Гайто Газданов в зеркале современной критики
Нет ничего труднее, чем определить
в нескольких словах творчество того или
иного писателя и смысл тех или иных
произведений…
Г. Газданов. «О Чехове».
Известный искусствовед и литературный критик, «последний энциклопедист «серебряного века», Владимир Васильевич Вейдле не без горечи писал о том, что будь произведения Гайто Газданова изданы в России к моменту их появления на Западе, то они могли бы составить «основу целого литературного направления» и, несомненно, имели бы «отдачу» совершенно иную. Похоже, то, что прогнозировал Вейдле, сбывается уже в наши дни. Вслед за одновременным выходом в Москве в 1990 году двух сборников Г. Газданова, с шестью его романами и несколькими рассказами, читатель получил и трехтомное собрание его сочинений. (М., «Согласие», 1996).
Однако это издание не может считаться полным, так как в него не вошли литературно-критические статьи, эссе, заметки, эпистолярное наследие Газданова. (К сожалению, мы располагаем лишь отдельными письмами Г. Газданова к З. Шаховской, С. Пегель и др., но полностью эпистолярное наследие писателя остается нам еще неизвестным. Так, например, в Бахметьевском фонде Колумбийского университета наряду с письмами к В. Вайдле (1895-1979) И. Бунина, М. Цветаевой, М. Шагала, Т. Элиота, П. Клоделя, Г. Миллера -хранятся и письма Г. Газданова.)
Невзирая на непродолжительное время знакомства широкого читателя с творчеством Г. Газданова, – каких-нибудь два десятилетия, – оно пленило множество сердец, сделалось предметом активного внимания литературной критики: написаны десятки статей, в Санкт-Петербурге и Владикавказе изданы монографии, посвященные Газданову, защищены диссертации. И круг этот продолжает ширится с каждым годом.
К девяностопятилетию Г. Газданова в Москве и Владикавказе состоялись научные конференции – «Возвращение Газданова» и «Гайто Газданова в контексте русской и европейской культуры», на которых заслушаны были доклады по самым различным вопросам его жизни и творчества.
Авторами статей и комментариев трехтомного собрания Гайто Газданова являются американский славист Ласло Диенеш, Ст. Никоненко и Л. Сыроватко. Много сделал Л. Диенеш и как публикатор неизвестных у нас произведений Газданова, способствовавших его популярности.
Ст. Никоненко принадлежат и вступительные статьи к упомянутым уже выше московским сборникам Газданова. Полемизируя с критиками русского зарубежья, так и не сумевшими разобраться в новаторском характере творчества писателя, Никоненко показывает, что примеряемые к Газданову «старые мерки» не отвечают уже его «новой прозе, самобытной, яркой, емкой, но не традиционной».
В трехтомнике, наряду с вводными статьями Л. Диенеша и Ст. Никоненко, раздел комментариев представлен статьями Л. Сыроватко о рассказах и романах Газданова.
Пытаясь «развязать узел» и выявить характерные особенности новеллистики Г. Газданова, Л. Сыроватко обращается к анализу его p`mmhu произведений. «Для исследователя и читателя, – пишет Л. Сыроватко, – представляет интерес … уже первое произведение Газданова «в маленьком жанре» – «Гостиница грядущего» (1926), в котором, несмотря на очевидное несходство с привычным в его творческой манере – отрывистые диалоги и монологи, из которых едва ли не на девяносто процентов состоит текст, тяжеловесный метаморфизм, калейдоскопичность образов, – уже просматриваются характерные черты…»
По мнению исследователя, для дебютных рассказов Газданова показательно уже «само желание добиться многомерности, дать стереоскопическое изображение мгновения (причем важно скорее видение мгновения, чем мгновение само по себе); характерно и сочетание какой-то сумрачной, мерцающей сквозь контур образов грусти с ироничностью повествования, причем ирония не только не мешает, но, напротив, способствует обострению этого ощущения…» И это все подводит автора к такому заключению: «…В этом рассказе еще нет многомерности позднего Газданова, вместо кристалла получается плоскостной коллаж, сосуществующие эпохи разделены не столько стилями, неповторимой эстетикой, столько авторской волей».1
О творчестве Г. Газданова, его дебютных рассказах речь идет и в монографии С. Кабалоти «Поэтика прозы Гайто Газданова 20-30-х годов». В ней автор, в свою очередь, выделяет характерные, на его взгляд, признаки рассказов писателя. Во введении книги – «К вопросу о генезисе художественного мира Г. Газданова», С. Кабалоти излагает «универсальные принципы дифференциации стилей искусств» в трудах как западных, так и отечественных ученых. Многочисленные и далеко неоднозначные научные выкладки позволяют автору придти к такому выводу: «…Как художественное явление дебютная проза Газданова тяготеет к инверсионно-манихейскому типу культуры: ей присуща идея бинарной оппозиционности Добра и Зла, Жизни и Смерти, Света и Мрака…» и т. п.
