Перевод с осетинского Георгия Тедеева
Продолжение.
Начало см. “Дарьял” 3’91, 2’92, 1-3’94,
2,4,’95, 2’96, 3’97,2,4’98, 2’99
СКАЗАНИЕ О МАРГУДЗЕ
Одни остались нарт Маргудз с матерью после смерти Фарнага. И достойно жил среди нартов Маргудз. Исполняя отцовский наказ, он и сам никого не теснил, и с ним никто не враждовал. И всего у него было вдоволь. И оттого сердце его радовалось, а имя его было известно далеко за пределами нартовскими.
И вот однажды нарты говорят на своем ныхасе.
– А ведь с изъяном наш достойный Маргудз – не женится никак.
И другой раз нарты, сидя на ныхасе, вспомнили о Маргудзе.
– Что и говорить, богат и славен Маргудз. Но для кого все это, ведь у него нет наследника!
И вот сидят нарты опять на своем ныхасе. И третий раз заводят речь о Маргудзе:
– Упрека заслуживает наш Маргудз, – говорят они. – Нет от него прибавления в племени нартов.
Дошло это до матери Маргудза и опечалилась она. Увидел это Маргудз и спрашивает:
– Что печалит тебя, нана?
– А то печалит, что нет у меня внуков, а у тебя – наследников. Подумать бы тебе, мой сын, об этом.
Маргудз улыбнулся и говорит:
– А есть ли у тебя кто-нибудь на примете, нана?
– Есть, конечно, – отвечает мать. – Вон у гуннского маликка две дочери, одна красивее другой. Женись на одной из них.
– Хорошо, нана, я согласен. Но не могу же я один поехать свататься.
– Нет, не можешь. Ты ведь человек, славный богатством и достоинствами. И сваты у тебя должны быть тоже особенные. Поэтому в пятницу поспеши к кургану Уазм. Там в тот день соберутся небожители. Между ними будет и друг твоего отца Уастырджи. Ему и расскажи о своей нужде, а дальше он сделает, что надо.
Наступила пятница. И вот собирается Маргудз в дорогу. Подвесил к поясу отцовский меч, имевший свойство сам выскакивать из ножен в случае нужды. Взял и самостреляющий лук отца. И шапку отцовскую надел. А шапка эта была такая, что каждый волосок ее меха звенел серебряным колокольцем даже при самом слабом дуновении ветра.
И вот приближается Маргудз к кургану Уазм. А небожители уже стоят на вершине Уазма, оглядывают окрестности, проверяя, все ли на земле ладно. И вдруг увидели Маргудза, в ослепительном сиянии следующего по дороге. И говорят:
– Не звезда ли земная приближается к нам, ярко сияя и сладкозвучно звеня?
Уастырджи тоже смотрит на дивного всадника, но ничего не говорит. А про себя думает: “Это не иначе как Фарнагов сын. Только Фарнагово семя может быть таким”…
Между тем Маргудз и сам разглядывает небожителей и гадает, кто из них Уастырджи. Но не может отличить его среди других. И тогда срывает лист орешника, пускает его по ветру и говорит:
– Пусть этот лист окажется в руке Уастырджи!
Ветерок подхватывает лист, несет его и опускает на ладонь Уастырджи. И после этого Уастырджи говорит небожителям:
– Из руки нартовского человека прилетел этот лист. И, кажется, пославший его нарт нуждается в моей помощи.
– Если так, – говорят небожители, – сойди к нему.
Уастырджи сошел к Маргудзу и говорит:
– Я знаю, сын Фарнага, ты нуждаешься в моей помощи.
– Верно, Уастырджи, – соглашается Маргудз. – И по совету матери я прибыл к тебе. Она желает привести в дом невестку.
Уастырджи улыбается и спрашивает:
– Наверно, она уже и присмотрела кого-нибудь. Но кто она?
– Одна из двух дочерей гуннского маликка. Но один поехать к гуннскому маликку я не могу. И потому прошу тебя, Уастырджи, из уважения к памяти Фарнага, твоего друга, будь моим сватом.
– Я согласен, – говорит Уастырджи, – но нам нужен еще кто-нибудь. Пусть это будет Уацилла.
Уастырджи быстро поднялся на вершину Уазма и вскоре вернулся вместе с Уацилла. И тут же Уастырджи, Уацилла и Маргудз вскочили на коней и направились во владения гуннского маликка.
И вот остановились они у ворот гуннского маликка и кричат:
– Гости, гости у ворот твоих, маликк! Встречай гостей!
Гуннский маликк сам вышел навстречу гостям. И тотчас узнал Уастырджи и Уацилла, Маргудза же видел впервые.
– Войдите в мой дом, гости! Ведь гость Богом посылается.
А там, когда гости вступили в дом, маликк шепчет жене:
– Уастырджи и Уацилла я хорошо знаю, но их товарища прежде не встречал. Но с виду он хоть куда! Не так ли, наша хозяйка?
И дочери малика тоже шепчутся:
– Этот юноша неспроста к нам прибыл. Какой красавец!
– Юноша, что и говорить, достойнейший.
А тем временем уже и стол накрыли. И уже дочери маликка прислуживать начинают гостям, угадывая каждое их желание и опережая друг друга.
И вот маликк спрашивает Уастырджи:
– Так уж получилось, Уастырджи, мы с тобой давно знаем друг друга. И Уацилла мой давний знакомый. Но кто ваш спутник? Прежде я его не видывал.
– Наш спутник – человек из нартов. Из рода Фарнага.
– Да будет светло нарту Фарнагу в Стране мертвых. Таких среди нартов уже нет, столь это был достойный человек. Я его хорошо знал.
– Наш спутник – его сын.
– Да будут долги его дни и да унаследует он славу и достоинства своего отца! – поклонился маликк.
– Наш Маргудз не из тех, кто хоронит отцовский фарн вместе с умершим отцом… Он по делу прибыл к тебе, маликк.
– Что ж, если это такое дело, которое нам будет по душе, мы окажем ему наше содействие.
– Если так, – говорит Уастырджи, – то я скажу яснее: Маргудз, сын нарта Фарнага, сватается к дочерям твоим.
Услышав это, маликк опустил голову и впал в тяжкую задумчивость.
– Что с тобой, гуннский маликк? – спрашивает Уастырджи. – Разве впервые к тебе приходят сваты?
– Именно поэтому я и задумался. Выдавая других дочерей, я многого не знал. Но теперь я зарекся отдавать дочерей, пока не испытаю домогателей их руки. Я не дам согласия породниться с кем бы то ни было. Ведь у меня три зятя, Уастырджи, и я от них ничего, кроме неприятностей, не знаю. Как же мне не раздумывать? И вот как я решаю: если Маргудз, сын Фарнага, узнает, что огорчает меня в моих зятьях, пусть выберет ту из моих дочерей, которая ему по нраву. Если же нет, то не быть родству между нами.
Маликк позвал жену и велел принести какую-то шапку. Взяв шапку, передал ее Маргудзу и говорит:
– Вот шапка. Что ты скажешь о ней?
Маргудз осмотрел шапку, пощупал и сказал:
– Хозяин этой шапки из тех людей, которые вечно ищут ссор и которых бьют иногда.
