясь на сосках, широко ниспадала над коленями. Валера остекленело вытаращился на нее, он был готов что есть силы заорать, спрыгнуть с балкона, упасть перед ней на колени, причем все это проделать одновременно, но лишь молча наблюдал, как Юля оставила шлепанцы и, ступая босиком, направилась к нему. Ее ночнушка, приближаясь, покачивалась на wepmnl размытом фоне стены. Руки обвили его шею, и тогда Валера наконец выдохнул – сжал ладонями прижавшееся к нему тело, горячо вдруг проступившее через простой ситец. Ногу начало подергивать.
– Пойдем, он все равно не проснется, он глухой. Глухой!
– Куда?
– Туда.
– Ты что, с ума сошла?
Валера какое-то время слушал свой шепот со стороны, так, будто лишь косвенно принимал участие в разговоре. Наконец, происходившее достигло его сознания, и в голове прояснилось.
– Ты ненормальная.
Он оттолкнул ее и, стараясь не глядеть в ее сторону, перелез наружу. Повиснув на руках, спрыгнул на тротуар.
– Я тебе позвоню, – Юля перегнулась через перила, и задравшаяся ночнушка открыла ее крепкие бедра.
Валера в ускоренном темпе шагал домой, отгоняя от себя случившееся, как наваждение. Он пытался восстановить по памяти лицо девушки и то, как все было, когда он провожал ее по вот этим же самым улицам, по которым он идет сейчас, но вспоминались лишь ее круглые пятки в белых босоножках и глаза, что так поразили его на остановке.
Он все шел и шел по пустынной проезжей части. Наткнулся на оставленные кем-то пупырчатые бутылки “Спрайта”, двинул по ним ногой. Одна, пронзительно звякая, закатилась к бордюру, другая оказалась недопитой и упала, поливая вокруг себя асфальт.
Домой Валера пришел глубокой ночью. На кухне горела люстра, и плакала мама.
2.
Скамейки институтского стадиона, корявые со слоями облупившейся краски, – излюбленное место многих бездельников. Те, что играют в карты на деньги, располагаются укромно, подальше от главного входа, парочки – повыше, под навесом, большинство – напротив занимающихся первокурсниц. Удачным посещение стадиона можно считать, если девочки бегают 100 метров. Но по зрелищности 100 метров уступают упражнениям на растяжку, и, тем более, прыжкам в длину. Стоит лишь среди не оформившихся девчачьих фигурок появиться эдакой рыжей и не по cnd`l созревшей, можно сказать, до рубенсовских форм девице – мгновенно все внимание посетителей отдается ей, горячо и без остатка. Так вот, представьте, она разбегается, отчаянно размахивая грудями, под нарастающий вой трибун, и – с визгом падает в песок прыжковой ямы. Это, конечно, класс! Ее тяжелое приземление откликается бурным восторгом благодарных зрителей.
Но в тот день стадион был пуст, только на баскетбольной площадке играла в футбол детвора из ближних домов. День выдался не то чтобы пасмурным, а каким-то тихим, обесцвеченным. Олег с Нонкой пошли обниматься в садик, благо детский сад примыкал к территории института, другие разбрелись по домам. Валера лежал на скамейке, уложив голову на колено Леве, по прозвищу Лунь, и глядел в небо. Лунь – здоровенный детина, похожий на орангутанга, только блондин, почти альбинос, но глаза не красноватые, а синие – маленькие хитрющие и синие, как у сказочной принцессы.
Делать было нечего, да и зачем, собственно говоря, что-либо делать вообще? Занятия у пятого курса еще не начались, начнутся через неделю, а полагающаяся научно-исследовательская работа, как таковая, не велась. Все переписывали прошлогодние заводские отчеты и приходили к двенадцати на свои выпускающие кафедры отмечаться. Иногда подолгу засиживались, усыпая лавочки семечковой шелухой.
Олег, Валера и Лунь – “пресвятая троица”, были неразлучны с первого курса. Правда, в последнее время Олег откололся и все время таскался с Нонкой. По секрету он сообщил Луню, что “даже, наверное”, женится на ней. Нонка, явно не красавица, с сухопарыми ногами и простонародным задом, стала его первым достоянием. Олег часто говорил:
– Да, некрасивая. Зато Нонка у меня верная.
Была она старше и перевелась с заочного.
– Вчера домой ехал. На остановке познакомился с одной, -заговорил Валера, позевывая.
– Ну?
– Что, ну?
– Что-что, рассказывай, давай, дерьмо собачье.
“Дерьмо собачье” означало крайнюю степень ласковой приязни к Валере со стороны Левы. Валера еще утром, как проснулся, dsl`k, как все ему расскажет, но затянул и теперь говорил с неохотой.
– Рассказывать нечего. Что скажешь о девушке, которая в первый день дает?
– Ну, ясно что.
– Ну ясно-то, ясно, конечно, – печально констатировал Валера, – только красивая очень.
Лунь осторожно закинул свою руку за скамейку.
– Валерка. А ты по правде ее… ну, это самое?
– Валера фыркнул и неожиданно для самого себя предложил:
– Хочешь, познакомлю?
– Да не, мне не надо такого.
Лунь замялся, и Валера облегченно расслабился. Он почувствовал хорошо знакомое отвращение к себе, и настроение определенно испортилось. Вчерашний вечер нахлынул на него шумом листвы, горьковатым запахом…
Когда к ним подошла Лера, староста группы, с которой Валера одно время погуливал, он сделал вид, что не видит ее.
– Воркуете, голубки?
– Пасть закрой.
Луня бесила тема гомосексуализма, и он откровенно презирал
Леру.
– Фу, какой ты грубый и отвратительный, Левочка. Как ты можешь общаться с этим существом? – обратилась она к Валере.
Валера приподнял голову: Лера была в хорошеньком новом платьице, напоминающем платье для детской куклы. Сама она тоже напоминала куклу – с невинным личиком и ходульными движеньями. Более испорченное создание трудно было придумать, и это несоответствие трогало Валеру до глубины души. Только пальцы выдавали ее – тонкие, беспокойные, да еще в глазах при случае появлялась та затаенная масленость, которую можно наблюдать у пропащих шалав и у сук во время течки.
– Лера, тебя в деканате спрашивали. Что-то с практикой у тебя не в порядке, – Валера стал притворно тереть глаз.
– Как не в порядке? Я же ни одного дня не пропустила! Не может быть…
Лера всегда нервничала, когда в ее учебном процессе что-то нарушалось, задерживалось; нервничая, она принималась кусать свои детские губы и ходить туда-сюда. Когда она ушла выяснять mednp`gslemhe, Лунь довольно заулыбался:
– Наврал?
– Ага.
– Молодец.
Ждать Олега и Нонку дольше не имело смысла, Валера поднялся и с удовольствием потянулся.
– Пойдем, что ли?
– Завтра придешь? – спросил Лунь.
– Не знаю, посмотрим.
Вечером позвонила Юля и назначила свиданье. На девять утра.
3.
Юля приближалась танцующей походкой. Она спускалась по большим серым плитам моста, влажным от плотно засевшего над рекой тумана, и улыбалась. Солнце заполняло туман ярким белым светом, продираясь сквозь него слепящим теплым пятном.
– Привет!
Ее лицо показалось Валере безжизненно бледным, но Юля улыбнулась ему, и это ощущение безвозвратно исчезло. Сам Валера плохо спал, урывками, и встал уставшим и измятым. Только черные глаза его лихорадочно сияли.
–Привет.
–Пойдем в гости, к моей подруге. Видишь, она вон в том доме живет, – Юля указала пальцем на заброшенное строение возле реки. – Дом под снос, но ей разрешили еще пару месяцев пожить. У нее парня убили, а она, дура, домой возвращаться не хочет. Живет здесь, представь, одна. Никого в доме больше нет. Я бы от страха умерла. Ты веришь в приведения? Но самое ужасное, что туда все ходят, как в туалет.