В книге Кабалоти встречаются и довольно неожиданные утверждения: «…Одной из особенностей поэтики дебютной газдановской прозы является экспрессионичность, и имя Бабеля в этом смысле закономерно появляется в типологическом ряду, выстроенном Аскетом (персонаж в «Рассказах о свободном времени» – Н.Ц.) в своей теории. Авангардистские эксперименты и поиски Газданова, сами по себе достаточно арьергардные в контексте того, что происходило в искусстве русского авангарда, начиная с конца 10-х годов…»2
На особенности художественного мышления Г. Газданова, его творческую манеру, умение «строить» особый мир, с внутренними законами логики и правды, рожденного соединением «воображения и остроты зрения», обратил впервые внимание еще в 20-е годы Марк Слоним. Проблема эта, разумеется, с учетом всей полноты спектра стала предметом исследования квалификационного труда Ю. Матвеевой – «Художественное мышление Гайто Газданова». Она же автор двух интересных публикаций – «О «мистической атмосфере» в творчестве Г. Газданова» и «Стилевая «незавершенность» и способы эстетического «завершения» в мире Гайто Газданова».
В статьях Ю. Матвеевой подкупает, прежде всего, сам методологический принцип, глубокое понимание необходимости «особого инструментария», позволяющего, не огрубляя и не упрощая обнажить особенности газдановской прозы. «…Эта причудливая, целиком сотканная из ощущений, колебаний и впечатлений действительность требует своего способа познания, требует особого отношения, особых форм освоения. В ней не уместны «окончательные суждения», неизбежно сулящие увидеть «только одну сторону мира», в ней не существует возможности «полного и ясного ответа», как не существует и так называемой «практической точки зрения». Она, это сверхдействительность, вообще познается лишь теми, кому присущи +onksnysyemh – полувыводы», «полупонимание, полуощущение», кто знает, что самая большая и самая надежная мера точности – точность интуитивная, кто способен вести «нелепое и призрачное существование», приобретая в нем дар мистического осязания, или, по Газданову, «ту гибкость души и понимания, которую можно, пожалуй, сравнить с какой-то особой личной одаренностью человека».3
Отсчет нового этапа исследования творчества Газданова следует вести с появления первой монографии – «Русская литература в изгнании: Жизнь и творчество Гайто Газданова», американского слависта, профессора Массачусетского университета Ласло Диенеша. Написанная на английском языке, книга Диенеша вышла в Мюнхене в 1982 году, и была доступна лишь узкому кругу специалистов (русский ее перевод вышел во Владикавказе в 1995 году).
Приступая к работе Л. Диенеш, хорошо осознавал, что без яркого, «самобытного и оригинального» творчества Газданова, заслуживающего никак не меньшего внимания, чем произведения В. Набокова, в истории литературы русского зарубежья образовался бы существенный вакуум, и она была бы неполной.
Л. Диенеш рассматривает произведения Газданова в контексте европейской и русской литератур: такой анализ вполне, на наш взгляд, оправдан: во-первых, он отвечает установке самого исследователя, полагающего, что у Газданова «нет произведений, в которых бы отсутствовали литературные аллюзии», и, во-вторых, связь настоящего и прошлого получает более широкое теоретическое обоснование, ибо, по справедливому замечанию М. Бахтина, если бы произведение «родилось все сплошьсегодня (то есть в своей современности), не продолжало бы прошлого и не было бы с ним существенно связано, оно не могло бы жить в будущем».
Такой аспект исследования вполне приложим к Газданову, к тем «скрытым и потенциальным» смысловым явлениям в его творчестве, которые все более рельефно проступают в каждом очередном о нем исследовании. Все это лишний раз убеждает нас в том, что проза Гайто Газданова гетерогенная по своему составу, результат двуединого процесса, – с одной стороны, это «подспудные соки» русской литературы, питавшие и продолжающие питать его творчество в эмиграции, с другой же, западные «ассимиляции», усвоения.
