Старая сказка на новый лад
Жила-была девочка. И звали ее Красная Шапочка – за жгучую каштановость волос, в чьей развесистой кроне то ли заблудилось солнышко, то ли застряла сумасшедшая лиса. Жила она в дальней деревушке Берендейке, прикорнувшей на окраине заповедного леса, с которым люди пребывали в любви и согласии, потому что никого из них не угораздило возомнить себя хозяином.
Но хоть и далекой была деревенька, а уж никак не захолустной. Школа в ней имелась такая, что райцентру на зависть. Да что там райцентру! И в столице таких – раз-два и обчелся! С бассейном да джакузи, теннисным кортом, спортивным и тренажерным залами, лингофонными кабинетами, библиотекой, университетским под стать. А компьютерный класс – и вовсе диво-дивное! Не успеет в славной семейке “Pentium” новый детеныш появиться – уже тут как тут. И учителя, сплошь молодые да талантливые, здесь в чести и холе жили и были улыбчивы и покойны, потому что знали: как Волга впадает в Каспийское море и твердо намерена это делать впредь, не взирая ни на какие режимы, которые ей по барабану, так и они получат свою зарплату – аккурат день в день. Но вот что особенно интересно: того спонсора небывалого, что на всю эту роскошь сказочную не скупился, никто и в глаза не видывал. Как ни пытались районные и даже более высокие власти дознаться, что это за меценат такой выискался и чем ему так Берендейка глянулась, да так с носом и остались.
В чудо-школе этой и мама Красной Шапочки работала, словесность преподавала. Последние годы, правда, все больше на больничном была: артрит, проклятый, сначала руки покалечил, а теперь вот и за ноги принялся. Так что несладко Красной Шапочке приходилось: и по дому убраться, и приготовить, и уроки сделать, и Марфушу подоить, и маме помочь тетрадки проверять. Но она не роптала и делала все это спокойно и даже с удовольствием, потому что ей внятен был подлинный смысл слов “здесь и сейчас”, который растолковал ей их мудрый тренер по рукопашному бою. Теперь и последний звонок, и выпускной бал, для которого она сама придумала и сшила себе платье, остались позади. И от этого ей было немножечко одиноко и грустно, как всегда бывает между концом и началом. Но тогда она этого еще не знала, потому и тревожилась, сама не понимая, почему. Поводов для этого не было никаких. Школу закончила с золотой медалью. Английским владела настолько, что запросто общалась с многочисленными интуристами, которых районо в Берендейку повадилось возить хвастаться, и даже подрабатывала переводами. Но ее подлинной, самозабвенной страстью был компьютер, с которым они творили такие чудеса, что их педагог по информатике пророчил Красной Шапочке славу компьютерного гения.
Вот и этим вечером, взяв ключи от компьютерного класса у жившего рядом со школой учителя, она пришла проститься со своим любезным и преданным другом. Назавтра ей предстояла дорога – такая дальняя, какой еще не бывало: в Большой Город, к загадочной Бабушке, которую Красная Шапочка знала только по редким письмам да старым фото, а видела только раз, да так давно, что и не в счет. Маму воспитывала, главным образом, бабушкина мама. И о дочери своей она не говорила никогда, даже имени ее не называла. В лучшем случае – “она”. Так их предки-охотники никогда, тем более на ночь глядя, не произносили слова “медведь”, пряча его за эвфемизмом “хозяин”. Память генов. Dpebmee, как страх, табу. Отголосок коллективного бессознательного… Красной Шапочке известно было лишь то, что уехав сразу после школы, бабушка здесь ни разу не появлялась. Семейное предание гласило, что было у нее сопрано редкой красоты, сулившее ей славу оперной звезды, но еще в юности, переусердствовав, она сорвала голос. Стала, говорили, врачом, но тоже не простым – военным хирургом, и даже участвовала в полыхающих то тут, то там войнах новейшей истории… Теперь, судя по редким письмам, уже на пенсии была, а каковы они и сколько их ждать приходится – дело известное.
Вот и решила мама отправить Бабушке денег. Тем более, что деньги эти свалились на них нежданно-негаданно. Пришел перевод от отца Красной Шапочки, с которым мама рассталась, когда дочка еще из колыбельки на мир глядела. Лет десять алименты не платил, и вдруг – за все сразу! Даже на почте растерялись: в их Берендейке никто сроду таких денег не видывал! Мама и надумала Бабушке денег послать. Им-то, как-никак, а легче: и Марфуша, и огородик, да и лес-кормилец рядом, а ей там, в Большом Городе, каково? Только почте довериться боялась – время злое сейчас, ненадежное. И решила: вот пусть доченька и съездит мир посмотреть да себя показать, тем более посмотреть есть на что. А что дорога дальняя – не беда – умничка она у меня, не пропадет, за себя постоять сможет. Уж шпане деревенской это было хорошо известно! Пошла вот сейчас с лесом попрощаться, у своих деревьев любимых крепости да силушки испросить. В Большом Городе их тебе ох, как много понадобиться! Моих на него не хватило… Так дай тебе Бог, доченька моя!
Красная Шапочка вибрировала от нетерпения, но как всегда безотказно пришедший на выручку медитативный опыт заставил нервы угомониться. Педантично прибрав все в себе и вокруг, она была готова к бою, который и есть неизвестность. Но одна шальная мыслишка, как ни осаживала она ее, нет-нет, да и взбрыкивала. Очень уж хотелось Красной Шапочке море увидеть. Разочек хотя бы! А потом и умереть не жалко… И красивую жизнь, что по телевизору показывают, тоже хотелось хоть одним зубком попробовать: так ли уж она сладка на самом деле? “А что? – нашептывала ей ее темная сторона. – Может в первый и последний раз такие денежки на голову сыплются… Лови шанс, оттянись со вкусом! Большой Город… Нескончаемый праздник, карнавал, фиеста! А что потратишь, тут же и восполнишь. Это тебе не наша Берендейка – масса возможностей, деньги под ногами валяются, только нагибаться не ленись…”
– Пошла прочь, чертовка! – огрызнулась Красная Шапочка. – Прямо к Бабушке и без всяких прибамбасов! – строго-настрого приказала себе, подсаживаясь к компьютеру.