Валера слушал ее, и ему, как это уже не раз бывало с ним в других обстоятельствах и с другими людьми, чудилось, что они с Юлей давно знакомы, что это и есть его всамделишная жизнь, а институт, мама, Лунь – это сон или просмотренное им когда-то кино. И когда мимо на своих длинных подростковых ножках прошла девочка с бидоном молока, ему показалось, что он уже это видел.
Хозяйку звали Верой. Она была на последнем месяце беременности, и халат от пуговицы до пуговицы раскрывался над ее матовым вздутым животом. Допивая чай, она бесцеремонно p`gckd{b`k` Валеру, отбрасывая падающие периодически на глаза волосы. У нее были чудовищных размеров коричневые глазницы и узкий плотно сомкнутый рот.
Закидывая голень в сторону, Вера по очереди напялила толстые шерстяные носки и, как была в шлепанцах и халате, ушла. Тогда они зашли во вторую комнату. В отличие от первой, напоминающей обыкновенную жилую комнату, с трельяжем и безделушками, с плюшевой скатертью на столе, во второй не было ничего, кроме дивана, застеленного истертым нитяным ковром, и настенного календаря с Аленом Делоном в зеленом свитере. Скрестив руки, он смотрел сверху горько и измученно.
Долгие годы потом Валера будет вспоминать эту комнату с пустым окном, выходящим на берег, замутненные от пыли стекла, водные блики, играющие на потолке, и шум реки, проносящейся мимо, совсем рядом. Казалось, если приложить ухо к пачкающей известкой стене, услышишь воду, бьющуюся снаружи гулко и угрожающе.
Валера лежал на диване, понимая, что никакая сила в мире не заставит его пошевелиться. За окном голубело небо, а рядом на руке лежала Юля, с рубчиками под плечом от ковровой вязки. Ей не лежалось, ей хотелось двигаться, ходить, говорить, жестикулируя, размахивать руками. Но она заставляла себя лежать рядом, и Валера чувствовал это. Хотелось есть.
– Принеси чего-нибудь попить.
Юля с готовностью подскочила, – вода пойдет? – и голая просеменила за дверь. У нее было хорошее крепкое тело с очерченной талией и круто расходящимися бедрами. В ее фигуре, пожалуй, не хватало девичьей легкости, возможно из-за того, что ноги выглядели чуть тяжелей, чем следовало при ее гибком изящном торсе.
Юля принесла стакан холодной воды и села на край дивана, напоминая счастливую мать, радующуюся своему выросшему чаду.
– Как ты хочешь, чтобы я называла тебя?
– Котик.
– Нет, только не Котик. Как тебя дома зовут?
– Валеранька.
– Валеранька, – повторила она, пробуя слово, – нет. Валеранька – валерьянка. Ты будешь просто мой Валерчик.
– А ты?
– А я – Юля. Я всегда Юля, вот так вот.
Она приникла к его груди, уперевшись захоложенными от стакана пальцами, и он привычным движением потерся подбородком о темно-русую макушку.
– А муж у тебя, правда, глухой? Глухонемой, что ли?
– Почему? А – не-ет, – Юля поняла. – Нет, просто немного плохо слышит. Да не думай ты про него! Я же не думаю.
Оказалось, что все это время Вера сидела в своей комнате. Валера вежливо попрощался с ней и вышел за дверь. Юля еще пошушукалась, сунула ей пятидесятирублевую бумажку и выпорхнула за ним.
Условились встретиться завтра в 17-00 у кинотеатра “Родина”.
4.
Валера метался по проспекту между кинотеатрами “Родина” и “Комсомолец”: через двадцать минут безуспешного стояния он начал сомневаться, правильно ли он понял Юлю, а еще через десять ему уже казалось, что она произнесла слово “комсомолец”. Эта взвешенность, это полубредовое рысканье туда-сюда в конце концов изнурили его, он сел на скамейку в аллее между кинотеатрами “Родина” и “Комсомолец” и замер. Все его существо отказывалось верить, что Юля просто не пришла. Он уверял себя, что она – замужняя женщина, и не может полностью располагать своим временем, и, должно быть, что-то случилось. Но в душе было другое. Возникла слабая мысль, поехать за ней, но столь же слабое чувство гордости удержало его.
Шло время, начались занятия – лекции, практика, лабораторные, но мысль о Юле не оставляла Валеру. Даже, обсуждая выезд всей группой за город “на шашлыки”, он держал в голове возможность того, что Юля позвонит, и они поедут вместе. Но Юля не позвонила.
Пикник устроили недалеко от города, возле первой попавшейся речки-вонючки. Девочки упились домашним вином, которое из Грузии привез от своей бабки туповатый малый по имени Песо, мужчины стоически потребляли водку.
Когда все, что могло сойти за тост, было извлечено из jnkkejrhbmncn студенческого разума, Олег боднул Валеру:
– Валерик, скажи.
– Давай, Валерик, как есть, вот так и скажи! – Валера попытался хотя бы боковым зрением ухватить говорящего, но дальнейшее усилие грозило потерей равновесия. Он осторожно привстал, ощущая всю важность момента, на глаза навернулись слезы. Подобное он ощущал под развевающимся алым знаменем на ежегодной школьной линейке, посвященной памяти двух выпускников, погибших в Афганистане.
После Валера не мог вспомнить, что говорил. Осталось лишь засвеченное впечатление, что говорил долго, прочувствованно. Вначале все молчали, потом стали чувствительно хлопать по спине и даже пытались поднять на руки. Когда на следующий день Валера спросил Луня, о чем же он говорил, тот поморщил лоб и сказал:
– Не помню. Что-то про людскую разобщенность и про братскую любовь друг к другу. Еще про то, что все женщины – суки.
– Ну прям там, суки…
– Ну, может и не суки, но в этом смысле. Еще ты нажрался, как свинья, и Лерка ходила за тобой. Скажи ей спасибо, а то бы помер еще.
Однажды ясным утром, когда Валера чистил зубы, позвонила Юля, и он раскричался на нее, плюясь по стенам зубной пастой. Такой реакции он сам от себя не ожидал. Через две минуты телефон снова зазвенел.
– Что, успокоился?
– Успокоился.
– Если будешь кричать, больше никогда не позвоню. Будешь еще кричать на меня?
– Не буду, – смирился Валера.
– Юля засмеялась.
– Знаешь, я очень рада слышать тебя.
Условились встретиться сегодня же. Валера настоял на том же времени и месте, где и когда было назначено несостоявшееся свиданье.
5.
Она была ослепительна. Не потому, что красива или эффектно одета, вкуса ей, как вынужден был позже признать Валера, не ub`r`kn. Просто в тот день она была ослепительна. В теле ее поселилось то необъяснимое торжество, которое заставляет большинство мужчин оборачиваться вслед. И они оборачивались, и она ловила их взгляды, и от того шире становился простор в груди, и мучительней томило под ложечкой. После того, что произошло у нее с Валерой, она испугалась. Испугалась себя, испугалась его. Оказалась, что она беспомощна и неловка – нечто подобное она чувствовала, когда воспитательница в детском саду во время “тихого часа” срывала с нее одеяльце и ставила невозможно крученую воспитанницу в угол. Там она стояла одна, в провисших беленьких трусиках. Юля не знала, как ей быть с Валерой, он ускользал от нее. Секс с ним не дал ей власти, наоборот, то утро растоптало, уничтожило ее. И самым страшным было то, что она готова была со всей своей страстностью и пылкостью привязаться к этому чужому человеку. Каждый день она “мучительно обдумывала положение”, пока не поняла, что все нормально и надо продолжать держать паузу. Если она ему нужна, он примет ее и еще будет кормиться с ее рук, почитая за великое счастье. Однако набирая его номер, она сильно нервничала.