– Это правда, Маргудз, – сказал довольный маликк. – Мой старший зять именно таков. Он постоянно задирает других и, часто битый, где-нибудь оставляет свою шапку.
Затем велит принести другую шапку.
Взял маликк и эту, передал Маргудзу и спрашивает:
– А эта шапка какому человеку принадлежит?
Маргудз осмотрел и ощупал шапку, потом говорит:
– А это шапка человека, который без всякой причины может напасть на кого-нибудь. От него только и жди неприятностей.
– И это правда. Именно таков мой второй зять, – говорит маликк и велит жене принести и третью шапку. И снова обращается к Маргудзу:
– И эту осмотри и скажи, что за человек ее хозяин?
– А это шапка человека, постоянно хмельного.
– И это тоже так, – говорит удовлетворенный ответами Маргудза маликк. – Я ведь от моих трех зятьев ничего, кроме неприятностей, не имею. Прав ли я, Маргудз, испытывая тебя?
– Прав, конечно прав, – говорит Маргудз. – Ведь девушка жить приходит в дом мужа, а не тужить.
Но тут Уастырджи говорит:
– Ты, маликк, знал Фарнага как достойного человека. И вот теперь его сын перед тобой. И если бы он имел пороки, ты бы уже услышал об этом. Нет у тебя причины, маликк, не породниться с нартами.
Согласился маликк с Уастырджи. После этого Маргудз тут же выбрал себе ту дочь маликка, которая другой сказала: “Юноша, что и говорить, достойнейший!” И увез ее к себе.
Живут себе в любви и согласии Маргудз и дочь гуннского маликка. И вот однажды мать Маргудза говорит сыну:
– Наша невестка уже на сносях. И потому – по обычаю – ты, сын мой, пока удались куда-нибудь.
– Но куда мне удалиться?
– В земле Малк у твоего отца много добра. Там же и пасутся его стада. Но если ты поедешь туда, то непременно надень отцовскую шапку, по звону и блеску которой пастухи и признают тебя. А коня возьми того, что томится в подземелье и весь ошелудивел.
Маргудз вывел коня из подземелья, искупал его с арык-мылом. И конь говорит ему:
– Ты хорошо меня искупал. Мне это нравится.
– Искупать-то я искупал тебя, но ты по-прежнему шелудив, – говорит Маргудз.
– Это у меня не от грязи.
– Тогда от чего? – удивляется Маргудз.
– Оттого, что после смерти твоего отца никто не ездил на мне в поход. Я злюсь от своей ненужности, вот и шелудивею. Я ведь вырос у далимонов, и это они меня так воспитали, что если на мне не ездить, я начинаю шелудиветь.
– Если так, то лучшего коня мне не надо.
– А мне, если так, – говорит конь, – лучшего хозяина не надо.
Маргудз оседлал коня, вскочил в седло и отправился в землю Малк. И вот едет он, и волосинки на его шапке разноголосо перезванивают. И оттого шелудивый конь под седоком ступает пританцовывая.
Долго ехал Маргудз и, наконец, достиг он Малка и увидел пастухов, охранявших отцовы стада. Узнали пастухи Маргудза по шапке и приняли радушно. И стал Маргудз у них жить.
* * *
Между тем вот что случилось у Уастырджи. Зазвал он как-то к себе Уацилла и велел жене накрыть стол. Но жена Уастырджи точно взбесилась. Она разразилась такой бранью, что долго, ворча, не могла успокоиться. А Уастырджи украдкой шепчет ей:
– У нас гость, перестань.
А та кричит:
– Ты будешь гостей приводить, а я должна их ублажать. Хватит, не могу больше!
Огорчился Уастырджи и в сердцах говорит:
– Лучше жить без жены, чем с тобой.
– Ну и убирайся, куда хочешь!
– Так и сделаю. Ведь от тебя толку, что от яловой коровы с иссохшим чревом.
– Вот и приведи другую. И пусть она рожает!
Слышит все это Уацилла и обращается к Уастырджи:
– Не постранствовать ли нам, Уастырджи, не развеяться ли?
Расстроенный Уастырджи тут же согласился с Уацилла. И вот вскочили они на коней и выехали со двора.
– Ну, видал ли кто-нибудь такую свирепую женщину! – возмущается Уастырджи. – Она забыла о приличиях.
– Бывают и свирепее, – говорит Уацилла. – Но вот я хочу кое-что предложить тебе, но боюсь, вдруг огорчишься.
– Едва ли меня можно больше огорчить, чем огорчила жена.
– Тогда почему бы тебе не жениться на другой дочери гуннского маликка?
По сердцу пришлись эти слова Уастырджи. И потому Уацилла и Уастырджи повернули коней и направили их в землю гуннского маликка.
И вот остановились они у ворот маликка. Уацилла постучался в ворота и крикнул:
– Дома ли ты, маликк?
Маликк и на этот раз сам вышел навстречу гостям.
– Переступите же порог, дорогие гости! – обрадовался он. – Какому солнцу, какому дождю я обязан удовольствием видеть вас?
– Это дорога, – отвечает Уацилла. – Она так сложилась.
И вот сидят гуннский маликк и его гости за богатым столом, пьют и едят. Наконец, Уацилла говорит:
– Прости, гуннский маликк, но Уастырджи надеется на твое благоволение. Он сватается к твоей дочери.
– Ох, ох, – вздыхает маликк и обращается к Уастырджи: – Как же ты будешь жить с двумя женами? Ведь, насколько я знаю, ты уже женат, Уастырджи!
– Бывают жены, что странствующая птица. Она, как известно, не вьет гнезда. У нее только и забот что поклевать что-нибудь между перелетами.
– Это как? – удивляется гуннский маликк.
– А так, что она потомства не выводит.
Маликк понял иносказательную речь Уастырджи и проговорил:
– Что ж, я знаю тебя, Уастырджи. И потому я согласен – пусть будет, как ты хочешь.
Так Уастырджи увел последнюю дочь гуннского маликка.
* * *
Между тем жена Маргудза родила мальчика. Годы следуют за годами, а Маргудз не возвращается. Уже и щеки сына опушились, в юношу он превратился, но нет, забыл дорогу домой Маргудз.
Но вот заболевает старая мать Маргудза. Чуя близкую смерть, призывает она ласточку и говорит ей:
– О, ласточка, прошу тебя, полети и обозри всю землю. Найди Маргудза и передай ему, пусть спешит домой. Я хочу перед смертью повидать его.
Вспорхнула ласточка и полетела. Долго она носилась над дальними краями, но, наконец, залетела в землю Малк и увидела там Маргудза. И, усевшись на веточку рядом, проверещала:
– О Маргудз, твоя мать слегла и просит тебя поспешить домой, хочет перед смертью взглянуть на тебя.
– О, будь благословенна, ласточка и всегда приятна людям, -поблагодарил Маргудз крылатую вестницу и попросил: – Лети обратно и скажи, что скоро буду. И что задержался я так долго потому, что отваживал уаигов нападать на мои стада.
И вот темной ночью прибыл Маргудз домой и тотчас почуял мужской дух, исходивший из покоя жены. Нехорошо подумал про жену Маргудз и прошел в покой. И увидел – спит какой-то мужчина возле его жены. Взъярился Маргудз, помутился его разум, и, выдернув меч, он одним ударом надвое разрубил и жену, и сына, а сам, убитый горем, вышел во двор и рухнул на солому.