Город-Курорт обрушился на нее, как дикая тварь из леса куда более дикого, чем тот, позволивший себя приручить. Уже на железнодорожном вокзале экспассажиров грозили разорвать на мелкие кусочки старушки-веселушки, назойливые и крикливые, как телереклама. С той лишь разницей, что “ящик” вырубить можно, а эти сами с кем угодно такое сотворят. Красная Шапочка, обрадовавшись возможности сэкономить на гостинице, выбрала самую тихую и опрятную. Она безмятежно стояла в сторонке, снисходительно взирая на своих нахрапистых конкуренток. То, что предложила Мышка-Норушка, как мгновенно окрестила ее про себя Красная Шапочка, и вправду оказалось очень мило и недорого: маленькая, зато отдельная комнатка в игрушечном домике, увитом диким виноградом. Комнатка, правда, была не с видом на море, но Красная Шапочка этому даже обрадовалась. Ей казалось, что для такого свидания нужно созреть, выстрадать его. Точно так же, j`j она долго ходила кругами у рождественской елки, всячески оттягивая головокружительный момент вскрытия мешка Деда Мороза, лукаво улыбающегося из-под душистых елочных лап…
Сначала надо исследовать Город, в котором, надеялась она, ее ждет немало открытий. И город медлить с ними не стал. Открытием первым оказались… лужи. Урбанистические, они нисколько не были похожи на их буколические. Те были так же естественны и органичны, как крик петуха или мычание Марфуши. А от этих – в радужных пятнах мазута, этого автомобильного перегара, – разило чистейшим сюром. Так и казалось, что вот-вот проглянет ухмыляющаяся рожа, слинявшая с картины Босха… И лица на улицах, несмотря на вальяжную расслабуху курортного сезона, были какие-то чумовые, измотанные, неулыбчивые. Причем, с удивлением отметила Красная Шапочка, степень очумелости этих лиц оказывалась целиком идентична уровню их осмысленности.
Зато в бесчисленных бутиках и шопах со сплошь экзотическими названиями на улыбки не скупились. Зайдя в один такой, оказавшийся салоном женской одежды, Красная Шапочка поразилась бросовости цен, воплощенных, однако, в каком-то диковинном измерении. Но когда ей растолковали, что этих самых у.е., в которых пребывали цены, ей даже на бретельку от бюстгалтера не хватит, крыша Красной Шапочки так и у.е.хала. Настолько, что забыв абстрагироваться, она позволила себя оскорбиться и, сознавая весь необратимый ужас происходящего, сразила вельможную продавщицу, выложив почти все деньги за маленькое чешуйчатое платье, подобное тому, что так заворожило ее недавно в программе “Подиум д’Арт”… “И где же ты теперь в нем дефилировать будешь? – поедала она себя, потерянно плетясь домой. – Перед Марфушей, что ли?” Но, вспомнив – раньше бы! – о “здесь и сейчас”, немного взбодрилась: “Что сделано, то сделано. Значит, так нужно было. Если есть, что надеть, найдется и куда. Главное теперь – заработать”.
Красная Шапочка умела многое. Но Город в ее способностях, как оказалось, не нуждался. Тем, к кому она обращалась, гораздо сподручней было купить алкаша за бутылку, чем ее за деньги. А недостатка в алкашах обоих полов в Городе не наблюдалось. Кроме того, ей было нужно много и сразу. На вопрос, можно ли столько заработать и где, Мышка-Норушка ответила: “Можно. Где – тоже знаю, даже устроить могу. Такой свежачок, как ты, дорогого стоит. Вот только спинка, боюсь, сотрется – больно часто опрокидываться на нее придется. Осилишь?” Красную Шапочку передернуло от омерзения. Не для того свои душу и тело растила, чтобы достаться какому-нибудь трясущемуся недоноску прыщавому или мокрице зажравшейся! Ее избранником будет если уж и не капитан Грей под алыми парусами, то личность не менее яркая, отважная и великодушная, а, кроме того – рафинированный интеллектуал. Словом, спасатель МЧС с “корочкой” Дипакадемии. И никаких подобий! Все или ничего.
Пока выходило, что ничего, и Красная Шапочка пребывала в настроении самом отчаянном. Даже море больше не радовало. Море, потрясшее ее до полной неописуемости ощущений, выплеснувшихся лишь в маловразумительное: “Ради этого стоило жить!” Но вот только ли ради этого? – сомневалась Красная Шапочка, выходя во двор в обнимку с тазиком с постиранным бельем. Тут она и увидела пружинистой походкой шедшего ей навстречу …Серого Волка.
Тазик выронился больше от неожиданности, чем с перепугу. Причин бояться волков у нее не имелось. И среди колыбельных, что пела ей мама, не было песенки про серенького волчка, который только и ждет, чтобы вцепиться в бочок, особенно когда бочок на краюшке. Волков в их лесу отродясь не водилось. А если и bndhkhq|, то как-то очень смиренно. И травоядное хоть раз в жизни, но становится хищником. Почему бы и хищнику однажды не устать от самого себя? Может, волчий бог и облюбовал их Берендеев лес под дом отдыха для чад своих? Так это или нет, но, по крайней мере, их волки в делах разбойных замечены не были и людям ничем не досаждали. А люди были достаточно мудры, чтобы не досаждать им.
Красная Шапочка была барышней отважной и дотошной и кидаться наутек незнамо от чего было совсем не в ее стиле. Поэтому вовек бы себе не простила, если бы убежала, не рассмотрев Серого Волка. А рассмотрев, о побеге уже не помышляла. Серый Волк нисколько не был страшен. Наоборот. Статный, поджарый, мускулистый. Матерый. Восхитительно, зверски красив. Только чертовски загнан…
Она не ошибалась. Серый Волк считался изгоем, еретиком, аутсайдером. Особо опасным преступником. Его преступление состояло в том, что он нарушил табу, осмелившись рвануть за флажки. На него была объявлена охота, и его путь сюда действительно был причудлив, опасен и долог. Он дьявольски устал… И перед тем, как ринуться в решающую схватку, решил собраться с силами. Именно здесь, у Мышки-Норушки, где в детстве они всегда отдыхали с мамой…
Поздний детеныш Акбары, он был ее долгожданным, вымоленным и оглушительным счастьем. Никому из его старших братьев и сестер мир не позволил выжить, как не позволил выжить и его отцу, погибшему, защищая носившую его маму. Поэтому Акбара оберегала его, единственного и последнего, так, что растерзала бы и мамонта, рискни он приблизиться… Таким же – бесстрашным и беспощадным она хотела видеть и его. А он, последыш, родился хиленьким. Акбара, как могла, закаляла его, в чем не давала спуску и не ведала жалости. А когда он достаточно подрос, отвела его к их вожаку в прошлом, отшельнику в настоящем.
Он был чужаком в их краях. Пришел откуда-то с Востока, из далекой страны белых гор, белых цапель и белых лотосов. Стая избрала его вожаком за сверхъестественную силу и ловкость, мудрость и благородство, и не было на памяти стаи вожака лучше. Поэтому она так и не смогла понять его, в расцвете сил однажды и навсегда решившего уйти в отшельники. Стая подозревала, что виной всему тайная наука, которую он исповедовал, но никого в нее не посвящал. К хранителю этой неведомой силы и привела Акбара своего белолобика серобокого, и Одинокий Волк принял его в ученики. Но ничему не учил, как казалось Акбаре. Просто ставил в стойку, воскуривал благовония, а сам уходил. Однако на ее вопрос, как там мой маленький, неизменно отвечал: “Твой сын делает успехи”. Недоумение Акбары уже дошло до градуса кипения, когда однажды… Возвращаясь от учителя, они столкнулись с двумя медведями, сцепившимися в жестокой схватке. Акбара не успела опомниться, как ее слабенький волчонок втиснулся между ними и легко, как бы играючи, взял, да и развел их в разные стороны. “Теперь мне не страшно умереть”, – сказала тогда Акбара. Но она умрет много позже. Умрет так, как всегда мечтала жить – спокойно и счастливо. Умрет на его уверенных и сильных, как того и хотела, руках.