И как же он здорово кричал на нее, как был взбешен! Юля тут же успокоилась, в линии губ ее засела холодная уверенность: сомнений нет – она хозяйка. И, возможно, он любит ее.
Они гуляли по городу, он сорвал с городской клумбы большой темно-красный цветок, похожий на морскую звезду. Он говорил интересные вещи, и Юля, жадно вслушиваясь в его голос, ловила себя на том, что давно, давно ждала этих слов “о всяких разностях” – о литературе, о чьей-то средневековой любви, о музыке. Он обещал повести ее в филармонию, когда узнал, что она никогда там не была. Он сказал ей, что она как бабочка, которую нельзя хватать пальцами, иначе пыльца останется на пальцах, и бабочка умрет. Юля представила мертвую бабочку с бесцветными пятнами от пальцев, и ей стало безумно жаль себя. Они купили сливочное мороженое и спустились в парк. Там сели на лавочку, и она прилегла к нему на грудь. По-летнему яркое солнце близилось к горизонту, все вокруг приобрело апельсиновый, золотистый отлив. Юля щурила веки, и свет разлагался на ресницах всплесками радуги. Ей стало так тихо и хорошо, что захотелось уснуть. Она представила, что лежит на лавочке абсолютно голая в мягких g`j`rm{u лучах, а все проходят мимо, оглядываются и думают, какая она волнующая, какие у нее красивые ноги и розовые пальчики. Проскальзывающий ветерок ласкает ее горячо нагретое тело, и она – такая сонная, юная и пахучая, как белая смола. Низ живота предательски набух сладкой тяжестью, Юля очнулась и плотней сжала бедра. На груди лежала его рука. Она необычайно внимательно стала разглядывать эти узловатые мужские пальцы, и вдруг пальцы эти поднялись и дотронулись до ее губ. Мир стронулся, точно маятник, давший внезапную раскачку. Такое случалось, когда она принимала очень горячий душ, но чтобы вот так, от одного рассеянного прикосновенья…
Юля повернула голову. Слава Богу, он ничего не понял. Он пребывал в своих мыслях и опять ускользнул от нее.
Это было их самое безмятежное свидание, ясное, как угасающее небо.
Дома Юля набрала его номер, но тут послышались шаги свекрови, и она только успела шепнуть “люблю тебя” и положить трубку. Когда Валера подбежал к телефону, мама, многозначительно причмокнув губами, сообщила, что его кто-то любит. С мамой за долгие годы жизни вдвоем у Валеры сложились, как это обычно бывает в подобных случаях, вполне приятельские отношения. В этом году она выпускала очередной свой “десятый “Б”. Из школы приносила в дом новые “словечки”, вечную молодость и пачки тетрадей. Казалось, время совершает семилетний цикл – от 4 “Б” до 10 “Б” (теперь уже, с 5 “Б” по 11 “Б”) и специально, только для нее, возвращается назад.
– Это что за новая пассия?
Валера идиотски заулыбался, и ему в очередной раз поведали, что когда-нибудь он влипнет в дерьмо.
При следующей встрече Юлю выследил ее предыдущий парень, выглядевший так, будто сошел не с того же автобуса, которым ехала Юля, а из американского журнала. Они минут двадцать объяснялись прямо за металлическим ограждением у подземного перехода, и их голоса пропадали в разнотонных шумах проносившихся машин. Валера стоял рядом и ждал. Он избегал, как мог, драк, зачастую скатываясь до малодушия, а свирепая ярость дерущихся на его глазах парней просто пугала. Он стоял, сжимая кулаки, ногу нервно подергивало. Он чувствовал себя глупо, он lswhrek|mn сознавал, что вовлекается в чужой спектакль, примитивный по своей сути. Но ему оставалось одно: уйти или остаться.
Ни с того, ни с сего, как показалось бы наблюдателю, Юля метнулась прямо через дорогу, распугав обезумевшие враз машины. Валера бросился за ней сквозь гудки и проклятья, сложно лавируя в сломавшемся дорожном движении.
Юля бежала, как очумелая, Валера еле успевал за ней, стараясь при этом сохранить приличный вид. Люди оборачивались. Валера настиг ее в переулке, она рыдала в голос и не подпускала к себе. Он пытался взять ее за руки, но она выдергивала их и кричала, что всех мужчин ненавидит, что ей никто не нужен, что, в конце концов, у нее есть муж. Больше часа он настырно ходил за ней. Она останавливалась, он останавливался, она садилась на корточки, он замирал невдалеке. Когда некий небритый и сердобольный “плановой” склонился над ней с вопросом: – Что случилось, а, сестричка? – Валера, схватив за плечи, отодвинул его в сторону. Юля не заметила этого. Она уже снова куда-то шла, и Валера шагал за ней. Наконец она не выдержала, круто развернулась, чтобы наорать на него, но вместо этого обвила его шею и обмякла в новом приливе слез. Валера потихоньку успокоил ее. Они зашли в крохотный одичалый бар, завешанный красными шторами, и выпили бутылку шампанского, закусывая шоколадкой. Юля мгновенно опьянела, ее всхлипы перешли в хихиканье. Она опрокинула чужую чашку с кофе, густо залив скатерть, и Валера вывел ее из прокуренной комнатки на воздух. Как ни странно, он испытывал такое же опьянение и вел себя с Юлей соответственно. Он подозревал, что это не настоящее опьянение, что стоит встряхнуться, и все разлетится в осколки, но не хотел этого.
Они долго шатались по темным улочкам, взахлеб целовались, по очереди мочились под деревянные ворота чьего-то частного дома и снова целовались. Домой Валера вернулся глубоко за полночь, заполненный до краев чувством восторга и омерзения.
Дни шли за днями, свидания за свиданиями. Относительная благоустроенность их закончилась одновременно с наступлением осенних холодов. Веру с ее жабьими глазницами отвезли рожать домой, к маме, квартирку-комнату тут же разбомбили и загадили: пока Вера жила там, жилище находилось под защитой одного onfhkncn вора с той же улицы. Валера и Юля стали мыкаться по подъездам, мерзли. Изредка он мог залучить ее к себе домой или завести погреться к Луню.
6.
Автобусом они доехали до конечной и дальше, мимо военного городка, поднялись к лесопарку. Погодка с утра – отвратительная. Валера предвидел это еще вчера, когда договаривался с Юлей. Но мама сидела дома на больничном, а условиться с кем-нибудь о квартире он не успел (да и не хотелось – довольно это противно), терять же высвободившуюся вдруг первую половину дня в неспокойной Юлиной жизни – они не могли себе позволить.
Ледяной ветер озлобленно наскакивал на голые кусты, раскидывая залежавшиеся у их оснований листья, похожие на скукожившиеся желтые трупики. С неба срывалась короткая морось. Юля сразу начала мерзнуть, и Валера, обняв, тащил ее вверх. Он сам не понимал, почему его так неудержимо тянет в глубь этой промозглой ноябрьской сырости, к этим продрогшим деревьям, изможденным от сознания собственной наготы. Здесь, у подножий гор, деревья всегда облетают на недели две раньше, чем в городе, и кажется, что смещается время.
– Пойдем лучше назад, в город. Давай, кино где-нибудь посмотрим, – попросила Юля.
Валера молчал и упорно поднимался по загибающемуся асфальтовому серпантину. Юля не стала больше ничего говорить и замкнулась в себе.