Утром мать, увидев Маргудза, радостно говорит:
– А, вернулся, сын мой! – И спрашивает: – Не видел ли ты своего сына?
– Сына? – удивляется Маргудз. – У меня есть сын? Но где он?
– Он спит возле матери.
И тогда заплакал Маргудз, по голове себя начал бить. Видит это bqrpebnfemm` мать, вскакивает, забегает в комнату невестки и тоже начинает рыдать.
– О, – раздирает она свои щеки, – погибли мы, вымерли, не оставив потомства!
Не выдержало старое сердце матери такого горя. И тут же отошла она в Страну мертвых.
Что было делать Маргудзу – похоронил он мать на кладбище, а над могилами жены и сына насыпал высокий курган. И тосковал, места себе не находил. И вот однажды, обезумев от горя, отсек себе нос, причину обрушившихся на него несчастий. И после этого каждый день приходил к кургану. Домой возвращался вечером, наплакавшись, окаменев от горя, и валился на свою постель.
Так, в тоске и печали, проводил свои дни Маргудз.
* * *
А Уастырджи тем временем говорит своим двум женам:
– Давно уже я не был в земле нартов. Помогите-ка мне собраться в дорогу.
– Но ты повидайся с Маргудзом, – говорит вторая жена.
Видит Уастырджи, тревожится вторая жена, какая-то непонятная тоска гложет ей сердце.
И тогда старшая жена Уастырджи говорит младшей:
– О чем ты думаешь? Наш муж собирается в дорогу, а ты вся ушла в себя. Шевелись быстрее!
– Я бы шевелилась, если бы он заглянул к нартам, которые славой равны небожителям. Если бы он навестил Маргудза. Ведь Маргудз ровня нашему мужу!
– Маргудз ровня нашему мужу? Что я слышу? А ведь тебе положено возвышать мужа!
– Но ведь это правда! – настаивает младшая.
Вечером Уастырджи вернулся домой. И увидев своих жен спиной друг к другу повернувшихся, спрашивает младшую:
– Что с тобой?
– А ты спроси свое солнышко, старшую жену спроси.
И тогда Уастырджи велит старшей:
– Скажи, что случилось?
– А ты лучше спроси ту, которой ты гордишься и днем, когда светло, и ночью, когда темно.
– Но она посылает меня к тебе!
– А зачем? Если бы я так унижала тебя, как она, то ты давно уже привязал бы меня к конскому хвосту и протащил по камням.
– Но что она сказала?
– Она хвалила нарта Маргудза. Ты возле него, если послушать lk`dxs~, просто пыль. А я вот защищаю тебя.
Уастырджи поворачивается к младшей жене и говорит:
– Не волнуйся, загляну я к Маргудзу, – затем, вскочив на коня, выехал со двора и отправился в землю нартов.
* * *
А в это время Маргудз поил своего шелудивого коня из холодного родника. И говорит Маргудз:
– Что за напасть такая! Посмотри на себя! Стыдно и будет выехать на тебе куда-нибудь!
Конь отвечает:
– Твое горе – и мое горе. Гибель твой жены и твоего сына так огорчила меня, что я совсем зашелудивел.
Что было ответить Маргудзу. Промолчал Маргудз. А конь пьет и вдруг вздергивает голову и навостривает уши.
– Что с тобой, чего испугался? – спрашивает Маргудз.
– Слышу стук копыт.
– Но мы одни, далеко окрест нет никого!
– Нет, к нам направляется какой-то всадник.
Маргудз вскочил на своего шелудивого коня и поплелся домой.
А Уастырджи, уже вступивший в нартовские пределы, оглядывает нартовские поля и видит на них бесчисленные табуны. И удивляется: “Что за табуны, откуда столько? Хотя, что и удивляться, пятнадцать лет я не был у нартов, а пятнадцать лет это не пятнадцать дней. За это время все могло случиться!”
И вот догоняет он трех нартовских стариков, направлявшихся в нартовское поселение. И приветствует их:
– Доброго вам вечера, старики!
– Пусть добро будет и твоей долей, путник! Куда направляешься?
– К нарту Маргудзу.
– О, едва ли ты, путник, узнаешь беднягу Маргудза.
– Но где он живет? Я чужестранец и потому вынужден спрашивать.
Один из стариков говорит:
– Тогда, чужестранец, езжай, пока в середине селения не увидишь семиярусный галуан. Вступив во двор, увидишь семь дверей. Дверь, на которой нарисована сума, предназначена для наемных работников. На другой ты увидишь нарисованную веревку. Эта дверь для купленных рабов Маргудза. На третьей двери увидишь нарисованную старую шапку. Эта предназначена для тех, кто выполняет черную работу во владениях Маргудза. На четвертой нарисована плеть. Это дверь для кавдасардов, для рожденных в яслях. На пятой двери нарисована сафьяновая ноговица. Эта – вход для чужих, не для домочадцев. На шестой увидишь нарисованный башлык. Через эту дверь проходят только очень богатые люди. А на седьмой нарисована бурка. Это дверь для небожителей. Ты opnidh прямо в эту дверь, потому что ты, по всему видать, не земной человек. А там и встретят тебя.
Уастырджи поблагодарил старика и тронул коня. Вскоре он увидел семиярусный галуан Маргудза. Уастырджи спешился и, вступив внутрь, говорит себе: “Ну-ка, не откроюсь я, так легче будет узнать причину тоски моей младшей жены. И потому пройду в дверь, на которой нарисовано сума! В нее проходят только наемные работники”. И, вступив в сенцы, опустился на грязную скамью.
В это время двое юношей вышли из дома Маргудза. Видят они коня Уастырджи, и один из них говорит:
– Любопытно, чей это конь и в какую дверь прошел его хозяин?
Заглядывая во все двери, они, наконец, увидели хозяина коня. Он сидел среди тех, кто на грязной скамье ожидал найма. И спрашивают его:
– Не твой ли конь привязан во дворе, наш гость?
– Да, это мой конь, – отвечает Уастырджи.
– Хочешь, чтобы тебя наняли?
– Да, хочу. Но вы кто?
– Мы – младшие слуги Маргудза.
– А дома ли сам Маргудз?
– Да, он дома.
– Мне надо повидаться с ним по важному делу.
Младшие слуги побежали к Маргудзу и доложили, что какой-то чужестранец хочет видеть его по важному делу.
Маргудз велел слугам накрыть в гостиной стол и пригласить чужестранца. И вот сидит Уастырджи за богатым столом, но не пьет и не ест.
– Что не ешь и не пьешь, наш гость!? – спрашивают слуги.
– Я не притронусь к яствам, пока хозяин не сядет со мной за стол.
Один из слуг побежал к Маргудзу и говорит:
– Твой гость без тебя не ест и не пьет.
Тогда Маргудз вышел к нему, и Уастырджи удивился – ведь он хорошо знал Маргудза, на которого вышедший к нему безносый нисколько не походил.
Опустился в кресло напротив Уастырджи Маргудз и говорит:
– Почему не ешь, наш гость?