К кому времени Одинокий Волк уже научит его пить из пустой чашки и слышать хлопок одной ладони, видеть в черном белое и все во всем, находиться одновременно здесь и не здесь, везде и нигде, расширять свое сознание до Бог знает каких пределов и заострять чувства до такой степени, что с завязанными глазами будет надвое разрубать клинком летящее по воздуху яблоко. Все это поможет ему стать универсальным солдатом и выжить, сохранив rekn и душу. Выжить и в пустыне, и в сельве, и в джунглях, и в таких передрягах, упоминания о которых если и имелись, то в сейфах за трижды семью печатями. По крайней мере, в его военном билете не значилось об этом ни единой строчки. Как и в памяти: этот файл впоследствии бесследно исчез из нее, начисто стертый искусными программистами, поднаторевшими в технике модификации сознания.
Но лучше бы им стереть другой – образ страны не столь дальней, можно сказать, соседней. Страны стреляющих гор и отравленных колодцев. Жары и предательской пыли, взрывающейся минами. Страны, экспортировавшей черные тюльпаны, распускавшиеся цинковыми мальчиками. Страны, которую он звал Лукоморьем и которую он очень старался, но не умел забыть. Страны, не будь которой в его жизни, он не рыскал бы сегодня затравленным зверем, не заметал бы следы, по которым за ним по пятам крались охотники, одним из которых был раньше и он. Он загнал их, но и сам устал смертельно, пока не спохватился: “Да кто я, в конце концов, – сказал он себе. – Серый Волк или Колобок бесхребетный?! Что ж, смерть так смерть, но – глаза в глаза. Только не с этим шакальим отребьем. С тем, кто скомандовал “ату!”. С Главным Охотником…” Или Охотницей, как подозревал Серый Волк. Она и стала его главной целью, без которой (он хорошо это знал) не выжить в джунглях. Но прежде чем устремиться к ней – Господи, твоя власть! – он решил побывать у Мышки-Норушки, где они всегда отдыхали с мамой. Повспоминать, позагорать, поплескаться, подогреть кровь рулеткой – словом, отдохнуть по полной программе.
– Неужто страшен так? – с притворным удивлением спросил Серый Волк, возвращая выпавшие вещи звонко сосчитавшему ступеньки тазику.
Голенастая девчонка с искрящимся факелом на голове и в глазах, опалив его улыбкой, метнулась к веревкам и с особой тщательностью принялась развешивать белье, решительно забыв, что не худо бы его ополоснуть для порядка… Поскольку в этом чисто ручном процессе глазам как бы делать нечего, они устремились куда хотели: на Серого Волка. Который сгреб в охапку Мышку-Норушку, попискивающую от восторга и уморительно сучащую ножками, зависшими высоко над землей… Поумилявшись, Красная Шапочка опомнилась и, взглянув на подозрительно мрачневшее небо, подумала: “Зря вешаю. Быть грозе…”
Но гроза обрушилась позже, ночью. Обрушилась с такой яростью, словно остервенела от ожидания. Громыхнуло так, что в комнате Красной Шапочки сорвался со стены морской пейзаж, прикрывавший, как выяснилось, просверленную в ней дырочку. “Не иначе, как какой-то эротоман безутешный здесь до меня обитал”, -сплюнула она с отвращением. Однако, мучительно стыдясь самой себя, сделала то, что в других ненавидела до кровомщения и за что их сенсей избил бы ее бамбуковой палкой: прильнула к глазку. Единственным ее оправданием было то, что глазок смотрел в комнату Серого Волка.
Он только что вошел, хотя уму непостижимо, где можно было шариться в такую погоду. Она как-то забыла вспомнить, что на то он и волк, что его время суток – темное. Кровать была застлана так безупречно, что казалось: брось монетку – подпрыгнет, как на батуте из их спортзала… На нее, не снимая обуви и куртки, и бросил Серый Волк свое гибкое тело. Прилег, подогнув ноги, дабы не искушать Прокруста, вздумай он явиться сюда. Но и без этого садюги ему не лежалось. Волк сел, запустил руку подмышку и извлек пистолет, который сунул под подушку. Что Красную Шапочку ничуть не испугало и даже не удивило. Напротив. Она поразилась a{ куда больше, когда бы на манер японского самурая он достал из-за пояса веер… “Отлично, – довольно кивнула Красная Шапочка. – Очень пригодиться, если завтра дело не выгорит!”
Серый Волк никак не ожидал увидеть ее здесь, в местном казино “Оптимистическая трагедия”. А увидев, уже не смог отвести глаз. У него был отменный вкус, наверное, поэтому он и остался бобылем. Список его побед внушил бы почтение и Казанове, однако никто не назвал бы его хладнокровным обольстителем. Женщины проходили по краюшку его жизни, по касательной. Он просто позволял им себя любить… Но сам не любил никогда. И они не догадывались о том, что его легендарная неутомимость, галантность и щедрость, снискавшие ему славу гениального любовника, лишь искусно драпируют немоту сердца.
“Ай да прикид! – изумлялся Серый Волк, разглядывая медноликую нимфеточку Каллипсо, в которой не сразу признал свою соседку. – В таком не слабо возникнуть на приеме где-ниубдь в Уорлдорф-Астории или Хилтоне…” Он оценил питонье платьице, ластящееся к точеной фигурке, силу и стройность спортивных, амазонистых ног (“Спасибо, что не лица!”, – обрадовался Серый Волк), изысканную укладку волос цвета спелых дубовых листьев, почти полное отсутствие косметики и украшений… Одно, впрочем, все же имелось – тем более драгоценное, что зыбкое, как время: свежесть и очарование юности. “Что ж, – завершил осмотр Серый Волк, – Бог был явно в ударе, создавая ее!”
И уже очень скоро понял, что не один он оценил Его труды. Неприкрыто враждебно косились на нее валютные труженицы, в полной боевой раскраске пасущие клиентов. Но гораздо более тревожил Серого Волка хмырь с углового дивана, не спускавший глаз с его маленькой амазонки. Смокинг оглушительно диссонировал с препаскуднейшей рожей – какой-то обтесанной, плоской… Словно сам Создатель, зажмурившись от отвращения, послал его на грешную землю пинком, размазавшим его фейсом об асфальт. Серый Волк решил не спускать с него глаз.