Та непривычная глубокая ясность в контурах предметов – вплоть до последнего камешка вдоль дороги, незаметно сошла на нет. Валера заметил, что думает о Юле, о том, что она мерзнет и может заболеть из-за него. Чувство собственности теплой блаженной волной прокатилось по всему телу. Он без комментариев развернул Юлю, и они пошли назад. Настроение у нее, похоже, испортилось. Валера, поглядывая на нее, хмурился, но за душой хоронилась радость, как если бы в тайне ото всех держал он в ладони большой и дорогой янтарь.
В автобусе Юля отошла, даже заулыбалась. К этому времени их знакомства она уже смирилась с непонятными Валериными выходками и рада была полюбить их вместе со всем тем новым, что он привнес b ее жизнь. Ей казалось, что она меняется, становится лучше, спокойней. Прежде она интуитивно нащупывала границы своих взаимоотношений с мужчинами и всегда знала, как и когда они закончатся. С ним она ничего не задумывала наперед, и главное, ей не хотелось думать вообще.
В кинотеатре “Дружба” второй месяц шла “Эммануэль”. Кинотеатр еще как-то держался на эротических фильмах и за счет того, что первый этаж сдавался под мебельный магазин, а в билетных кассах обосновался отделанный в евростиле обменный пункт. Валера с Юлей зашли во время сеанса и пробрались к последним рядам. Зал, естественно, пустовал. Перед ними оказались две девочки-подростка, тесно прижавшиеся друг к другу и чуть поодаль – мужчина в стариковской шляпе, с характерно унылой линией спины. Он напряженно поворачивал шею в сторону девочек, а те сдавленно хихикали. Валера разглядел в бледном свете экрана густо усеянную прыщами щечку одной из них и периодически выплывающий из-за щеки шарик “Чупа-Чупса”.
Он видел этот фильм раз десять, ну может, раз пять, не меньше. Но этот случай стоял особняком. Пленка была затерта до неузнаваемости персонажей, тусклое изображение угнетало. Да и звук – отвратительный. Валера вспомнил свои ощущения от первого просмотра – тогда он искал в происходящем на экране ту обескураживающую французскую легкость, тот простор и свободу, что так увлекали в знаменитой мелодии к этому эпохальному эротическому фильму. Когда он еще учился в школе и с друзьями ходил в турпоходы, эта мелодия служила своеобразным гимном их компании. Позже, слыша ее, он вспоминал, как поднимался по крутому скальному отрогу и вдруг шедший в голове цепочки Марат, лидер группы, развернулся к нему и сказал:
– А ну-ка, насвисти мелодию, никак не могу вспомнить.
И Валера, благодарно глядя на него снизу, откинул рюкзак и, поднатужившись, поймал блуждавшую ощущениями мелодию. Он засвистел чисто и громко. Над ними медленно покачивались сосны с длинными неяркими иглами, и небо – Господи! – какое это было небо, какое невыразимо голубое и близкое.
Юля заскучала и свернулась в кресле, умудрившись положить голову Валере на колени. Прежде он думал, что в таких неудобных позах отдыхать могут только домашние кошки – казалось бы, вот-bnr, и они соскользнут или вывалятся с колен, но ничуть! От головы Юли исходило волнующее мягкое тепло. Валера стал гладить ее волосы и вскоре ушел куда-то в воспоминания. Тогда Юля, прогнувшись, выпрямилась, и они принялись целоваться.
– Знаешь, с одним парнем мы как-то угнали машину, а потом занимались в ней любовью, – сказала она, косясь на экран. – Это было так же здорово, как там.
Валера почувствовал, как падает ртутный столбик, и счастье, вежливо поклонившись, притворяет створки ставень.
7.
Зал филармонии был освещен тускло: из двух больших люстр горела одна, да через один мутно тлели вдоль стен светильники. Публика, за редким исключением, знала каждого своего, и если не лично, то в лицо и уже много лет. В основном это были трогательные пожилые женщины в застиранных интеллигентских беретиках. Они приветствовали друг друга салонными кивками, а беседуя, жеманно прикрывали недопротезированные рты. При некоторых находились внучки, покорные своей судьбе, застенчивые, с бледными лобиками в голубых прожилках. Случалось, западали на концерт анашисты из тех, что предпочитают “улетать” под Вагнера и Брамса, народ безвредный и, как правило, опрятный. Постепенно филармония становилась все более посещаемым местом, так как оказалась самым дешевым зрелищем в вымирающем провинциальном городе.
Валера и Юля пришли несколько раньше, чем им хотелось бы. Из-за ее близорукости сели поближе. В ожидании Юля экзальтированно оглядывалась по сторонам, ее возбуждение представлялось Валере непропорциональным происходящему.
– У нас с тобой как в “Красотке” с Ричардом Гиром, да? – несколько раз повторила Юля, и Валера утвердительно кивал в ответ. Все чаще Юля казалась ему ненатуральной, и если раньше подобное чувство как бы случайно могло шевельнуться в нем, то теперь разнообразные роли откровенно нанизывались одна на другую. Оттого копилось втуне возмущение и раздражение. Он не понимал, чего все эти несообразности стоили ей: в последнее время, перед каждой встречей, она стояла в спальне у зеркала и не знала, какой ей быть. Она чувствовала, что делает что-то не r`j, что в какой-то момент между ними произошло неверное, но что? И он не хотел, совсем не хотел помочь ей!
В тот вечер играли Бетховена, Бизе и Рахманинова. Такой набор напоминал Валере дурацкие открытки с цветами, елками и коробкой конфет. Однако оркестр играл отменно. Арии Кармен пела приезжая солистка, уверенная в себе, полная женщина лет сорока пяти в бархатном синем платье с завышенной талией. Платье усиливало впечатление неправильности ее фигуры, грудь казалась туго спеленатой, сдавленной, и тем невозможней казалась та сила, с которой голос подминал под себя пространство готического зала.
Больше всего Юле понравились седовласый дирижер во фраке -он был похож на крупного жука с твердыми лакированными надкрыльями, и, конечно, “Habanera”. По окончании концерта, она радостно хлопала в ладоши вместе с бабульками и при этом то и дело поглядывала на Валеру. Похоже, она была очень довольна вечером. Валера наблюдал за ее лицом, и в сердце его прокрадывалась жалость. Ему хотелось прижать ее к груди и унести отсюда – куда-нибудь в несуществующую теплую комнату с уютным торшером и большим диваном.
– Пойдем, кисеныш. Концерт закончился.
Валера положил руку ей на талию, и они направились к гардеробу.
На улице оказалось не холодно, но сыро. Дождь кончился, полноправно сияла крупная луна. Улицу, где в здании бывшей кирхи располагалась филармония, обильно засыпала листва. Бесконечное множество каблуков и каблучков вбило листья в тонкий, слякотно почавкивающий слой, тянувшийся темно-бурой дорожкой. Зрители беззвучно расходились по этой дорожке, изредка поцокивая на чернеющих асфальтовых прогалинах.
Валера и Юля отправились пешком. Музыка все еще звучала в ней, всполохами вызывая знакомые и сильные ощущения. Они часто обнимались. Юля признавалась в своей любви к Испании, к Кармен. Она изображала танцовщицу с кастаньетами, в широкой юбке. Валера стал рассказывать ей то, что читал о корриде, и Юля тут же заявила, что хочет быть матадором, потому что матадором должна быть женщина.
Он не заметил, как она подтолкнула его на противоположную сторону улицы. Там стояла группа мужчин, человек десять, но B`kep` не придал этому значение. Когда они проходили мимо, Юля вдруг ринулась в самый центр, сильно задев одного из стоящих плечом. Тот поймал ее за руку, но она вырвалась и завопила:
– Отпусти. Скотина! – и побежала вверх по улице. Валера спешно бросился было за ней, но его остановили. Невысокий плотный парнишка с глумливым выражением на лице смотрел ему в глаза.