Монография Л. Диенеша поднимает многие вопросы жизни и творчества Газданова, и едва ли будущие исследователи писателя смогут обойти этот основательный, фундаментальный труд. И все же за пределами книги американского исследователя осталось немало важных проблем, требующих дальнейшей разработки, углубления, обоснования. Наиболее важными из них представляются нам следующие:
1) новаторство творчества Газданова и традиции русской
литературы;
2) Газданов и европейская (французская) культура (Мопассан,
Пруст, Камю и др.);
3) мировая литература и типология творчества Газданова;
4) наконец, литературно-критическая деятельность Газданова.
Здесь мы остановимся на двух моментах, затрагиваемых в исследовании Диенеша. Это деятельность Газданова – литературного критика, которую американский ученый явно недооценивает, и подлинное отношение Газданова к наследию Марселя Пруста.
Первый роман «Вечер у Клэр», который в 1930 году вышел в Париже, был признан большинством критиков лучшим произведением Г. Газданова, «задавшим тон» последующим его вещам. В наши дни роман истолкован был и как наиболее автобиографический. «Газданов, – пишет А. Фрумкина, – как Вергилий Данте, водит нас по всем кругам внутреннего мира и внешней жизни своего героя, которому он тождественен».4
Критики, по горячим следам, едва роман вышел из-под пера Газданова, попытались подобрать ключ к этой совершенно особой и «удивительной» прозе. В письме к М. Горькому Михаил Осоргин первым заговорил о «кокетливых прустовских приемах», которые, по его мнению, отразились в романе молодого автора. Все последующие критики, писавшие о «Вечере у Клэр» – В. Ходасевич, Н. Оцуп, В. Вейдле и др., на разные лады муссировали эту мысль Осоргина, правда, никак не утруждая себя какими-нибудь научными аргументами. Все строилось на личных, субъективных впечатлениях. Не решается эта дилемма и в книге Л. Диенеша. С разного рода оговорками, он все же склоняется к мысли, что Газданов «не избежал в определенной степени… влияния» Пруста.5
Прежде чем обратиться к литературному процессу конца 20-х – начала 30-х годов, напомним свидетельство Г. Газданова о том, что с творчеством Марселя Пруста познакомился он много позже, т. е. когда «Вечер у Клэр» был уже написан. Никакими другими фактами, которые позволили бы усомниться в этом признании писателя, у нас нет. Так чем же в таком случае объяснить желание критиков «вывести» творчество Газданова из Пруста?
В литературе XX века популярность автора «В поисках утраченного времени» была огромной, имя его витало в самом воздухе. С именем Пруста, в первую очередь, связана трансформация нового романа, который, как свидетельствует Б. Сучков, «вполне соответствовал… ставшей характерной для литературы начала века романной форме…»
Однако, несмотря на то, что Пруст был одним из первых зачинателей «нового романа», историки французской литературы, знатоки творчества М. Пруста утверждают, что он «не имел учеников». «Никто не осмеливался подражать ему или его повторять», – утверждает Симон. Клодт Мориак, в свою очередь, пишет: «…достоверно известно, что у него не было учеников, хотя, казалось бы, у такого мастера не должно быть недостатка в последователях, причем им была бы предоставлена полная свобода. Предлагая новый метод, он на самом деле давал возможность каждому возделывать свой сад. Но мы не только никогда не слышали об учениках, которых можно назвать новаторами, – нельзя даже утверждать, что Пруст, как многие великие писатели, имел слепых подражателей…»6
Здесь необходимо обратить внимание на то, что речь идет о самой французской литературе и о возможных в ней последователях, «подражателях», «учениках» Пруста! Влияние творчества Пруста, как выясняется, «идущие от него волны», ощущаются значительно позже, спустя несколько десятилетий. «Главное для последователей нового романа, – отмечает Л. Андреев, – чтобы история не была рассказана «традиционно», в хронологическом порядке, главное в «несхожести», которая сама по себе теперь уже относительна, уже банальность, уже эпигонство… Итак, «алитература» и входящий в нее составной частью антироман – создание определенного исторического времени, сущность его отразившее своими особенностями. Теперь становиться понятнее, почему до 50-60-х годов Пруст не находил ни учеников, ни рабских подражателей! 30-ые и 40-е годы не были для этого благоприятными (выделено мной – Н.Ц.)…”7
Весьма важным здесь представляется свидетельство писателя «первой волны» И. Шмелева о значении Пруста для писателей эмиграции. Исходя из традиций самой русской литературы, ее своеобразия, он писал: «…О решающем влиянии Пруста на русскую литературу эмиграции нельзя никак говорить. Чем может насытить Пруст? Дух насытить, требовательный, не пустой?…
То, что дает Пруст, слишком мало для взыскательного читателя. У нас, русских, есть, слава Богу, насытители, и долго они не оскудеют. И Пруст пользовался их светом… Толстой оказал влияние в ophel`u…
Куда ведет Пруст? Какому Богу служит? Наша литература слишком сложна и избранна, чтобы опускаться до влияний …невнятности, хотя и четкой. Тут Пруст бессилен. Да и по лучшему своему он не может идти в сравнении с нашей силой.