– Потому что я знаю обычай нартов. У них гость и хозяин -сотрапезники. Между тем я сижу один. Разве я не у нартов?
– Да, ты у нартов, и у них такое правило. Но когда ты был последний раз у нартов?
– Тому уже пятнадцать лет.
– О! – застонал Маргудз. – Тогда ты, наверно, не знаешь, какая беда приключилась с нартами?
– Нет, не знаю. Но нельзя ли рассказать о ней?
– О, не спрашивай меня сегодня об этом, гость! – опять застонал Маргудз.
Ничего больше не сказал Уастырджи. После ужина слуги отвели его в покой, где приготовили шелковую постель.
А Маргудз лежит в своем спальном покое и думает: “Это ведь Уастырджи! Не он ли был моим сватом у гуннского маликка! Но тогда почему он не открывается? Может, потому, что я убил жену и сына? Что ж, виноват я и заслуживаю небрежения со стороны Уастырджи”…
И Уастырджи тоже думает: “Нет, не похож мой безносый хозяин на Маргудза, хотя и выдает себя за него. Чтобы Маргудз, приняв гостя, не спросил его, кто его гость и что за дело у него, того не может быть. Что ж, если он не говорит, я сам расспрошу его завтра”…
Так, в размышлениях, провели ночь Уастырджи и Маргудз.
Утром, после завтрака, Маргудз велел младшим слугам привести двух коней. И говорит Уастырджи:
– Оставь, гость, здесь своего коня, пусть отдохнет. Прогуляемся на моих.
– Спасибо, но я не знаю нрава твоих коней. И если что-нибудь случится с тем, на котором я поеду, не окажусь ли я в неудобном положении?
– Как хочешь, – говорит Маргудз и велит привести своего шелудивого и коня Уастырджи. Оседали шелудивого, и Уастырджи говорит:
– Как твой конь зашелудивел!
– Внешность обманчива, а красивый – не значит сильный.
Вскочили на коней Маргудз и Уастырджи и вскоре выехали в поле. Едут, торопят коней. И вдруг подъезжают к бурной реке. Шелудивый ринулся в реку и легко одолел поток, а конь Уастырджи никак не выберется из стремнины. Проваливается в колдобины то по брюхо, то по луку седла. Только после многих попыток конь Уастырджи одолевает реку.
Едут дальше – а как же иначе, – и вот путь им преграждает разлившаяся река. Маргудз пустил своего шелудивого и тот, рассекая волны, выскочил на другой берег. А Уастырджи стоит, не решается въехать в воду и говорит:
– Моему коню не одолеть эту реку. Мне следовало послушаться тебя, Маргудз.
Тогда Маргудз вернулся и, прикрыв коня Уастырджи от волны своим шелудивым, вывел его на другой берег.
Наконец, подъехали к кургану, и Маргудз говорит:
– Подожди меня тут. Я быстро вернусь, – а сам направил шелудивого на вершину кургана. Уастырджи сошел с коня и пустил его пастись. А сам смотрит на Маргудза и видит – снял Маргудз шапку, оглядел окрестности и заплакал тоскливо. Долго он плакал, но, наконец, сошел к Уастырджи, вытирая слезы.
– Что плачешь, мой хозяин? – спрашивает Уастырджи.
– Если ты хочешь знать, почему я плачу, то взойди на этот курган. А когда вернешься, расскажи, что увидел. Только садись на моего коня, твой не поднимется.
Уастырджи так и сделал. Вскочил на шелудивого и направил его на вершину кургана. Остановился и замер, потому что замечает: осока обвивает его ноги, стебли высоких трав опоясывают его и льнут к нему, будто о чем-то просят. Травы ласкаются к нему, мягко скользят по коленям и жалобно шелестят. И видит еще: шелудивый Маргудза, опустив голову, своими теплыми губами гладит их и греет своим дыханием. Диву дается Уастырджи.
Наконец, съехал он к Маргудзу, и Маргудз спрашивает его:
– Что видел, гость?
– О, я никогда не видел, – отвечает Уастырджи, – чтобы осока ласково обвивала ноги человека, а стебли трав опоясывали, чтобы каждая травинка ласкалась к тебе, словно она живая и просит о чем-то. А о чем – не понять. И еще я видел, как твой конь ласкал мягким храпом травы и нежно дышал на них, не скусив ни одной травинки. Если я расскажу об этом кому-нибудь, не поверят мне.
– Если так, – говорит Маргудз, – то ты видел своими глазами, сколь велико мое горе. Ты, наверное, видел и то, что ни одной травинки на кургане не съел мой конь, не раздавил ни единого стебелька копытом. А ведь мы с ним бываем здесь ежедневно.
– Да, это я видел.
– Но если это так, то почему ты, небожитель, так безразличен ко мне, человеку? Я вот помню тебя, но ты почему-то не снисходишь до разговора со мной?
– Но я сомневаюсь, ты ли это, Маргудз, потому что прежде ты был иной, – говорит Уастырджи.
– Да, это верно. Но я пошел по пути гнева и погубил все, что мне было дорого. И вот теперь посмотри на меня: с тех пор я каждый день казнюсь. И если погибну, то от большой любви и жалости к тем, кого я погубил своими руками.
– Значит, я прав, – говорит Уастырджи, – ты – Маргудз.
– Но что из того? Моему горю это не поможет.
– Что же с тобой случилось. Где твой нос?
– Это долго рассказывать, друг мой Уастырджи.
– А ты расскажи по-родственному. Я ведь тебе свояком довожусь.
– Это как же? – удивляется Маргудз.
– Сестра твоей жены моя жена.
– Если так, – говорит Маргудз, – то тем охотней я расскажу о том, что случилось со мной.
– Я слушаю, Маргудз.
– Началось все с того, что моя жена была на сносях. И моя мать, по обычаю нашему, отослала меня подальше от дома, в землю Малк, где мой отец оставил мне огромные стада и табуны. Пастухи обрадовались мне, и я стал у них жить. Обстоятельства, однако, сложились так, что я задержался там на пятнадцать лет. Пришлось отваживать племя уаигов, которые похищали мои стада. И вот однажды ласточка, посланная матерью, опустилась на ветку рядом и заверещала. Так я узнал, что моя мать смертельно больна и хочет перед смертью взглянуть на меня. Вот я и поспешил домой. Ехал днем и ночью, не останавливаясь. И, наконец, уже глубокой ночью остановил коня возле своего дома. И чувствую – в доме пахнет мужчиной. На мою беду, Бог наградил меня таким нюхом, что я чувствую даже запах пролетевшей вчера птицы. Не стал я никого будить. И, едва соскочив с коня, устремился в наш с женой спальный покой. И вижу – рядом с женой спит, развалившись, какой-то мужчина. Взъярился я и, выхватив меч, убил обоих, не дав им даже проснуться. А сам, окаменев от горя, упал на солому во дворе. Утром моя больная мать увидела меня, разбудила и радостно говорит: “Видел своего сына?” “Какого, говорю, сына?” “А ты пройди к жене, – говорит она, – он лежит рядом со своей матерью”. И не дожидаясь меня, поспешила разбудить невестку и внука. Но когда увидела, что я натворил, упала возле ложа, залитого кровью. И тотчас умерла. Что мне оставалось делать? Я похоронил мать на кладбище нартов. А над телами жены и сына насыпал этот курган. И теперь в осоке, которая обвивала твои ноги, живет душа моего сына. А в ласкавшихся к тебе травах, – душа моей жены. Они пятнадцать лет дожидались моего возвращения. Откуда им было знать, что я собственной рукой погублю их. Горе мое столь велико, что нет радости, которая заставила бы меня забыть о нем. Поэтому я отсек себе нос, причину моих несчастий. Где тебе, Уастырджи, мой свояк, после этого было узнать меня, изуродованного!