Зато для нее ничего вокруг не существовало. Кроме рулетки, в которую жадно впились ее глаза. В горле то и дело пересыхало, и она, сама того не замечая, механически опустошала один бокал за другим. “Как бы не развезло”, – не на шутку забеспокоился Серый Волк. Но шампанское будто и не действовало на нее. Ставила она только на “17” и на “зеро”. “Рисковая девчонка! Никак под Ротшильда косит…” – восхитился Серый Волк. Как и всем новичкам, ей везло. Башенка фишек на зеленом сукне возле нее маленькой не казалась. Ее последняя ставка на “зеро” снова выиграла. “Все, хватит, закругляйся, – транслировал ей Серый Волк. – Не искушай судьбу. Сгребай фишки – и мигом отсюда!” Словно услышав его, она, наконец, оторвалась от стола и твердой походкой направилась к кассе, а потом, обменяв фишки на деньги, – к выходу. Подозрения Серого Волка оправдались сполна: обтесанный хмырь мгновенно шмыгнул за нею. Волк поспешил следом и взбодрился, увидев, как у входа в казино к первому хмырю присоединились еще двое покруче. “Что ж, славная будет разминка перед настоящим боем…”
Амазонка двигалась по аллее сквера каким-то причудливым пунктиром: то ускоряла, то замедляла шаг, то вовсе останавливалась, будто раздумывала: а не вернуться ли? “Не смей!” – уже готово было вырваться у Серого Волка, но тут она стремительно развернулась и едва не налетела на крадущегося за нею первого хмыря.
– Ну что, киска, порезвимся? – плотоядно осклабился тот.
Ее ответ восхитил бы и самого цицеронистого из портовых cpsgwhjnb…
Серый Волк не успел сделать и полшага, как она снова поразила его. Мгновение – и хмырь уже катался по земле, скуля от жгучей боли в паху. Второе – и двое остальных присоединились к нему в не менее колоритных позах. И в довершение всего она, вместо того, чтобы дать спринтерского деру, ринулась по направлению к “Оптимистической трагедии”!
Серый Волк бросился ей наперерез. Она пыталась вырваться из его тисков, но с таким же успехом можно было биться о скалы. Узнав его, она сразу как-то осела, обмякла, зависла в его руках тряпичной куклой… И ноги вдруг тоже почему-то стали ватными.
– Опаньки! Ну вот и приехали…- врубившись в ситуацию, забавлялся Серый Волк. – Кураж испарился – хумар пожаловал. А ты не пробовала закусывать, когда пьешь? Может, похмелишься? – Серый Волк достал плоскую фляжку с коньяком. Красная Шапочка едва успела добежать до ближайших кустов…
– Ой… – простонала, выползая из жасминовых зарослей, орошенных остатками попросившегося наружу шампанского. – Это в первый раз… Даже после выпускного – ни-ни! Ой, мамочки! – схватилась она за готовую расколоться голову.
– А зачем тебе столько денег? – поинтересовался Серый Волк, умывая ее водой из фонтана.
– Не для себя, – каялась Красная Шапочка.- Для Бабушки… Но хоть и выиграла, все равно не хватает, – она безутешно разревелась.
– А бабушка не иначе, как в Акапулько живет?
Оказалось, не так далеко, но и не близко – в Большом Городе. Том самом, где его менее всего ждали и куда он намеревался если не долететь, то доползти.
Он очень огорчил бы Одинокого Волка, если бы не учуял засаду задолго до того, как они увидели машину с погашенными фарами, притаившуюся метрах в ста от дома… “Стало быть, отплескался, – усмехнулся Серый Волк. – Однако “спи спокойно, дорогой товарищ” вы скажете еще не скоро. И уж наверняка не сегодня. Мы еще побарахтаемся…” Он обернулся к протрезвевшей и присмиревшей Красной Шапочке.
– Извини, что не по-джентльменски, но придется тебе носильщиком потрудиться. Спокойно возвращайся в дом, но свет зажги только в своей комнате. Вот ключ от моей. Сумка под кроватью – хорошо, что распрячься не успел. Хватай ее – и огородами сюда. Да, там под подушкой…
– Я знаю, – в очередной раз огорошила его Красная Шапочка, мимоходом рассказав, что в случае проигрыша в казино решила податься в благородные разбойники Владимиры Дубровские, взяв Серого Волка в компаньоны…
– Новое поколение выбирает…- язвительно обронил он, скрипнув зубами.
Она не заставила себя долго ждать.
– Сколько их, не заметила? – спросил Серый Волк, кивнув в сторону машины.
– Видно, здорово ты им насолил, – выдохнула запыхавшаяся Красная Шапочка. – Полный комплект – пятеро!
– На одного, пожалуй, многовато…- вырвалось у Серого Волка.
– Зато на двоих – в самый раз! – заявила она с энтузиазмом.
Только теперь он заметил, что в руках у нее – две сумки…
– Нам, насколько я понимаю, по одному и тому же адресу, -спешно отметя всяческие возражения, она не без кокетства добавила: – Обузой я тебе не буду – возможность убедиться в этом у тебя уже имелась. А о Мышке-Норушке не беспокойся: я p`qok`rhk`q| за нас обоих. Деньги и записку в кухонном шкафчике оставила…
Серый Волк не поскупился на шутливый, однако, исполненный почтительности поклон…
Долго ли, коротко ли, но они неуклонно приближались к Большому Городу, передвигаясь автостопом, к тому же объездными дорогами, ночуя, где придется. Он не был бы матерым волком, если бы не захватил с собой спальник и такую же легкую и компактную палатку в свернутом виде размером с дамскую сумочку. Тем более, что в его жизни случались времена, когда ему следовало находиться как можно дальше от людей. С годами они настигали его все чаще – почти в каждое полнолуние.
Это началось вскоре после его возвращения из малярийного, гепатитного, тифозного Лукоморья… И то, и другое, и третье его благополучно миновало. Зато полет снайперской пули он услышал за доли секунды до того, как она врезалась бы ему в лоб… Этих мгновений было достаточно, чтобы успеть увернуться. Иначе он уже не услышал бы того звука, который не забыть и ни с чем не спутать – характерного мокрого шлепка, с каким пуля натыкается на человека и с которым она и вошла в его грудь… О том, что в падении он основательно приложился головой к латам бэтээра, не он, да и никто другой не знал. Эту пулю извлекла из него Снежная Королева, волшебный скальпель которой спас сотни жизней. Военный хирург, создание дивной, но опасной красоты и леденящего цинизма, она являла чудеса в бывшей английской конюшне, отведенной под госпиталь. Где тогда, в начале 80-х, был шприц один на всех и спирт вместо анестезии, и бензин для обработки ран. Где первые раненые лежали в нижнем белье и сапогах. Без пижам, без тапочек, без одеял. Где тут же, возле палаток, сваливали отрезанные руки, ноги и прочее, оставшееся от наших солдат и офицеров. Цинковых гробов еще не заготовили…
О своей контузии он узнал уже дома. Узнал по странным приступам дикой тоски, переходящей в бредовое забытье. “От переутомления”, – говорили врачи и советовали избегать нервных и физических перегрузок, что при его службе в Очень Компетентном Ведомстве было невозможным. И поскольку этому Оч.К.В. очень не нравилось, что он периодически скрывается в каком-то одному ему известном логове, оно предложило ему уйти. По той же причине его не взяли в спасатели МЧС… Серый Волк сменил ареал обитания, но приступы преследовали его по-прежнему. С возрастом они случались все чаще и особенно беспощадны были в полнолуние. Оно-то, как раз, и наступало, и нужно было заранее позаботиться о надежном приюте. Они устроили его в пролеске неподалеку от какой-то заброшенной, безлюдной дороги.