– Твоя сучка?
Валера вдруг осознал, что ему хочется, во что бы то ни стало, его убить. Вцепиться в горло, разодрать зубами. Он не чувствовал обычного гнетущего страха, а только тяжелую, как ртуть, ликующую ярость. И свободу. На мгновение этого осознания он абсолютно забыл о Юле, о существовании остальных, стоящих вокруг него. Визави отпрянул, и Валера услышал сбоку:
– Отпусти его, они оба …….
Это сказал какой-то парень на костылях с впалыми щеками.
Валера шел, опустив глаза. Юля устремилась навстречу, но он прошел мимо, не обращая на нее внимания. Юля, цепляясь, побежала за ним, и вдруг повисла на нем, рискуя растянуться на асфальте во весь рост. Вся эта борьба проходила без слов. Валера приподнял ее за плечи. Хотелось съездить по физиономии, но подумал, что, должно быть, именно это предусматривает сценарий, и закричал ей в лицо, что она дура. Юля заплакала, одинокая, оставленная им. Он смотрел на ее мягкие обиженные губы, сморщенный лобик… Потом притянул ее к себе и стал бегло целовать в мокрые холодные щеки. Юля жалась и мелко тряслась.
– Тебя что, когда-то изнасиловали?
– С чего ты взял? – она отстранилась. – Нет, ничего подобного.
Они шли молча. Каждый сам по себе.
– Валерчик, не сердись на меня. Я же ненормальная. На меня врачи не обижаются, – ластилась Юля. – Хочешь, я тебе про то, как со вторым мужем познакомилась, расскажу. Тебе это будет интересно. Я… я из дому тогда сбежала… И Сергей, его Сергей зовут, видел меня на вокзале. Я тогда все время плакала. Я сбежала, потому что … ну, в общем, были причины. Дома я быть не могла, ко мне приставал отчим, хмырь. На десять лет моложе матушки. Когда я ей прямо все сказала, она меня же и обвинила, opedqr`bkex|? Нет, ты представляешь?
– Представляю, – отозвался Валера, волей-не-волей втягиваясь в повествование.
Я взяла билет на поезд, все равно куда, вылезла в одном городишке и пожила там неделю одна, в гостинице, совершенно одна. Никого видеть не хотела. А когда вернулась, он встречает меня. Представь. Он всю неделю ходил встречать меня к поезду.
– Кто, он?
– Кто-кто, Сергей, муж мой. Говорит, влюбился с первого взгляда. Ты мне веришь?
– Верю.
– Правильно делаешь.
Юля замолчала.
– Валерчик, ты меня любишь?
–Валера от неожиданности остановился, Юля тоже.
– Я-то тебя люблю, Юля. А ты? Посмотри на меня, вот это – я. Ты меня любишь?!
Юля потупилась, ее лицо стало задумчивым и постарело.
– А как ты думаешь, почему я с тобой? – Юля скривила губы. – Может, из-за твоих денег?
Она кивнула на его затертые джинсы и добавила:
– С тобой и потрахаться негде, не то что в кафе посидеть.
Валера проводил ее до дому. По дороге он решил, что новые джинсы придется все-таки купить.
8.
Лунь обладал редкой способностью записывать подряд всю лекцию и, мало того, одновременно без умолку говорить. При этом он никогда не попадался на глаза преподавателю. Лунь, вообще, был везунчик. Начиная с первого курса, он списывал все рейтинги и экзамены, и никто не мог вычислить, как он это делает. Сегодня он рассказывал Валере то, что прочел в книжке, написанной черт знает когда великим мастером кендо. Валера добросовестно слушал его, стараясь, однако, не терять нить лекции, но внимание ускользало. Весь день он напряженно думал о Юле. Это стало фоном, навязчивым состоянием, в голове постоянно крутилась одна и та же непонятная музыка. При желании он мог добавить или sap`r| в этой музыке инструменты – скрипки, контрабас, но остановить или хотя бы замедлить ее, он был не в состоянии.
Юля должна была зайти после второй пары. Она довольно часто появлялась на занятиях: ребята оживлялись, девочки не замечали, Лера презрительно поджимала свои детские губки. Похоже, Юле это доставляло удовольствие, и почему-то чаще всего она попадала на лекции одного брюзгливого старичка-профессора. Тот уже узнавал ее, и, выставив на Валеру изуродованный артритом указательный палец в резиновом напальчнике, произносил:
– На выход, голубчик. С вещичками. М-да.
Но Юля не появилась. Кончалась третья, последняя пара, Валера изнывал. Он замирал от женских шагов за дверью аудитории, пытаясь распознать их. Им все сильней завладевало беспокойство, ему становилось все хуже и хуже, как это бывает при погружении в гриппозное состояние. Безумная, как детская каруселька, симфоническая музыка тревожно нарастала и все ускорялась, ускорялась. Она физически расширялась, от чего хотелось немедленно выскочить вон.
– Лунь, заткнись!
Похоже, это слышали все. Лунь удивленно вытаращил свои синие глазки и демонстративно отодвинулся. Обиделся. Но Валере уже было все равно. Его выжигало изнутри громадное липкое солнце. Создалось полное ощущение, что лекция не кончится никогда. Валера жирно обвел написанное до него на парте – “SOS”. А может, это было имя. Периодически его взгляд упирался в Нонкин стриженый затылок. Олега сегодня не было, и она сидела одна, как на отшибе.
Наконец прозвенел звонок, но “препод” объявил, что задержит еще на десять минут, и тут Валера сломался. Сразу стало легче. Он откинул со стуком ручку и облокотился о заднюю парту. Происходящее вокруг больше не интересовало его, потому что не имело никакого значения.
На улице крутились первые снежинки. Он брел к остановке, втянув голову в болоньевую куртку. Впереди, передвигая своими куриными ногами, шла Нонка. Валера ускорил шаг и присоединился к ней. Молчал, на душе еще чуть мутило. В один момент ему показалось, что Нонка как-то странно посмотрела на него (и это уже было не в первый раз). Он грубо развернул ее лицом к себе и onmk, что не показалось. Он поцеловал ее в тонкий маленький рот. Она не сопротивлялась. Тогда он взял ее под руку и потащил к себе домой. Зачем он это делал, Валера не знал.
На следующий день Юля зашла в институт и сообщила Валере, что вчера изменила ему. Это показалось очевидным. Он продолжал смотреть в окно, выходящее во внутренний заваленный шифером двор; на подоконнике лежал заледеневший остаток вчерашнего снега.
– Это при живом-то муже? – все же отозвался он.
– Не издевайся, ты прекрасно знаешь, что я не сплю с ним.
Валера усиленно закивал в ответ.
– Я тоже тебе изменил. Вчера. В 14-00.
– Это правда? – ее глаза испуганно уставились на него, и Валера вспомнил тот момент, когда впервые увидел ее в свете фар, на остановке.
– Тебе было хорошо? – спросила она.
– Нормально.
– Но ты не должен был этого делать!
Юля опустила голову и пошла прочь.
– Постой, Юля! Постой, я пошутил.
Он забежал вперед.
– Что, тебе можно, а мне нет? А? – попытался перевести все в скабрезную, но не смертельную ситуацию Валера.
– Ты не должен был делать это.
Валера вдруг понял, что не хочет удерживать ее. Он сунул руки в карманы и пошел на пару.
9.
Они продолжали встречаться, но уже значительно реже. Юля могла не появляться неделями. Валера ни о чем не спрашивал. В таких отношениях было свое обаяние и свой стиль. Оба они все еще не верили, что перестанут встречаться, но с каждой неделей отдалялись друг от друга все дальше. Забавно, но только теперь, по мере расхождения, они стали узнавать друг друга все лучше и лучше.