Выслушал Уастырджи Маргудза и говорит:
– Вижу, печаль твоя неизбывна. Но не взглянуть ли нам на дорогих тебе мертвых, Маргудз? – вдруг предлагает Уастырджи.
– Но зачем? Чтобы еще больнее стало моему сердцу?
– Там видно будет, – настаивает Уастырджи.
Уастырджи и Маргудз вдвоем сели на шелудивого и поднялись на вершину кургана. А там Уастырджи, соскочив с коня, молча разрыл могилу и вынес мертвую жену и мертвого сына Маргудза. И видит Маргудз – тлен не тронул их, будто они только спали. Уастырджи улыбнулся и, вынув из-за голенища свою плеть, хлестнул ею мертвецов. И видит Маргудз – жена и сын его открыли глаза, взглянули друг на друга, улыбнулись радостно и обнялись. Но не узнали ни Маргудза изуродованного, ни Уастырджи. И тогда Уастырджи и Маргудза хлестнул своей волшебной плетью. После этого на лице Маргудза появился нос, а отпечаток страданий исчез. Ckmsk на жену и сына молодой Маргудз. И обвил их руками. А потом все вместе обняли Уастырджи, своего избавителя.
– А вашу родительницу я не могу воскресить. Она ведь умерла через Божье произволение, – сказал Уастырджи.
– Едем домой! – радостно кричит Маргудз и подзывает своего шелудивого коня.
Конь подбегает, и Уастырджи проводит по нему сложенной плетью. Парша осыпается, и конь начинает сиять, словно звезда полночная.
Долго не отпускали Уастырджи из галуана, казалось, празднику не будет конца. Но, наконец, покинул Уастырджи семиярусный галуан Маргудза и вернулся к себе на небо. И старшая жена спрашивает его:
– Ну, какова была твоя дорога?
– Все было хорошо, – отвечает Уастырджи. – На Маргудза обрушилось громадное горе, которое я обернул радостью. И если бы я не поехал к нему, а поехал я благодаря младшей жене, пропал бы Маргудз.
НАРТ ХАМЫЦ И ХАФСАГТЫ ХАФСАГ
Хамыц и Урузмаг, харафырты донбеттыров, давно уже не заглядывали к донбеттырам, родичам их матери. И вот однажды Урузмаг говорит Хамыцу:
– Давно мы ничего не слышим о родичах нашей матери. Было бы хорошо, если бы ты их навестил.
Хамыц и сам хотел того же и потому, быстро собравшись, отправился к донбеттырам. Подъехал Хамыц к морю и видит – несколько морских осетров нежатся на мелководье. Хамыц поймал двух из них, впряг их в ладью и помчался к родичам матери, на дно морское. И вскоре увидел бабушку, мать Дзерассы. Сидит бабушка возле очага и плачет.
– Что случилось, мать моя старая, о чем печалишься?
Старая мать Донбеттыров посмотрела, узнала внука и говорит:
– Как же мне не плакать, дитя мое, ведь твои дяди, семеро донбеттыров, у Хафсагты Хафсага в плену томятся.
– Но почему? В чем они провинились перед Хафсагты Хафсагом?
– Ни в чем не провинились, но Хафсагты Хафсаг строит себе крепость. И хватает каждого, кто оказывается в его владениях. И вот теперь твои дяди работают там днем и ночью, изнуряя себя.
– Если так, – говорит Хамыц, – я поеду к Хафсагты Хафсагу, померюсь силой.
– Но, дитя мое, справиться с ним не просто. Меч не сечет его, копье не колет. Убить Хафсагты Хафсага можно, если только отсечешь три волоса, растущие у него на горле. В одном волосе заключена его отвага, в другом – сила, в третьем – душа. Помни об этом, дитя мое. И да поможет тебе Бог.
Вскочил Хамыц в ладью, запряженную морскими, осетрами и помчался во владения Хафсагты Хафсага, рассекая волны и оставляя за собой пенный qked. Подлетает он к галуану Хафсагты Хафсага. И видит – спит во дворе Хафсаг, задрав безобразные ноги до неба и опустив хвост на морское дно, высунув на семь ивазнов язык и оскалив зубы, каждый величиной с башню. Услышав шум рассекаемых волн, проснулся Хафсаг, открыв глаза, большие, как гумно. И, зашевелившись, застонал.
– Кто ты, куда следуешь? – пророкотал Хафсаг.
– Я – нарт, – отвечает Хамыц. – И следую в твои владения.
– Что тебе надо?
– Отпусти моих семерых дядей, которые у тебя томятся в неволе.
– Лучше бы тебе убраться подальше. Тебе ли мериться со мной силой!
Оскорбили эти слова Хамыца, скорого на ярость. Налетел он на Хафсага. И вот бьются нарт Хамыц и Хафсагты Хафсаг. Сшибаются лбами, решетят друг друга стрелами, кромсают мечами. Одинаковый урон наносят друг другу. И хоть и помнит Хамыц про три волоса, но не подберется к ним. И Хафсаг тоже, высунув язык, хочет слизнуть Хамыца и проглотить. Но увертлив Хамыц, уклоняется от чудовищного языка и, вдруг изловчившись, пригвождает язык Хафсага копьем. Хафсаг поворачивает голову, показывая горло. И тогда Хамыц отсекает один из трех волос.
Взревел от боли Хафсаг и затрясся, да так, что море вскипело белопенными волнами, а горы осыпались. Но не останавливаются, бьются Хамыц и Хафсаг в кипящем море среди брызг и пены. И вот Хамыц, улучив мгновение, отсекает еще один волос на горле Хафсагты Хафсага.
Ярится Хафсаг, и от могучего стона его срываются верхушки волн и в мелкий прах рассыпаются. И налетает он на Хамыца. Но Хамыц успевает отсечь и третий волос на горле Хафсага. И тогда Хафсаг падает навзничь, и вода поднимает его и выталкивает на поверхность моря. Морские волны качают безжизненное тело Хафсага. А тело это столь громадно, что заслоняет солнце, и в стране донбеттыров наступают сумерки.
Между тем Хамыц поспешил к невольникам, возводившим крепостные стены. И видит – одни раскалывают камни и обтачивают, другие подвозят лес, третьи месят известь и песок, четвертые выкладывают стены, передавая из рук в руки все, что нужно для строительства крепости. И все так облеплены пылью, что не понять, кто стар, а кто молод.
– Да радоваться бы вам, добрые люди! – кричит Хамыц.
– Нам радоваться нечему, – отвечают невольники. – Но если ты наш товарищ, тогда работай.
– В таких делах, как ваше, я вам не товарищ.
– Тогда ты спесивец и ступай своей дорогой. Иначе будет плохо, ведь Хафсаг увидит тебя.