Влиять на литературу значит вести ее. Для сего надо всемирную тревогу, великое душевное богатство.
…Пруст не может считаться крупнейшим выразителем нашей эпохи…»8
Как видим, восприятие Пруста-писателя отнюдь не было однозначным. Уместно здесь будет напомнить реплику современника Газданова, Бориса Поплавского в адрес автора «Утраченного времени» из его романа «Аполлон Безобразов»: «…Не весь ли Пруст заключен в одной своей бесконечной фразе с множеством придаточных предложений, и не вся ли душа писателя в известной перестановке прилагательного, в одном описании единого сумрачного утра?»
Как было уже отмечено, за пределами монографии Л. Диенеша остался вопрос о Газданове – литературном критике. Л. Диенеш так определил задачу своей работы: «…настоящее исследование не претендует на исчерпывающее описание предмета, ряд аспектов литературного творчества Газданова (например, некоторые этапы его деятельности, отдельные темы его произведений и, в особенности, его обращение к жанру литературной критики, возобновляющееся со значительными перерывами в течение сорока лет) нами не рассматривались…»9
Говоря о Газданове-авторе художественных произведений, беллетристе, и Газданове-критике, Л. Диенеш полагает, что последнее менее интересно и значимо. Однако сама такая постановка вопроса и соотнесение представляются неверными. Отметает ли, скажем, значение Пушкина-прозаика Пушкина-критика? Ведь еще В.А. Жуковский указывал на различие характера этих видов творчества – «критика требует особого призвания».
Деятельность Газданова-критика остается, по существу, открытой, неизученной. Правда, на страницах журнала «Литературное обозрение» опубликованы были статья М. Васильевой «История одного совпадения» – в ней речь идет об отношении к наследию Гоголя, Газданова и Ремизова – и статья Ф. Хадоновой «Держался он вызывающе…» (Г. Газданов – литературный критик).
Не сказать хотя бы нескольких слов по поводу статьи Ф. Хадоновой нельзя, настолько неожиданна точка зрения ее автора на деятельность Г. Газданова-критика. «…Не стоит, неверное, слишком сурово и пугливо относиться ко многим неожиданным и шокирующим оценкам Газданова, – пишет Ф. Хадонова. – Его беспощадность часто имеет игровой и провокационный смысл. Взять хотя бы его известную статью, опубликованную в «Современных записках» под названием «О молодой эмигрантской литературе»…»10
Сводить критику Газданова к «игровому» и «провокационному» смыслу было бы опрометчиво и несправедливо. Это не только дискредитирует деятельность Газданова – критика, но и вводит читателя в заблуждение. Ссылка Ф. Хадоновой на статью Г. Газданова «О молодой эмигрантской литературе» – пример едва ли удачный, он свидетельствует как раз-то о совершенно обратном.
Статья Г. Газданова вызвала, как известно, острую реакцию, и вовсе не случайно: в ней речь шла о судьбе писателей русской эмиграции, о перспективах их будущего творчества.
Главную причину отсутствия в эмиграции крупных писательских дарований Газданов усматривал в «оторванности от родной почвы», лишившей их, говоря словами А. Блока, «подспудных соков».