Как-то, не зная о чем говорить, Валер затеял свое обычное:
– Эх, махнуть бы сейчас куда-нибудь! Сидишь в этом городе, j`j взаперти… В Москву поедешь со мной? Поездом?
– Я ненавижу поезд.
Юля сощурила глаза и, как бы прицениваясь к незнакомому предмету, объяснила:
– Ты был прав. Меня изнасиловали, в 14 лет. В поезде. Я ехала одна, а их было четверо.
Юля замолчала, но вскоре продолжила:
– Это ужасно. Я совсем не хочу вспоминать… Я потом в психушке лежала, все из окна выпрыгнуть хотела, как тогда в поезде. Одни вены режут, а я – из окна. – Юля нервно заулыбалась. – Вот так вот. Только зря я тебе все это говорю. Зря. Одно хорошо, я уже не девочкой им досталась. Это хорошо…
Валера побледнел от волнения. Ему хотелось обнять ее, но он не решался, подумалось, что у него такие же волосатые руки, как у тех скотов.
– Ты думаешь, я сама виновата была?
– Нет. Клянусь, нет.
Минута-другая – и лицо Юли посветлело. Такие мгновенные переходы из одного эмоционального состояния в другое неприятно настораживали его, даже пугали. Она уже щебетала обо всем на свете. Предложила пойти к ней работать. Оказалось, что она – “координатор”, и у нее пять человек. Их группа распространяет косметику.
– Ты никогда не говорила.
– Ты никогда не спрашивал. Пойдем, хорошая работа, никуда ходить каждый день не надо, учись себе в своем институте -главное, держать со мной связь.
– Это что, значит, ты будешь надо мной начальником? Нет уж, не пойдет.
– Ну, как хочешь.
На том и расстались. Следующий раз встретились уже в новом году, после Рождества, и то – случайно, на улице. Приключилась неожиданная оттепель, нахлынуло чувство близкой весны. Валера отчаянно скучал по Юле, но не давал о себе знать. В тот день, когда он ехал с остановки ко второй паре, к нему подошла Юля. Поговорили, посмеялись так, словно виделись вчера. И остановка была та же, на которой они познакомились в середине сентября. Подъехала Юлина маршрутка, и Валера сел, чтобы немного проехать с ней вместе.
– Приходи ко мне завтра утром, мамы не будет.
– Не-а.
– Почему?
– Не хочу.
Интонация ее взбесила Валеру, он напрягся.
– Почему не хочешь?
– По-то-му, что я вас всех ненавижу.
Юля громко засмеялась. Пассажиры маршрутки смотрели куда угодно, но только, не дай Бог, не на них. Валера успел понять, что снова вовлечен в нечто необязательное, в то, что уже пройдено, но уже было поздно, его понесло, он зачем-то сжал ее запястье и четко произнес на весь салон:
– Не придешь завтра в десять, не приходи никогда. Шофер – останови!
Утром он не пошел никуда и остался ждать. Ближе к одиннадцати позвонила в дверь Юля. Она не хотела заходить, уверяя, что просто решила занести взятый когда-то томик Куприна. Валера затащил ее в коридор. Ее сердце билось так, что биение проступало на обтянутой голубой водолазкой груди. Ему самому стало плохо, он даже ухватился за стенку.
– Я, я хотела сказать, – Юля задыхалась, – что еще никто не бросал меня. Я сама выбираю, когда уходить, а когда нет! И я пришла сказать, что я ухожу от тебя. Понял?!
Ему стало смешно, злость истошно хохотала в нем.
– Юль, а может напоследок, а? Прощальное, – Валера, ухмыльнувшись, указал на спальню. – Нет? Не хочешь? Нет? Тогда я хоть провожу тебя? Как джентльмен.
Юля выскочила на лестницу. Валера стал спускаться за ней. Внизу он заметил белую Волгу. “Новый”, – подумал он.
– Не смей провожать меня.
– Почему?
– Не надо! – голос истерично взвился.
– Почему, тебе не простят меня? – добивал Валера.
– Кто, кто не простит?!
Юля остановилась, и Валера, взяв ее за руку, повел вниз.
– Нет, Валерчик! Я прошу тебя, не надо.
Валера продолжал вести ее. Юля не упиралась. Он знал, что вот-вот – и она заплачет. И она заплакала тихо, неслышно. На oepbnl этаже он подтолкнул ее в спину и пошел назад. Он расслышал, как Юля бормотала несвязно, что он может гордиться собой и чтобы он наколол какую-то бабочку в свой гербарий – при чем тут гербарий? Когда он был на четвертом этаже, Юля крикнула ему вверх:
– Ты сам этого хотел! – и силой хлопнула дверью, осыпав штукатурку.
10.
Сессия для Валеры затянулась, считай, на все каникулярные дни. Но и с ней было покончено. Жизнь входила в нормальное русло. Валера смаковал появившееся свободное время, починил на кухне кран, даже врезал нижний замок в дверь. Иногда приходили Олег с Нонкой, и он поил их чаем. Он печально наблюдал за тем, как Нонка доливает в чашки, мажет Олегу маслом хлеб, как самодовольно Олег принимает ее бабскую заботу. Ему подумалось, что если она всегда занимается любовью, как парализованный суслик, какой она была с ним, то Олег – самый настоящий бедолага. Сам Валера не хотел ни с кем встречаться. Глядя на женщин, юных и не очень, он невольно сравнивал их черты, их походки, жесты, их сущности, которые, как ему казалось, он теперь видит насквозь, с тем, что было у Юли, и с потаенной гордостью каждый раз подмечал, что ничего не теряет, проходя мимо.
Шло время, наступила и кончилась весна, потом – июнь, защита диплома – и вдруг все – вакуум, будто отрубили в кинотеатре звук, и тишина, и никто не свистит, не кричит сапожника; будто вода залилась в ушные раковины, и ты прыгаешь на одной ножке в предвкушении, что вот-вот и вода выкатится горячим шариком, но этого не происходит, а люди двигаются, продолжают разговаривать. Только слов не слышно. Луня и еще четверых, закончивших военную кафедру, забрали в армию. Кто-то уехал в Москву. Олег бросил Нонку и подался на Север – намывать золото. Валера вместе с соседом начал возить из Краснодара огромными полиэтиленовыми сумками конфеты. Работать было негде, заводы глухо стояли, инженеры превращались в излишнюю чужеродную opnqknijs, которую не грех было бы и вырезать. Если бы по мановению волшебной палочки половины тех, родившихся в семидесятых, вдруг не стало, никто бы не заметил. И их щедро не замечали, разве что всплывали мертвые души списками в наркологических диспансерах, в следственных изоляторах да телами в цинковых гробах. Еще злили они старшее поколение – тем, что толкутся целыми днями на углах, как бараны.
Валера с головой ушел в новую жизнь. Иногда ему казалось, что он уже не помнит Юлю, и тогда накатывало знакомое ощущение, что Юля – очередной сон, один из многих. Но как-то в сентябре, поздним вечером, она позвонила и плачущим голосом попросила приехать к парикмахерской, что возле дома, где, разведясь, она снимает квартиру. Валера натянул ветровку и, выбежав, из дома, поймал “мотор”. Но у парикмахерской никого не было. Он прождал ее час и вернулся назад. Еще в машине у него возникло чувство, что это розыгрыш, и теперь он четко различал неправдоподобие, усердие в ее всхлипах. Она была плохая актриса. А ведь в какой-то момент он готов был послать все к чертям, простить обиды, даже, подумалось вдруг, взять и жениться на ней. Смешно.
Через несколько дней до него дошло, что то был день ее рождения, и она сделала себе подарок. Затаилась, наверное, у окна и целый час смотрела на него, дурака!