Всходила Луна, и Серый Волк чувствовал, как сила, неизмеримо большая, чем его, лишает его рассудка. Когда спелое светило подошло к зениту, Красная Шапочка, которой Серый Волк строго-настрого наказал оставаться у костра и не приближаться к нему ни в коем случае, услышала волчий вой, и слова “стынет кровь” больше не казались ей метафорой… Немного оправившись от первоначального ужаса, она прокралась к палатке. Серый Волк бился в лихорадочном бреду. Его выкручивало, корежило, колотило, лоб пылал… Она никогда не видела агонию и решила, что это она и есть…Ужас сменился жутью эмфатической боли. Она страдала от бессилия помочь. Ответ пришел как бы случайно. Вдруг вспомнилось то ли в кино увиденное, то ли прочитанное где-то, как девушка-эскимоска отогревала закоченевшего путника: теплом своей наготы. “Ну и пусть!” – решила она. Пусть еще никто, кроме мамы, к ее телу не прикасался… Но если оно дано, чтобы спасти, значит, дано в награду…
Красная Шапочка приникла к Серому Волку и обняла его так крепко, как могла. Потихонечку он стал отогреваться, успокаиваться, затихать. Но продолжал бредить. И вместе с ним она увидела то, что он уже в который раз снова и снова проживал заново… Увидела знойную и пыльную горную дорогу и на ней, впереди колонны, двух друзей, неразлучных с детства. Один, прикурив сигарету, что-то рассказывал другому, и оба смеялись… Видела, как спустя миг рассказчику вдруг снесло полчерепа и как смотрел Серый Волк на своего брата, который продолжал идти, потому что еще не знал, что уже умер, и сигарета еще дымилась в уголке улыбающегося рта наполовину срезанной головы… Видела мясистую, холеную и железобетонную, как и его чиновничья задница, рожу какого-то военного начальника, небрежно бросающую Серому Волку: “Я тебя туда не посылал!” Видела недобро ухмыляющегося Серого Волка, поигрывающего колодой каких-то снимков перед носом некоего трясущегося от страха типа… Видела Серого Волка, склонившегося над кем-то то ли больным, то ли раненым в тщетной попытке получить ответ на вопрос: “Кто она? Скажи, ради Бога, кто?!” Жестокие картинки, поначалу обгоняющие одна другую и ядовито-цветные, понемногу затуманивались, замедлялись, гасли… Ближе к рассвету, в час между волком и собакой, дыхание его уже было ровным. Очнувшись, он как всегда не сразу сообразил, где он и с кем.
– Я очень тебя испугал? – выдавил обессилено и смущенно.
– Да нет, ничего… – Красная Шапочка облегченно улыбнулась темноте и даже попыталась обратить все в шутку. – Клыки, по крайней мере, не удлинились, да и волосатость в пределах нормы, – она погладила его ощетинившийся за время пути подбородок.
Ответив ей благодарной улыбкой, Серый Волк пришел в себя окончательно. Настолько, что ощутил ее всю рядом с собой…
– А что ты здесь делаешь? – спросил он, изумленный и растерянный. – Я же просил тебя не отходить от костра…
– А кто бы тогда тебя отогрел? – тоже вдруг оробев, возразила Красная Шапочка. – Ведь ты согрелся, правда?
Ощущая уже совсем другой трепет, он боялся и надеялся, надеялся и боялся, что вот теперь она уже наверняка встанет и отойдет – ну, хотя бы под предлогом взглянуть на костер… Но вместо этого она прильнула к нему еще теснее – так близко, что и мать не держала…
– Ты уверена, что не будешь жалеть о том, что сейчас случится? – прошептал он странно охрипшим голосом.
– Волков бояться – в лес не ходить! – ответила она ему в унисон.
– И много волков в вашем лесу водилось?
– Ни одного!
Но ни его вопрос, ни ее ответ, ничто больше уже не имело смысла, потонув в неистовой волне, захватившей обоих, сумасшедшей волне, сорвавшей заветный замок с его оттаявшего сердца…
Потом, уже утром, затушив костер и свернув палатку, он с незнакомой нежностью будет наблюдать, как она, подняв глаза к небу, будет как бы молиться о чем-то, как погладит на прощание примятую траву, как оглянется, уже отойдя, чтобы все это навсегда унести с собой… Как подойдет к нему, улыбаясь так безмятежно и счастливо, будто завтра будет для них двоих, тогда как где он, а где завтра, и где в этом завтра тот или та, от кого оно зависит?
– Расскажи мне все, – попросила Красная Шапочка. – Может, вместе и дознаемся.
И он рассказал. Про Лукоморье, будь оно трижды проклято. Opn некоего майора, которому война стала любезней мамы родной, потому что помогла такую карьеру сделать, какая ему на “гражданке” и не снилась. А сделал он ее не в доблестных сражениях, а на политучебе гребаной, коей с неутомимостью параноика доставал их два раза в неделю, да на стуке, в котором, верный призванию, упражнялся и во сне. Даже для своего племени экземпляр был редкостный: шакал в омерзительно чистом виде, всем шакалам шакал. Так и прозвали его – Табаки-лизоблюд. Тем, кому голова дана, чтобы уши носить, он служил верой и правдой. Со скоростью и изяществом стука совершенствовался и его недюжинный талант коммерсанта. Серый Волк-недотепа привез из Лукоморья только пулю, что из него Снежная Королева вытащила. Зато Табаки-Шакал все под себя греб: фарфор, ковры, камушки драгоценные. Покупал, менял… Рожок патронов – за косметический набор: тушь, пудра, тени для женушки любимой… Патроны вареные продавал. Вареная пуля не вылетает, а выплевывается из ствола, и убить ею нельзя. Ставил на огонь ведро или тазик, швырял патроны и кипятил пару часиков. А вечерком – на продажу. Также и штыки от автоматов, зеркала с машин, запчасти, медали… И наркотиками пробавлялся – сначала анаша и марихуана, потом кое-что покруче. Видно, уже тогда канальчик себе прорыл, застолбил и возделывать начал. Словно чуял, что еще как пригодится! За мокрицу его держали и не раздавили только потому, что брезговали. Не поздоровилось бы тогда тому, кто сказал бы Серому Волку, что придется ему перед этой мокрицей прогнуться! А пришлось ведь, когда выкинули его из Оч.К.В., как драную ветошь…Шакал к тому времени уже заматерел, остепенился, собственным делом обзавелся – детективным агентством с названием многозначительным и претенциозным – “Каменный гость”. Как ни тошно было Серому Волку падальщику-Шакалу служить, а выхода не было. Либо ему, либо братцам-уголовничкам.