Известный историк литературы Глеб Струве в своей книге «Русская литература в изгнании» в этой связи писал, что, как srbepfd`er Г. Газданов, «молодой эмигрантской литературы не существует, что за 16 лет она не дала сколько-нибудь крупного писателя». Исключение составляет В. Сирин-Набоков, но он «писатель вне среды, вне страны».11
Если бы смысл статьи Газданова «О молодой эмигрантской литературе» и в самом деле заключался бы в «игровом», «провокационном» характере, как пытается нас уверить Хадонова, то едва ли такой известный писатель, тонкий и искушенный критик, как Марк Александрович Алданов (да и не только он один), вступил бы в полемику с Газдановым, поспешил бы заглушить этот «пока еще слабый, но понемногу крепнущий «звук колокола».
На страницах того же журнала «Современные записки», в тот же год М. Алданов выступил со статьей «О положении эмигрантской литературы», которая от начала и до конца была по существу направлена против основной мысли Газданова. Алданов считает, что не «оторванность от родной», национальной почвы явилась определяющей в творческой судьбе писателей-эмигрантов, а те «апокалипсические события», которые произошли во всем мире.12
Однако время, этот беспристрастный судья, спор между Алдановым и Газдановым решило в пользу последнего. Признает это и знаток творчества М.А. Алданова А. Чернышев, который пишет: «…Первое поколение писателей русского зарубежья заканчивало свой путь, эмиграция второй волны, военных и первых послевоенных лет, была многочисленной и ярких талантов выдвинула мало, а время третьей волны еще не пришло. Срок, отпускаемый историей для любой литературы в изгнании – одно поколение. Газданов, к сожалению, в конечном счете, был прав».13
Критическая литература, посвященная анализу творчества Гайто Газданова, представлена в основном двумя направлениями: выявляющем первоистоки его творчества, контактном, и типологическом. Ареал типологических схождений и различий Газданова с мировой литературой существенно в последнее время расширился – это и Гофман, и Гессе, и Борхес, и Элиаде и др.
Критик И. Кузнецов в статье «Прохладный свет. О подлинной реальности Мирчи Элиаде и Гайто Газданова» пишет: «…Мы будем полагаться на собственную интуицию, особенно в плане сближения Элиаде и Газданова, писателей, на первый взгляд имеющих мало общего. Всякие сопоставления грешат условностью, но и в то же время имеют право на существование. Во всяком случае, у Элиаде и Газданова немало точек соприкосновения и пересечения, как биографическо-географических (то есть в пространстве и времени мирском), так и метафизических (то есть в пространстве и времени священном), отражением которых является художественное творчество обоих, признаемся, любимых нами авторов».
В самом деле, аналогии, к которым обращается И. Кузнецов, равно как и другие исследователи творчества Гайто Газданова, «имеют право на существование» при несомненной их «условности». Однако в наблюдениях критика недоумение вызывает такое его утверждение: «…именно в Париже пересекаются судьбы двух эмигрантов – Гайто Газданова и Мирчи Элиаде. Хотя следует признать, что ни тот, ни другой себя эмигрантами не ощущали. Просто Газданов волею судеб стал самим парижским русским писателем (выделено мной -Н.Ц.), Элиаде же, можно предположить, ощущал себя вполне комфортно в столице, который оставался для него открытым».14
Позволительно, однако, в таком случае спросить, как же быть с признаниями самого писателя, исполненных горечи, пусть даже часто выраженных устами его литературных персонажей. Это чувство неизбывной ностальгии автора-рассказчика сопровождает нас на всем протяжении чтения романа «Ночные дороги», других произведений Газданова. «…Дождь все так же стучал по доскам и, слушая его ndmnnap`gm{i шум и забытый звук капель по дереву, я с необыкновенной ясностью вспомнил дождливые осенние вечера в России, влажные, утопающие в брызжущей тьме поля; поезда, далекий, раскачивающийся в черном воздухе фонарь сцепщика, ночной, протяжный гудок паровоза…» Или: «…мне трудно было дышать, как почти всем нам, в этом европейском воздухе, где не было ни ледяной чистоты зимы, ни бесконечных запахов