– Нет во мне спеси, – отвечает Хамыц. – Я из тех, кто считает долгом помогать другому. Вот я и помог вам, убил Хафсага.
Невольники, услышав это, начали хохотать. Тогда Хамыц говорит:
– Что ж, ваше дело – верить или не верить. Но посмотрите – день в разгаре, на дворе сумерки. Это тело Хафсага качается на волнах и заслоняет свет солнца. Однако я пришел не за этим. Мне нужны семеро братьев – это мои дяди, братья моей матери Дзерассы. Они томятся вместе с вами в неволе. Пусть они покажутся мне.
Дяди Хамыца всемером выделились из толпы невольников и, подойдя к Хамыцу, стали ощупывать его.
– Да, ты и в самом деле наш харафырт – такая кость может быть только у наших харафыртов Урузмага и Хамыца, – говорят они. – Но зачем ты здесь? Недостаточно ли того, что мы тут пропадаем?
– Я пришел вызволить вас из неволи.
Смешны показались эти слова и дядьям Хамыца. И тогда Хамыц, переждав хохот, позвал их с собой, чтобы показать им убитого Хафсага. Остальные невольники, любопытствуя, потянулись за ними.
– Неужели Хафсаг убит? – удивляются невольники.
– Да, это наш харафырт, нарт Хамыц, убил Хафсага! – с гордостью отвечают дяди Хамыца.
А Хамыц говорит:
– Все, кто надрывался тут, изнемогал от непосильного труда, проливая пот, кто лишился воли и пострадал, отныне обретают свободу!
Невольники, радостно спеша домой, стали расходиться. А Хамыц и семеро донбеттыров отправились на морское дно, к старой матери донбеттыров. И долго, рассказывают, в те дни пировали донбеттыры, славя подвиг своего харафырта нарта Хамыца…
УРУЗМАГ И СЫРДОН
Рассказывают – собрались как-то нарты и говорят: “Урузмаг возгордился, небрежен стал с нами. Что, если Шатана нарожает ему детей и дети будут похожи на него! Тогда не жить нам в нартовской земле”…
Долго думали нарты, судили, рядили, но ничего не придумали. И тогда решили:
– Спросим Сырдона. Пусть он скажет, как быть дальше.
Но Сырдон, в тот день не в духе пребывавший, не явился на зов нартов. И тогда нарты говорят:
– Надо послать к Сырдону человека, которого он послушается.
Нарты посмотрели друг на друга и не увидели между собой ни одного, кого бы послушался Сырдон. И тогда кто-то сказал:
– А пошлем-ка к Сырдону самого Урузмага.
Согласились с этим остальные нарты, но и тут между собой никого не нашли, кто бы решился позвать Урузмага на нартовский ныхас.
Нарты снова стали думать и, наконец, решили:
– А попробуем-ка пошуметь, будто не ладим между собой. Вот Урузмаг и придет, – решили так и начали шуметь.
Доносится шум нартовского ныхаса до Урузмага и Шатаны.
– Что это нарты расшумелись? – спрашивает Урузмаг.
– Наверное, опять не поладили между собой, – сказала Шатана.
Урузмаг накинул на плечи плащ и отправился на ныхас.
– Что шумите, нарты? Что не ладите друг с другом? – спрашивает.
– Нам нужен Сырдон – разрешить наш спор. Но мы не знаем, как зазвать его сюда.
– Разве вы не посылали к нему кого-нибудь?
– Посылать-то посылали, но не идет Сырдон. И нет среди нас человека, которого бы Сырдон уважил.
– Если так, – говорит Урузмаг, – я приведу его.
– Будь наилучшим среди нас, Урузмаг, – говорят нарты.
Пришел Урузмаг к Сырдону и говорит:
– Нарты ждут тебя на ныхасе. Они пререкаются и этому не будет конца, если ты не разрешишь их спор.
Сырдон говорит:
– Лучше бы ты меня оставил, Урузмаг. Ведь ты единственный среди нартов, от которого я не знаю обид. Зачем нам с тобой ссориться?
– Нет, нельзя тебе не пойти, – настаивает Урузмаг.
– Оставь меня, Урузмаг! – просит Сырдон.
– Невозможно, Сырдон.
– Тогда не пожалей потом и не вини меня, – сказал Сырдон и поплелся за Урузмагом на нартовский ныхас.
И вот пришли они на ныхас, и нарты, окружив Сырдона, спрашивают:
– Хочешь ли жить и дальше?
Сырдон удивился вопросу, но подумав, ответил:
– Нет, не хочу. Без вас не хочу, потому что без вас мне жизнь не жизнь. Но если вы будете живы, то и мне охота жить.
Рассмеялись нарты и говорят Сырдону:
– Тогда скажи нам прямо – как нам избавиться от Урузмага? Ведь он взял верх над нами! Если не ответишь, убьем.
– О, коварные нарты! – говорит Сырдон, – Сейчас Урузмаг вам мешает и вы спрашиваете, как избавиться от него. Но вы же, избавившись, потом вновь захотите иметь его старейшиной!
Но нарты требуют ответа, бьют и толкают Сырдона. И Урузмаг тоже требует:
– Скажи, скажи, Сырдон, как нартам избавиться от меня?
– Что ж, – говорит Сырдон, – пусть Бог простит меня, но да исполнится над тобой, Урузмаг, мое проклятие: пусть дети твои, Шатаной рожденные, погибают в юные годы. Иного способа избавиться нартам от тебя нет…
Урузмаг, услышав столь суровое проклятие, разгневался на Сырдона, но было уже поздно: Сырдон уже сказал. И тогда пожалел Урузмаг о m`qrniwhbnqrh, которую он выказал, требуя Сырдона на нартовский ныхас.
Опустив голову, сокрушенный Урузмаг покинул нартовский ныхас и направился домой. А дома рассказал Шатане обо всем, что случилось на ныхасе. Но что могла поделать опечаленная Шатана? Проклятие Сырдона было неотвратимо: все дети, и явно, и тайно ею рожденные, погибали в юные годы. И потому Урузмаг и Шатана не оставили потомства.
РОЖДЕНИЕ СОСЛАНА
У нартов наемным пастухом служил харафырт Уастырджи. Но вот истек срок найма, и он говорит нартам:
– Если вы мне даете что-нибудь за мою службу, тогда дайте. И я отправлюсь домой.
Хорошо служил нартам харафырт Уастырджи, и потому нарты не захотели отпустить его.
– Послужи, – говорят, – еще один год.
– Но я уже устал, – отвечает харафырт Уастырджи.
И тогда Урузмаг говорит ему:
– Ты ведь юноша! Что для тебя год? Останься у нас, послужи еще год. Прошу тебя.
Что было делать харафырту Уастырджи – согласился он и опять стал пасти нартовские стада.
И вот однажды Уастырджи, проезжая мимо, заглянул к своему харафырту и, увидев его грустным, спросил:
– Что ты так мрачен, мой харафырт? Или нарты небрежны с тобой? Но, кажется, это не такой народ, чтобы обижать того, кто им служит. Особенно Урузмаг.
– Это Урузмаг и виноват в моей беде, – отвечает пастух.
– Но как?