В сферу его деятельности в “Каменном госте” входило натаскивание security и работа с клиентурой, в изобилии обращавшейся на предмет всяческих расследований: от амурных проделок взбрендивших с жиру жен и мужей до сбора досье на деловых партнеров и конкурентов. Однако уникальное чутье Серого Волка очень скоро подсказало ему, что все это – игры в детской песочнице, под которой зарыты забавы куда посерьезней. Теневой, он же главный бизнес “Каменного гостя” состоял в собирании компромата на всех мало-мальски заметных представителей деловой, общественной и политической элиты с целью последующего их шантажа. Но Серый Волк подозревал, что самому Шакалу слабо было такие делишки проворачивать: ни ума, ни душка не хватало, и труслив да жаден был не в меру. А в последнее время к тому же и пить начал крепко. Был у этой марионетки свой кукловод, наверняка был. Поговаривали, что это женщина. Не супруга, нет, – с первого взгляда ясно было, что голливудские формы этой красотки, которые, был грех, и Серый Волк в свое время уважил, полностью исчерпали содержание. А ту, другую, кого он прозвал Хозяйкой Медной Горы, никто никогда не видел. Сказывали, правда, что в сейфе Шакальем во время обыска снимки какие-то нашли, но как нашли, так сразу и изъяли, не сочтя нужным сотрудникам предъявлять. Обыск же этот проходил после гибели Шакала в автомобильной катастрофе. Кому-кому, а Серому Волку хорошо было известно, как такие катастрофы устраиваются. Еще более зловещим показалось ему случившееся вскоре после смерти Шакала убийство некоего известного авторитета. Убийство профессиональное, образцово-показательное, знаковое: то, что обычно красят на Пасху, оказалось у него во рту, а такой гонорарчик, тоже известное дело, за предательство установлен. Явной связи между }rhlh двумя событиями вроде и не было, но Серый Волк всем нутром чуял, что она все же есть… Тогда-то и решил уйти – слишком устал дышать воздухом, пропитанным свинцом… Но “съесть-то он съест, да кто ж ему даст”…Только Хозяйка Медной Горы…
– Мне нужен компьютер, – заявила, выслушав его, Красная Шапочка. – Компьютер с выходом в Интернет. В этой всемирной свалке чего только не отыщется!
И Серый Волк вспомнил о своем однокурснике. В прошлом юрист, он теперь осваивал золотую жилу телекоммуникаций, а значит, компьютер у него должен быть почти наверняка. Да и жил, между прочим, рядышком с Большим Городом – в поселке-спутнике.
Их встретили, как дорогих гостей. Насладившись ванной и наскоро пообедав, Красная Шапочка засела за работу.
– Сколько времени тебе понадобится? – заботливо спросил
Серый Волк.
– Не знаю, – призналась она. – Я люблю сложные задачки.
Может, час. А может, и неделя.
Что поиск займет три дня и три ночи, знать она, конечно же,
не могла.
С чего начать, она не представляла, поэтому, отключив сознание, привычно доверилась потоку интуиции. Благодарно подхватив ее, он перво-наперво понесся к прессе. У главной газеты Большого Города свой сайт в Интернете, конечно же, имелся. Но знакомство с ним оказалось делом хотя и любопытным, но мало полезным. Фамилия Шакала ей встретилась всего единожды, да и то лишь в хронике происшествий. Об образцово-показательном убийстве вообще не было ни слова. А неофициальные издания если и существовали, то такой роскоши, как выход в Интернет, очевидно, позволить себе не могли. Зато местное телевидение припасло для нее сногсшибательный сюрприз.
Одна из музыкальных программ представляла известного английского режиссера, приглашенного на постановку в местный оперный театр. А приглашение, сообщала ведущая программы, исходило от дома “Самсон и Далила”, хозяйкой которого была… Красная Шапочка отказывалась верить своим ушам, но фамилия, звучавшая отчетливо и неоднократно, была фамилией Бабушки. Получалось, что Бабушка, переквалифицировавшаяся из военных хирургов в пластические, владела целой империей в составе лечебницы, косметического салона, агентства моделей и элитарного артистического клуба с входом только по членским билетам. В распоряжении их счастливых обладателей находились: бар-ресторан, казино, зимний и летний сад с фонтаном, картинная галерея, бассейн, теннисные корты, манеж… Но, восторженно продолжала ведущая, Бабушка была не только преуспевающей бизнеследи, но и известной в Городе и за его пределами меценаткой. Благодаря ей, некогда обладавшей замечательным голосом (“Точно!”, – вспомнила Красная Шапочка), и процветал оперный театр. На ее деньги существовал и недавно открывшийся при театре университет молодых оперных певцов, самые даровитые из которых стажировались в Ла Скала и Арена ди Верона, Ковент-Гардене и Метрополитен-опера…Но, извинялась ведущая за отсутствие Бабушки на экране, она настолько скромна, что терпеть не может как бы то ни было запечатлеваться…
“Стерва старая! – Красную Шапочку трясло от негодования. – И нам с мамой – ни полслова! А мы-то думаем, что она здесь с хлеба на воду перебивается. Ну и характерец!” Красной Шапочке даже жутковато стало… Но, черт побери, тем более захватывающей обещала быть интрига! “Вот уж кто действительно Хозяйка Медной Горы! Интересно, в каком только Лукоморье такие горки водятся?”
Это слово, всплывшее как бы случайно, ошпарило кипятком. SЛукоморье…”, – повторила Красная Шапочка и захлебнулась от предчувствия удачи. Еще не зная, почему, но она уже была уверена, что потайная дверца открывается именно этим ключиком. Оставался сущий пустячок: доказать теоремку. “Спокойствие, только спокойствие, – совсем по-карлсоновски уговаривала она себя, пытаясь справиться с дрожью нетерпения. – Если в Большом Городе говорят об английском маэстро, то почему бы на маэстровой родине не погуторить о Большом Городе?” – и Красная Шапочка ринулась в лондонскую прессу. То, что она так трепетно искала, обнаружилось в “Обсервере”. Жизнедеятельность маэстро, естественно, была представлена на страницах газеты очень широко. Но и Бабушкина, что интересовало Красную Шапочку значительно больше, вполне достаточно. О чудесах, совершенных ею в Лукоморье (снимки тех лет, добытые неведомо как, прилагались), обозреватель был осведомлен прекрасно. И не только о них. Так, он довольно недвусмысленно намекал на ее связь с… безвременно ушедшим главой местного “медильинского картеля”, вдруг ни с того, ни с сего обнаружившим страстную и странную любовь к оперному искусству, чего с роду за ним не водилось. Молва гласила даже, что он дошел до того, что стал членом клуба “Самсон и Далила”! Однако в версии обозревателя блистательной, но близорукой Бабушке отводилась второстепенная роль прачки, “отстирывающей” грязные деньги…
“Ну уж здесь ты, голубчик, промазал! – усмехнулась Красная Шапочка, пристально вглядываясь в фотографию Бабушки. – Не по Сеньке шапка. Такой если шапку – то бобровую подавай. Если мантию – то горностаеву, и никак не меньше… Стоп! – она вспомнила о подозрениях Серого Волка, связывавшего смерть Шакала с ритуальным убийством авторитета и вздрогнула от ошпарившей ее мысли. – А если предположить, что Бабушка была в Лукоморье знакома с Шакалом? Тогда пасьянс сходится!” Она кликнула Серого Волка и кивнула на снимок в “Обсервере”, где Бабушка была изображена в форме майоре медицинской службы.