Еще дважды он видел Юлю: один раз, из автобуса, другой – когда шел с девушкой. Затем она пропала, и года два он ее не встречал. Встретил зимой, на базаре. Он покупал картофель, а она рядом, близоруко щурясь, выбирала морковь. Возле стоял ее третий муж – высокий, с золотистой плешкой и с таким же золотистым двухлетним мальчонкой на шее. Валера протянул деньги и незамеченным отчалил в сторону.
11.
Он обошел здание и залез в пролом со стороны внутреннего двора. Быстро сориентировавшись в разрушенном строении, вошел в большую отсыревшую комнату, где еще остались обломки мебели и старые настенные фотографии в рамках. На них можно было разглядеть дамочек в больших шляпах, молоденьких мещанок с бездумными глазками мелких зверьков, они тоже были в шляпах, rnwmee, шляпках – маленьких и кокетливых. На одном снимке, в квадратной деревянной рамке, стоял бородач купеческого вида в картузе, шелковой рубахе, в галифе и высоких кожаных сапогах. Рядом – армянские женщины в национальных костюмах, а ниже – групповой снимок: до полусотни сестер милосердия с белыми отложными воротниками перед самой отправкой на фронт. Валера вспомнил фотографии, оставшиеся от бабки, среди которых был школьный выпуск сорок четвертого года. Тоже – одни девочки.
На глаза попадались знакомые предметы. Он вошел в дверной проем, за которым находилась еще одна комната, совершенно пустая – только металлическая кровать у голой стены и на бетонном полу, засыпанном строительной пылью, газеты. Из маленького плотно запыленного окна падал приглушенный и рассеянный свет, на потолке плясали водяными знаками солнечные блики. Они раскачивались и, казалось, стены качаются вместе с ними. С потолка капала вода. Валера сообразил, что солнце нагрело крышу, и снег стал таять. Капли беззвучно плюхались в слой серой пыли, напоминающей пепел, и сворачивались в ней темными шариками. Но вскоре капать стало повсюду. Вода уже барабанила сплошной капелью, брызгая в лицо, и сквозь эту ускоряющуюся дробь непрерывным гулом прямо за стеной нарастал звук. Валера встал на цыпочки и увидел, что река мощным грязным потоком подходит к самому окну. Солнечные блики все яростней скакали по потолку. Валера решил скорей выбраться, но стены дрогнули и стали раскачиваться. Сверху летним ливнем рушилась вода, он закричал, но шум несущейся воды заглушал все. Тогда он сел на стальную сетку кровати и свесил ноги. Он уже знал, зачем он здесь, он знал, что сюда должна придти Юля. Но она не шла, ее все не было, а ждать дольше уже нельзя. Зародившись в какой-то неуловимый момент, в душе его звучала ритмичная, откровенно танцевальная музыка. Ему было безумно жаль себя, хотелось остаться здесь и погибнуть, но он встал на ноги и вышел на улицу.
Валера проснулся. В комнате было темно, однако за шторами уже стояла молочная рассветная муть. Глаза жгло от слез. Он сунул ноги в тапочки, нашарил истощившуюся пачку сигарет и закурил. Увиденный сон снова, в мельчайших подробностях, навалился на него. Валера встал, оттянул штору и открыл форточку. Февраль случился слишком теплым для зимнего месяца, снег белел редким клочками в иссушенной бесцветной траве, nqr`bxeiq с прошлого года.
Валера с наслаждением вдыхал холодный сырой воздух. Одеваться – вроде бы еще рано. Снова залезть в постель – не хочется, разве только чтоб согреться. Валера пульнул окурок во двор, закрыл форточку и лег, закутавшись с головой в одеяло.
Вчера вечером позвонил Лунь. Отслужив положенные два года и получив старшего лейтенанта, он остался на сверхсрочную. Одно время он довольно часто приезжал домой, но последний раз – полгода назад, летом. Вчера же Валера не сразу узнал, кто с ним говорит – Лунь мучительно заикался. В первый момент Валера даже подумал, что кто-то просто издевается, мыча в трубку, но тут же сердце упало, и он не столько узнал, сколько почувствовал, что это Лева. Лунь вернулся с войны. Вчера по телефону он сказал, что его контузило и что теперь он будет дома. Валере больно было слышать, как он трудится над каждым словом, и он не стал больше ни о чем спрашивать, свернул разговор, пообещав, что завтра “будет как штык”, и они обо всем поговорят.
Дверь во второй комнате открылась, значит, мама встала. Вот она прошла за дверью. Вскоре раздалось недолгое пиканье будильника. Валера слышал, как мать ставит чайник, пускает в ванной теплую воду. От этих неизменных с самого детства звуков появилось ощущение покоя. Валера закрыл глаза и уснул.
Проснулся поздно, к одиннадцати, но тот сон с развалинами у несущейся реки – был первым, о чем вспомнил Валера. Он побрился, позавтракал и вышел из дома. Внизу встретил соседа со странным именем Бусик – наверное, уменьшительное от Эльбруса. Тот выезжал на новенькой девяносто девятой. Увидев Валеру, он распахнул дверцу:
– Садись.
Каждый раз, подвозя, он рассказывал Валере о том, как Валера учил его, еще пацаненка, подрезать мяч с углового прямо за ближнюю штангу. Валера каждый раз благодарно слушал, кивал головой и каждый раз думал, что тогда, видимо, это много значило и что Бусик в его глазах так и остался пацаненком. Вспомнилось худое лицо в зеркальце сегодня утром, темные уставшие глаза… Он попросил Бусика подвезти его к набережной, за мост, туда, где когда-то давно и недолго перебивалась странная, непонятная и беременная Верка, туда, где пережил он лучшие полуденные часы, туда, куда вернул его сегодняшний сон.
Валера поблагодарил соседа, тактично прихлопнул дверцу и спустился к реке. На месте полуразрушенного дома зиял котлован. С одного бока котлован был обнесен дощатым отсыревшим забором. Нарытые горки рыжели комьями оттаявшей глины.
12.
Лунь увидел озирающегося по сторонам Валеру прямо за окном и, как был в майке, вышел за ворота.
– В-валерка, т-ты куда?
– Фу ты, черт! Вы что, ворота перекрасили? Я аж растерялся.
Они обнялись, и Лунь завел Валеру в дом. Дом кирпичный, крепко поставленный еще дедом Левы. Отдельно во дворе достроили большую кухню и ванную с туалетом. Раньше Лунь следил, чтоб над раковиной в железной мыльнице непременно лежало хорошее мыло. Более других он предпочитал Camey Natural. Это забавляло Валеру. Зайдя за ворота, он снова столкнулся с тем необъяснимым запахом, похожем на запах жареной картошки, который всегда присутствовал в этом дворе. Он вспомнил всю свою студенческую жизнь, вспомнил Олега, Нонку, и как часами они пересиживали здесь, под заросшей плющом булыжной стеной, летнюю жару.
– Да, давненько Валера не захаживал к нам. Совсем пропал где-то!
– Ой, как похудел-то!!
– Да ничего, мать, он не похудел. Мужчина должен быть худым…
– Валерик, борщ будешь? Я вот только сготовила. Мама, вы узнаете Валерика?
Валера едва успевал улыбаться и здороваться со всеми. Он растрогался и стоял посреди прихожей, чувствую щемящую любовь к этим милым чужим людям.
– М-моя же-жена.
Из-за спины свекрови вышла чернявая девочка с красивыми кудрями. Худенькое тельце ее неожиданно раздавалось в талии круглым животом.
– Лена, – не заикаясь, добавил Лунь, и Лена устало улыбнулась, показав золотой зуб.