– Я ведь нанялся к нартам на год. И вот, когда истек срок, я говорю нартам – расплатитесь со мной и я отправлюсь домой. Но нарты даже слушать меня не захотели, стали уговаривать остаться еще на год. Я бы не поддался, но когда меня стал упрашивать Урузмаг – то что мне оставалось делать! – согласился я. И потому обижен на Урузмага.
– Не печалься, мой харафырт, – говорит Уастырджи. – В отместку Урузмагу я сделаю так, что его жена родит от тебя мальчика.
– Что ты говоришь, брат моей матери! Как это может быть! Шатана ведь не то ангел, не то человек! Разве она падет так низко!
– Верно ты говоришь – не то ангел Шатана, не то человек. Но ты даже не прикоснешься к ней. А мальчик родится. А я пока навещу Урузмага, -сказал Уастырджи и поехал.
Урузмаг вышел навстречу гостю. И когда он подходил, Уастырджи, наклонившись к коню, прошептал:
– Сделай-ка так, мой конь, чтобы тебя прослабило и чтобы ты hqop`fmhkq на платье Урузмага.
И вот в то время, когда Урузмаг и Уастырджи приветствовали друг друга, в брюхе коня громко забурчало. И конь, послушный Уастырджи, повернулся и испражнился на белые одежды Урузмага. Уастырджи, притворно рассердившись, ударил коня по брюху и крикнул:
– Да будешь ты посвящен мертвым! Угораздило же тебя именно здесь извергнуть столько грязи! Но что делать! – Урузмаг повернулся к Шатане: – Поспеши, Шатана, постирай платье Урузмага в реке, иначе его так разъест, что оно расползется.
Шатана накрыла стол, а затем, когда Урузмаг переоделся, спустилась к нартовской реке с платьем мужа.
В это время нартовское стадо паслось на берегу, а пастух, харафырт Уастырджи, лежал на траве в тени большого камня. Шатана не видела пастуха, и потому, зайдя в реку, обнажилась по пояс, чтобы не замочить рукава. И ее белое тело, отразив лучи полуденного солнца, ослепило своим сиянием пастуха. И застонал пастух, томясь от страсти. Между тем Шатана накидывает на плечи прозрачное покрывало и развязывает шнурок на шароварах. И шаровары сваливаются в воду. И тогда, вся светясь, точно звезда за тонкой пеленой облаков, Шатана подхватывает мокрые шаровары и направляется к камню, за которым прячется пастух, харафырт Уастырджи, чтобы расстелить их на горячем камне. Но прозрачное покрывало цепляется за острый край камня и соскальзывает с плеч Шатаны. И тут же, опаленный жаром желания, пастух испускает глухой стон и с неодолимым вожделением прислоняется к камню.
Наконец, Шатана видит пастуха и вскрикивает, и быстро схватив влажную одежду, убегает…
Никому не сказала Шатана о случившемся. Только вечером, спустившись к нартовской реке, ощупала камень, к которому прислонился пастух. И столь горяч был камень, что Шатана поняла – оплодотворен камень семенем пастуха.
И повела счет дням.
И вот как-то Уастырджи опять заехал к Урузмагу. Урузмага, однако, он не застал – на пиру в Верхних Нартах сидел Урузмаг, – и тогда Уастырджи, внимательно глядя на вышедшую Шатану, говорит:
– Вот смотрю я на тебя, Шатана, и кажется мне, что ты не в себе.
– О, – отвечает Шатана, – да не простит Бог наемному пастуху нартов. Это он виноват, что половина моей души пребывает в камне на берегу нартовской реки.
– Ну, это не он, а вы, нарты, сами виноваты. Вы же не отпустили пастуха, когда истек срок найма.
– Что теперь сожалеть – то была блажь нашего старика: заупрямился почему-то старик, вот и не отпустил пастуха. Пастух был сильно огорчен. И все же уступил настоянию Урузмага.
– Ну, тогда ты должна простить пастуха, моего племянника, – сказал Уастырджи. – Можно ведь и его понять. Но ты, Шатана, вот что запомни: когда плод выйдет из камня, нареки его Сосланом.
– Но это ведь мужское имя! А вдруг будет девочка?
– Тогда назови как хочешь, – сказал Уастырджи и, попрощавшись, поехал в Верхние Нарты. Там, вызвав Урузмага, предложил ему постранствовать, на что Урузмаг тут же согласился.
А Шатана считает дни. И вот, наконец, однажды она призвала к себе трех нартовских юношей со стальными долотами и повела их к оплодотворенному камню. И велела им расколоть камень.
И вот трое юношей долбят камень, откалывают от него куски. А Шатана следит за ними и, когда от камня начинает идти пар, отсылает юношей. И уже сама раскалывает. Наконец, отваливается последний кусок, и Шатана вынимает раскаленного младенца. И тут же несет его к ручью с ледниковой водой. Там обмывает его и остужает, а потом, позвав нартовского пастуха, говорит ему:
– Принеси-ка мне парного молока.
Пастух тотчас принес полную миску молока. Мальчик жадно выпил, и после этого Шатана в наступивших сумерках тайно пронесла его к себе.
Прошел год. И вот однажды, в праздник Кутугананта, маленький Сослан ввязался в игру с нартовскими юношами, которые соревновались в стрельбе из лука. Сослан попросил их и ему разрешить выстрелить. Дали ему нартовские юноши лук и стрелу. Сослан, небрежно вскинув лук, одним выстрелом разметал колобки нартовских юношей.
– А что было бы, – сказал один из юношей, – если бы этот камнем рожденный был еще и нартом!
Сослан, услышав это, взмахом руки сломал челюсть неосторожному юноше, а сам побежал к Шатане.
– Чем ты опечален, мой мальчик?
– Я проголодался, нана, – отвечает Сослан.
– Ну, этому легко помочь, – говорит Шатана и вздувает огонь в очаге. Сослан следит за Шатаной, и когда она кладет на горячую плиту хлеб, то прижимает ее руку к плите и говорит:
– Ответь мне быстро – кто я, какого племени?
– Как какого! – вскрикивает Шатана. – Ты – нарт.
– Говори правду, – требует Сослан, – иначе твоя рука изжарится!
– Я правду говорю!
– Но почему тогда нартовские юноши не считают меня своим?
– Отпусти мою руку, – молит Шатана Сослана, – и я тебе расскажу о твоем происхождении.
Сослан отпускает руку Шатаны, и Шатана рассказывает.
– Моя мать, – говорит она, – родом из донбеттыров была, а я сама -частью из нартов, частью – из небожителей. Кровь небожителей – знай об }rnl мой сын! – течет в жилах моего отца, которого зовут Уастырджи. А в твоих жилах – кровь племянника Уастырджи, сына его сестры, хоть ты и был зачат в утробе камня, что и сейчас лежит на берегу нартовской реки. Не забывай никогда, что нартовские юноши и впредь будут выказывать перед тобой свою спесь – такое уж это племя. Но чтобы навсегда отбить им охоту спесивиться, ты прокричи так, чтобы тебя услышали все три нартовских рода – что старейшина нартов, Урузмаг, томится в неволе у Адив-маликка. И что не подобает нартам терпеть такой позор, и ты зовешь нартов вызволить их старейшину из неволи.