– Узнаешь?
– Опаньки! – воскликнул по обыкновению Серый Волк. – Да это же Снежная Королева!
– Она же – Хозяйка Медной Горы. Она же – моя Бабушка. – Красная Шапочка чеканила слова, будто читала приговор, и судя по выражению ее лица, на теплую семейную встречу Бабушке рассчитывать не следовало.
Когда, сердечно распрощавшись с хозяевами, они вышли из дома, Серый Волк сразу же почувствовал, что скрываться им больше не от кого: слежки нет. А это могло означать только одно – их ждали.
Их действительно ждали. Двери в покои Хозяйки Медной Горы распахнулись перед ними прежде, чем они собрались к ним прикоснуться – безропотно и бесшумно, словно по волшебству, поскольку в обозримом пространстве не наблюдалось никого, кто бы мог это сделать. Не менее волшебным было и внутренне убранство. Но маленькая отважная фаталистка, продвигавшаяся вперед с решимостью Терминатора, казалось, не замечала окружавшего ее великолепия, способного подавить кого угодно. Они очутились в средневековом рыцарском замке – с арочными витражными окнами, огромным, искуснейшей работы камином, где, несмотря на лето, полыхали дрова; массивной резной мебелью, старинными гобеленами и полотнами; коллекцией бесценных благородных клинков, мгновенно заворожившей Серого Волка… Зато Красная Шапочка, лишь скользнув по всему этому взглядом, холодного обронила вместо приветствия:
– А у тебя хороший вкус, – и добавила, помолчав, – только qnbqel не женский.
– А ты что же, ожидала увидеть здесь сусальное золото да порхающих под потолком розовощеких купидонов? – парировала застывшая в царственной позе статная женщина.
“Редкая удача иметь дело с таким врагом, – невольно залюбовался Серый Волк. – Она еще прекрасней, чем тогда, в Лукоморье. В самом деле – и Снежная Королева, и Хозяйка Медной Горы…”
“Скорее, жрица богини Кали, – у Красной Шапочки были свои ассоциации. – Выглядит моложе мамы. Не иначе, как золотые нити себе вживила…”
Некоторое время Бабушка и внучка молча созерцали друг друга. Бабушка – с живым интересом, внучка – спружинившись для тарзаньего прыжка…Бабушка нарушила молчание первой.
– Тебе тоже на вкус грех жаловаться, – она перевела взгляд на Серого Волка. – Да… Возмужал, заматерел… Вот для кого, выходит, я тебя спасала! И вот как, выходит, ты меня отблагодарил… Только эта ягодка даже тебе не по зубам, – она снова повернулась к Красной Шапочке.
– Я тебя недооценила, Что ж, и на старуху бывает проруха, -хмыкнула она. – Ты опередила меня. Еще чуть-чуть, и я бы объявилась сама.
– Что же тебе мешало? – Красная Шапочка буравила ее взглядом. – Ведь мама писала тебе, что больна…
– Маме все это ни к чему, – царственным жестом она обвела зал. – Она просто не будет знать, что с этим делать. Крыша съедет, как сейчас говорят. Причем окончательно и безвозвратно. С детства была не от мира сего, блаженная любительница Окуджавы. Да он такой теперь бы смешон был, попросту невозможен. А если бы и возник вдруг, то ни за что бы не выжил. “Не запирайте вашу дверь, пусть будет дверь отрыта!” – она откровенно издевалась. – Попробовал бы кто-нибудь сейчас ее не запереть! Нет, время таких либо уже кончилось, либо еще не начиналось, что вернее… Да что с твоей мамы взять, если она органически не способна была понять эти великие строки: “Все то, что гибелью грозит, для сердца смертного таит неизъяснимо наслажденье”? Вот ты, я вижу, я уже поняла, – цинично усмехнувшись, она метнула взгляд в Серого Волка. – И прекрасно: значит в жилах кровь, а не водица. Я и хотела видеть тебя такой. С матерью твоей не вышло – она бы тут же сломалась, носом бы стала воротить. А ты правду выдержишь. Вы же именно за нею сюда и пришли? Что ж, слушайте! – если это можно было назвать улыбкой, то так могла улыбаться барракуда…
Она говорила долго. О том, что в свое время тоже искренне верила в возможность справедливости, свободы, равенства и братства и всей душой стремилась соединиться с пролетариями. До тех пор, пока, поразмыслив, как следует, не поняла, что эта идея, рожденная якобы беззаветной любовью к человечеству, оплодотворена ничем иным, как ненавистью к нему. Потому что лучший друг ее апологетов – их враг. Без него, сама по себе, она – ничто, ибо только им питается, движется и живет. Он ей необходим, как кислород, без которого она впадает в кому. Именно поэтому, едва успев расправиться с врагом внешним, она тут же изобретает внутреннего. Ей больше не от кого подзаряжаться, нечем подпитываться. Где враг, там ненависть. Где ненависть: там страх. А энергетика страха и ненависти ох, какая мощная! На ней одной можно существовать очень долго, все терпя и даже не подозревая, что не живешь. Прозреть можно, лишь отстранившись. За что, мрачно усмехнулась Бабушка, и спасибо Лукоморью.
К Шакалу, а потом и ко всему, что он олицетворял, она относилась так же, как и Серый Волк – с брезгливостью, причем rel большей, чем больше она узнавала его. Но он был ей необходим. Чтобы уничтожить его каннибальский мир, где только мокрицы и могли процветать, ей нужна была власть над ним. А власть могли дать только деньги. Деньги у Шакала водились, и немалые: о канале том заветном и днем поговаривали, а ночью мужчины еще разговорчивей…
– В чем ты, наверное, уже убедилась, – Бабушка привычно резанула по живому, от чего Красная Шапочка вздрогнула, а Серый Волк, зарычал, оскалив зубы.