Наконец их оставили вдвоем, они сидели за столом в большой комнате и молчали. Мама Левы, ныне новоиспеченная свекровь, ophrm`, еще не пожилая женщина быстрыми сухими движениями накрывала на стол. Забегая с подносом, она каждый раз предлагала то водочки, то варенье, то солений.
– О-оставь, ма, о-оставь, – уговаривал ее Лева.
– Правда, Татьяна Никитична, я совсем не голодный, спасибо.
Мать ушла, и молчание становилось неловким.
– Ты, п-п-правда, по-похудел.
– Да ты тоже изменился, – сказал Валера и спохватился, – я имел в виду, что возмужал, ну, поздоровел.
Валера смутился, и Лунь, ухмыльнувшись, похлопал его по
спине.
– Та-ам, шли на бэ-бэ-бэ…
– БТР-е?
Лунь кивнул.
– Я на лю-лю-люке, это спасло. А “чехи” ка-ак саданули с за-за…
– Засады?
– Нет. Всех в-внутри по стен-кам ра-разма-за-зало. А я же, я же – в-всегда везунчик был, п-помнишь?
Валера пододвинул стул. Ему было не по себе.
– Лунь, а Лена – это как? А, партизан? – Валера подмигнул, возможно, излишне игриво подмигнул.
– З-знаешь, к-когда узнали, что в Че-Чечню..
– Ну-ну?
–Ну, решил я, ре-решил: что-то должно от меня остаться…
Лунь уставился куда-то в стенку и принялся раскачиваться китайским болванчиком.
– В-вдруг у-убьют, – внезапно закончил мысль, и не то спросил, не то постановил:
– Она у меня к-красивая, жаль, та-та-тарка.
– Татарка? Ну и что? Ты, вон, русский, я вообще не понятно кто – столько кровей намешано. Нам это когда-нибудь мешало?
– Я – казак.
В комнату вошел младший брат Луня. Раньше Валера всегда игрался с ним, боролся, а братец при этом визжал, как поросенок. Но поросенок вырос, научился вежливо здороваться, волочить длинные ноги. Он взял какие-то свои вещи и вышел с независимым видом.
– Растут.
– Ра-растут.
Вскоре Валера перестал обращать внимание на то, что Лунь заикается, плохо слышит, и уже не замечал, как сам договаривает за него слова. Рассказал о себе, что торгует на рынке турецкими джинсами, рассказал об одноклассниках, что знал. Лунь поддакивал, изредка вставляя свое. Наткнувшись на трудное слово, он нервничал, и его мультипликационно-синие глазки начинали ненормально блестеть.
– Ты не знаешь, что у Олега с Нонкой произошло? Что они вдруг разбежались? – спросил Валера. – Что? Чем наградила? Ого!
– Сердце у Валеры невольно екнуло.
– А Лерка! Тезка моя, помнишь, как ты ее терпеть не мог? Она в Питер к сестре подалась. Перед отъездом зашла ко мне проститься. Говорят, валютной проституткой стала, так что, брат, прозевал момент, когда можно было за бесплатно, да. Теперь всех твоих суточных не хватит.
Лунь состроил комично-высокомерный оскал.
– Как? Ты же ее так ненавидел…
Для Валеры это оказалось очень неприятным, даже предательским, и, чтобы отбросить обиду, заговорил о другом. Как ни странно, он часто вспоминал Лерку, ее евангельское личико. Однажды он поймал себя на том, что сравнивает с ней Юлю, и возмутился.
Валера пил водку в одиночестве (Лунь после контузии не пил) и курил прямо за столом. То, что Валера стал курить, почему-то очень расстроило Луня, но он не подал виду и курил вместе с ним. Он хотел услышать о Юле, но не решался спросить. Валера молчал, и за то, как упорно он молчит о ней, как сутулится, как по-чужому кривится и стряхивает в блюдечко пепел, хотелось схватить его за обвисший ворот на худой жилистой шее и трясти, трясти -трясти столько, сколько нужно, чтобы вернуть все назад, чтобы все стало по-старому.
– Валер, ты с Юлей б-б-больше не ви-дишь-ся?
– А почему ты спросил о ней? – Валера зло насторожился.
– И-интересно, – добродушно продолжал Лунь. – В-весь и-институт следил, ка-ак ты с-сходишь по н-ней с у-ума.
– Кто там кого замечал?! – протестовал Валера. – Никому, слышишь, никому ни до кого нет дела в этом мире. Я это четко onmk.
– “Как же не замечали, размечтался, если вы чуть ли не на каждом подоконнике сношаться пытались”, – подумал Лунь, но промолчал, больше не решаясь расспрашивать о Юле.
Валера не заметил, как стемнело. Он был уже порядком пьян, и Лунь предложил остаться, переночевать у него. Но Валера заупрямился, начал собираться, и Лунь пошел провожать его до трамвая. На улице было зябко, дул сырой ветер, от которого вибрировали плафоны уличных фонарей. Под ногами, местами, скользил грязный лед, масляно сверкая неоновым светом, вдоль тротуаров струилась талая вода.
– С-снег будет.
– Какой снег, что ты порешь, Лунь! Весна скоро, в воздухе -тепло! Чувствуешь? – Валера отстегнул пуговицу.
Глядя на Луня, он внезапно ощутил вместе с неистребимым армейским запахом дешевых сигарет, что вот она – настоящая жизнь. И она проходит у него на глазах, проходит мимо, а он вроде как и не причем. Это другие женятся, выходят замуж, рожают, рискуют, воюют, их швыряет, трясет, убивает, контузит, а он, Валера, лишь смотрит из окна на пробегающие ландшафты, стоит и смотрит – одинокий и посторонний. Он до боли явственно, до галлюцинации явственно вспомнил Юлю, мальчонку на шее у того незнакомого и долговязого. Юля. Мягкие розовые губы и близорукий взгляд.
– Лунь, ты во сне музыку слышишь?
– М-музыку? Не-ет, это бо-больше по т-т-твоей части.
– А я слышу, Лунь. Сегодня опять слышал во сне. – Валера растерялся вдруг, точно задумался о чем-то, но сразу же воодушевился:
– Я тебе говорил, что ты молодец?
– Не.
– Ты молодец. Ты – капитан?
– Л-лейтенант, старший. В о-отставке!
– Ты молодец, капитан! У тебя жена есть, а у меня – нет! Понимаешь, так, с одной девчонкой джинсы возим, но это же не дело. Ведь не дело же?
Ему захотелось рассказать Луню, как ему плохо, объяснить, что после Юли он не может никого полюбить, никого. Но что-то сдержало его.
– Лунь, ты когда-нибудь задумывался, что мы – инженеры? Нет? Ерунда! Знаешь, чего мне не хватает – неба. Простора мне не хватает, как в детстве! Вот тут, – он указал на грудь.
Замолчал. Каким-то задним, даже, скорей, сторонним умом, он понимал свое слюнтяйство. Но Лунь видел его и не таким. Валера подозревал, что Луню это даже нравится, нравится заботиться о нем. Он повернул голову – на его плече лежала рыжая лапища, поросшая густо и бесцветно. Захотелось скинуть ее, но он удержался. Наконец, с душераздирающим скрежетом завернул трамвай. Он явился Валере необычайно высоким и ярким. Валера развернулся к Луню, совершенно трезвый:
– У меня мысль есть. Девчонка моя отлично печет. Мы с тобой пиццерию откроем, деньги я уже собрал. Твои добавим. Так что имей в виду, Лунь, мы с тобой не пропадем. Слышишь, не пропадем.
Лунь шлепнул его по плечу, и Валера с легким сердцем запрыгнул в трамвай, махнув рукой куда-то в темнеющее за дверцами пространство, заполненное разнообразными звуками и весенними запахами талой воды.
6.02.00г.