и звуков северной весны, ни огромных пространств моей родины». И еще, нота трагического внутреннего разлада, который испытывает Федорченко – один из персонажей романа «Ночные дороги», а заодно с ним и автор-рассказчик. «…Он сидел, закрыв глаза, закинув назад голову на жилистой шее, и я тогда заметил, что лицо его способно было бледнеть, до сих пор всегда оно было красноватым. И в этой темноте – он их ни разу не открыл – сквозь их музыкальный туман до него доносился низкий голос Кати, певший о сожалении и расставании и о потерянных возможностях счастья, – и опять Россия, почти неведомая и далекая Россия, и все тот же снег и ямщики и бубенчики. Мне представилась тогда среди этой цыганской, поющей и плачущей тоски, непоправимая ошибочность такой жизни и всего, что происходило; и, вместе с тем, эта была одна из тех ошибок, после которых прежнее существование, счастливое и спокойное, навсегда теряет свою, казалось бы, законную и заслуженную привлекательность. Эта была ошибка безвозвратная, тот, кто ее совершил и понимал сейчас весь тот легкий и хрупкий мираж, не мог уже обрести того, что этому предшествовало». И, наконец, приведем строки, завершающие роман «Ночные дороги»: «…И, возвращаясь домой на рассвете этого дня, я думал о ночных дорогах и о смутно-тревожном смысле всех этих последних лет, о смерти Ральди и Васильева, об Алисе, о Сюзане, О Федорченко, о Платоне, о том немом и могучем воздушном течении, которое пересекало мой путь сквозь этот зловещий и фантастический Париж и которое несло с собой нелепые и чуждые мне трагедии, и понял, что в дальнейшем я увижу все иными глазами, и как бы мне ни пришлось жить и чтобы мне ни сулила судьба, всегда позади меня, как сожженный и мертвый мир, как темные развалины рухнувших зданий, будет стоять неподвижным и безмолвным напоминанием этот чужой город далекой и чужой страны».15
Никак не умаляя значение типологических аналогий, позволяющих ввести творчество того или иного крупного писателя в контекст мировой культуры, с тем, чтобы определить его подлинное в ней место, выявить особенности его дарования и т. д., это, разумеется, далеко не единственный критерий оценки.
«…Феномен Газданова, – утверждает М. Новиков, – может быть привлекателен, в первую очередь, именно паралитературной стороной, – в конце концов, этот лучший из всех писавших после Бунина литературный стилист был не вполне писателем…»16
Неужто, и в самом деле, «гениальное, особенно в отношении интонации, искусство Газданова», его «бесподобная», по определению самого же Новикова, проза значима лишь своей паралитературной стороной?
В обзорной статье невозможно, разумеется, охватить, тем более окончательно высказаться обо всех работах современных критиков. Дело это ближайшего будущего. Но уже те вопросы, которые здесь подняты, наглядно свидетельствуют о том, что необходимо дальнейшее изучение и исследование творческого наследия Гайто Газданова – крупнейшего прозаика Серебряного века.
ПРИМЕЧАНИЯ
1.СыроваткоЛ. Газданов-новеллист. – Гайто Газданов. Собр. сочин. в 3-х томах. Т.3, М., 1996, с.775-776.
2.Кабалоти С. Поэтика прозы Гайто Газданова 20-30-х годов. С-П.,
1998, с.319, 26.
3.Матвеева Ю. О “мистической атмосфере”в творчестве Г. Газданова.
“Дарьял”, №2, 1996, с.113.
4.Фрумкина А. Предназначение и тайна. “Новый мир”, №1, 1991.
5.Диенеш Л. Гайто Газданов. Жизнь и творчество. Владикавказ, 1995, с.105.
6.Мориак К. Пруст. М., 1968, с.7.
7.АндреевЛ. Марсель Пруст.М., 1968, с.7.
8.Шмелев И.Это было. Собр. сочин.Т.7, М., 1999, с.463-464.
9.Диенеш Л. Гайто Газданов..,с.8.
10.Хадонова Ф. “…Держался он вызывающе” (Г. Газданов –
литературный критик). “Литературное обозрение”, №7-8, 1994.
11.Струве Г. Русская литература в изгнании. Париж, 1984.
12.Алданов М. О положении эмигрантской литературы. “Литературное
обозрение”, №7-8, 1994.
13.Чернышев А.М. Алданов-критик. “Литературное обозрение”, №7-8,
1994.
14.Кузнецов И. Прохладный свет. О подлинной реальности Мирчи
Элиаде и Гайто Газданова. “Иностранная литература”, №6, 1998.
15.Газданов Г., т.1, с.656.
16. Новиков М. “И увидел я мир таким”. Проза как инструмент
гадания. “Литературное обозрение”, №9-10, 1994.