Но имелось у Шакала и еще кое-что, что было дороже денег, безжалостно продолжала Бабушка. Зная все обо всех, он был в особой чести у того ведомства, что отказало в ней Серому Волку, и состоял в нем секретным сотрудником. С благословения этого ведомства и возник “Каменный гость”. Только оно поначалу его за обслугу держало, шутить с ним изволило. А всем известно, чем кончаются такого рода шутки с Командором. И Бабушка позаботилась о том, чтобы он не изменял своему естеству: на то он и каменный, что авторитеты ему – по ботфорты. Что до авторитета убиенного, то он давненько с Шакалом снюхался, как только тот из Лукоморья вернулся: товар через одного к другому шел. И информацией обменивались на паритетных началах, что и помогло авторитету безнаказанно устранять конкурентов и серьезно расширить сферу своего влияния. И когда Бабушка все их секреты вызнала да с Командорской помощью документально запечатлела, то наведалась к авторитету еще большему. Остальное было делом техники…
– И теперь, наконец, я свободна, – подытожила Бабушка. – Все они у меня в руках. Все власти – от первой до четвертой. Еще немного – и я бы у вас объявилась. Просто ждала момента, когда стану совсем неуязвимой. А это будет очень скоро – после выборов в парламент. Но коль уж ты поспешила, так знай: не для себя – для тебя старалась. Все, что есть у меня, твое. Что морщишься? Хочешь сказать, с душком капиталец? А ты думаешь, денежки, на которые построена та страна заморская, куда мы то и дело пялимся, гиацинтами пахли? Чьи внуки, по-твоему, ею теперь управляют? Слетевшихся со всего мира авантюристов, прохвостов всех мастей, поделившихся на лавочников и бандитов. Первоначальный капитал они ведь и создавали! Правда, довольно быстро усвоили, что пожирание друг друга – игра на самоуничтожение. Да и утроба не луженая, лопнуть может. Так что собрались они однажды и порешили: им уже не дано, но их дети пусть меру знают, потому что мира и покоя без нее не видать. И, придумав Закон, начали для них свои Кэмбриджи да Итоны строить, чтобы те уже по уму могли нажитым распорядиться… До наших это тоже скоро дойдет, уже доходит. Не случайно отпрысков своих в цивильные страны учиться посылают. А на шутов этих сегодняшних, на часок королевское платье урвавших, ты не смотри. У них до сих пор мурашки в генах, а этого никакая мантия не скроет. А кувыркаются и паясничают так потому, что знают: не за ними будущее. Это просто агония. Чтобы кем-то стать, надо кем-то быть, а ничто порождает ничто и ничего кроме. Все остальное – от лукавого, словоблудие и только. Чтобы построить подлинно свободную страну, нужна принципиально новая генерация, не отравленная хамством, ненавистью и страхом. Нет на земле более сильного оружия, чем желание свободных людей оставаться свободными. Потому что свобода не имеет врагов. И нет ужаснее зла в мире, чем враг свободы.
Такие, как ты, – и есть эта генерация. Иначе зачем бы я тогда такую школу в нашей Задрипинке строила? Для тебя, золотце. А что в Город к себе звать не спешила, так тебе же на пользу: wrna{ душу твою не разрушил и чтобы отец-лес наш уберег твое воображение, сумерки которого почему-то взрослением называют… Одного только не учла – и в этом лесу, оказывается, волки водятся… – Она приумолкла, словно прислушиваясь к чему-то в себе, и заговорила вновь, то ли не сумев, то ли не сочтя нужным скрыть неподдельную скорбь, пронзившую Красную Шапочку: “Если она еще способна испытывать боль, значит, все-таки живая. Значит, не все потеряно…”
– И здесь ты меня перещеголяла, – сказала, печально усмехнувшись. – Меня это большое и светлое чувство не посещало. Так всю жизнь на безлюбье и прожила…Что ж, может, оно и к лучшему! – она не позволила себе очеловечиться. Будто отгоняя наваждение, горделиво вскинула голову, чтобы уже секунду спустя снова стать Снежной Королевой, надменной и бесстрастной. Измерив Серого Волка убийственным взглядом вивисектора, она неумолимо продолжала. – Это герой устаревшей, не из твоей сказки. Хоть и глядит витязем, да только видимость одна. Хребет-то сломан…Куража в нем больше нет, огня. Ты ведь его таким и любишь: неукротимым, отчаянным, горячим! Другой тебе зачем? Самой же тошно станет, когда из Серого Волка он превратится в Иванушку-дурачка, целыми днями возлежащего на диване, вперившись в Полечудес с Угадаймелодией и превращающегося потихоньку-полегоньку в окончательного, клинического идиота. А ты, нарожав кучу таких же унылых дегенератов, растолстеешь, покроешься болотным илом и из Красной Шапочки превратишься в Лягушку-Квакушку, а то и в законченную жабу. Подходит тебе такой сценарий? Вот и выбирай теперь: либо возвращаться тебе, либо здесь, со мной оставаться. Но если и вернешься, все равно – все тебе завещано. А уж как с этим быть, сама решай. Теперь ты Хозяйка…
…Экран дисплея внезапно погас – опять вырубили свет, что в последние годы стало делом обыденным в Берендейке. Красная Шапочка сняла сенсорный шлем и перчатки и долго сидела в темноте, тщетно борясь со смятением. На ней живого места не было. Разбитость, растоптанность, опустошенность… Гнусь. “Так, наверное, чувствует себя женщина после изнасилования, – подумала она. – Или бабочка, проткнутая иголкой…” Хотелось немедленно кинуться в их речку, стремительную и чистую, или прижаться к стволу любимого клена, ветви которого еще держали ее качели. Мысль о том, что завтра нужно ехать, была ей омерзительна… Она тихо вышла из школы и, отдав ключи учителю, побрела домой. Фонари зажглись, но нужды в них не было никакой: Луна, и без того полная, разошлась до исступления. Подходя к дому, она увидела на пороге две фигуры, ярко освещенные изнутри: маленькую, родную до боли – мамину, и другую, повыше – чужую. Стремительно подбежав, Красная Шапочка окаменела, словно завидев Медузу Горгону: перед нею во всей своей величественной красе стояла Бабушка. Та самая…
Немую сцену взорвал волчий вой – протяжный, отчаянный, полный неизбывной тоски по несбыточному счастью. Бабушка инстинктивно метнулась в дом и, возникнув с карабином, уже спустила бы курок, если бы Красная Шапочка уступала ей в реактивности. Вцепившись руками в ствол, а глазами – в ее зрачки, она заговорила с четкостью, размеренностью и бесстрастностью метронома:
– Не стреляй! Не ты ли мне говорила, что хватит с нас ненависти и крови? О врагах, нами же созданных, главный из которых – страх? О свободе – не ты ли? Как видишь, я способная ученица. И теперь ты меня послушай: если ты сейчас выстрелишь, все потеряет смысл.
Вой уже смолк. Будто Луна-вакханка вылакала его до капли. Бабушка и внучка долго смотрели друг на друга. Бабушка отвела глаза первой и… поклонившись внучке, как старшему, зашвырнула ружье далеко в кусты. Они ответили хрустом обломившихся веток и промельком то ли двух светлячков, то ли жгучих волчьих глаз… А может, ей это только показалось?