– Нарты пойдут за тобой, мой мальчик. Вы оставите за собой равнины и горы, леса и реки и, наконец, пересечете бескрайное поле, за которым увидите галуан Адив-маликка. Адив-маликк, увидев нартовское войско, пригласит тебя в галуан. А нартовское войско он пленит, и ты позволишь ему это. Пройдет время, и нарты убедятся, – а у них на это будет срок, – что не справиться им с Адив-маликком. И тогда поймут, что ты – их единственная надежда. Но ты не спеши, а лишь скажи Адив-маликку, что ты отлучаешься по неотложному делу, что три недели будешь отсутствовать и если к твоему возвращению хоть один из пленных нартов погибнет, то ты, нарт Сослан, из утробы камня вышедший, отрубишь голову Адив-маликку.
– С тем и отправляйся на поиски Урузмага, держа путь на восток от владений Адив-маликка. По дороге встретишься с Урузмагом и с Уастырджи и уж тут ты постарайся, расположи их к себе, выказывая и удаль и достойный нрав. Урузмаг полюбит тебя, хотя и не сразу, на то у него будут причины.
Не стал Сослан откладывать дела. Взошел тут же на курган и прокричал так, чтобы все три нартовских рода услышали его:
– Э-ге-ге-гей, нарты! Лучший из вас, нарт Урузмаг, томится в неволе у Адив-маликка. Каждый, кто считает себя мужчиной, пусть выступит в поход вместе со мной, чтобы вызволить из неволи нашего старейшину, нарта Урузмага!
Услышав это, нарты высыпали на улицы и тут же, ведомые Сосланом, двинулись во владения Адив-маликка. И вот, оставив за собой равнины и горы, леса и реки, после долгих дней пути пересекли бескрайнее поле, на котором увидели галуан Адив-маликка. И тут Сослан крикнул:
– Здесь ли вы, хозяева?!
И столь силен был крик Сослана, что стены галуана Адив-маликка пошли трещинами.
– Это не простой человек, – говорит Адив-маликк своим слугам. -Примите его достойно.
Вышли слуги навстречу Сослану и видят: искрятся глаза их гостя, вспыхивают, точно солнце за тонкой пеленой облаков. А мышцы при каждом движении рук издают стальной скрежет. Но что было делать – пригласили qksch Сослана в галуан и накрыли стол. И вот начали испытывать его -подали чашу, наполовину наполненную ядовитыми змеями, а наполовину ронгом. Сослан берет чашу и заглядывает в нее. Увидев змей, уставляет на них взгляд своих ослепительно сверкающих глаз и змеи уползают на дно чаши. Затем, ощерив рот, Сослан шепчет, обращаясь к змеям:
– Если хоть одна из вас всплывет, я искрошу ее своими зубами, а потом испепелю, – и осушает чашу, а потом швыряет ее жене Адив-маликка.
Чаша падает на колени жены Адив-маликка, и змеи высыпаются из нее. Жена Адив-маликка вскрикивает, маликк бледнеет. Тогда Сослан говорит:
– Я вынужден отлучиться на три недели. Но предупреждаю тебя, Адив-малик, что даже за самый малый ущерб, нанесенный нартам в мое отсутствие, ты заплатишь страшную цену.
Нарты, услышав слова Сослана, шепчутся между собой:
– Впредь следует с Сосланом обращаться, выказывая ему уважение, как достойному нарту. В его жилах, по всему видать, кипит нартовская кровь. Ясно, что Ахсартагката скрытно воспитали тайного сына Шатаны.
Сослан, чуткий слухом, услышал эти слова, но виду не подал. А сам говорит:
– Я покину вас, нарты, чтобы найти Урузмага. Три недели проищу я нашего старейшину. А вы, когда вернусь, скажете мне, как обращался с вами маликк – был ли груб, вдоволь ли было еды и напитков. А там я взыщу с него.
Нарты говорят:
– Но ведь Урузмаг не знает тебя. И ты его не знаешь. И потому относись с величайшим почтением к каждому воину в преклонных летах, Сослан.
Отбыл Сослан в трехнедельное странствие. И несколько дней, не сворачивая никуда, ехал на восток. И вот получилось так, что проезжавшие в то время и в тех местах Уастырджи и Урузмаг увидели: движется им навстречу кто-то маленький на коне. Догадался Уастырджи, что это сын Шатаны, нареченный им Сосланом еще в каменной утробе. И говорит Урузмагу:
– Кто-то направляется к нам, маленький, словно игральный камешек. Но растет прямо на глазах.
– Что из того, – отвечает Урузмаг. – Нас двое, он – один.
– Бывает, что и один ломает десять таких, как мы с тобой, словно сухие ветки.
– Посмотрим.
А Сослан между тем приближается. И видят Уастырджи и Урузмаг, что юношу одолевает сон, что качается он в седле, готовый свалиться. Подъехали Уастырджи и Урузмаг к нему и кричат:
– Эй, юноша, не слишком ли рано засыпаешь?
Сослан вздрагивает, открывает сверкнувшие глаза и говорит:
– Простите, путники! Но я десять дней не смыкаю глаз. Вот сон и одолел меня.
– Ничего, с кем не бывает, – отвечает Урузмаг, – особенно в юности.
– Юность, однако, не помеха делу, – говорит Сослан и спрашивает: -Скажите, не видели ли вы в этих местах Уастырджи и Урузмага?
И Уастырджи говорит:
– Мы-то видели, но прежде, чем ты услышишь от нас что-нибудь, сойди с коня, чтобы разделить с нами трапезу.
Все спешились. Уастырджи и Урузмаг разложили на бурке свою походную снедь, открыли кувшин с ронгом.
И вот пьют они и едят, а Сослан, младший, прислуживает им, предупреждая каждое их желание. И тут по велению Уастырджи через дорогу перебегает золотоволосая лиса. И Уастырджи поворачивается к Урузмагу:
– Смотри-ка, смотри, какая необыкновенная лиса!
Сослан, увидев лису, вскочил и бросился за ней, устремившейся в ближайшее ущелье. Но там лиса, нырнув в лесную чашу, исчезла. Ищет Сослан золотоволосую лису, но не находит даже следа. И тогда, раздосадованный, начинает охотиться. И вскоре убивает семь оленей и семь косуль. И взвалив добычу на плечи, с опущенной головой возвращается к Уастырджи и Урузмагу.
И Уастырджи спрашивает его:
– Добыча твоя хороша. Но почему ты такой грустный?
– Золотоволосая лиса ушла от меня.
– Не печалься по этому поводу. С кем не бывает.
И тогда Урузмаг спрашивает Сослана:
– Но куда ты направляешься, юноша?
– Я ищу Уастырджи и нарта Урузмага. Они отправились в поход и нет от них вестей. Вот нарты и беспокоятся.
Удивился Урузмаг и говорит:
– А ты разве из нартов?
– Да, я из них.
– Но из каких?
– Из Ахсартагката.
Но тут Уастырджи перебивает их:
– Вы потом узнаете друг друга. А пока, юноша, объясни, почему ты один. Где другие нарты, что не ищут старейшину своего.
– Я не один. Со мной было нартовское войско, оно сейчас у Адив-маликка.
Разгневался Урузмаг и сказал вставая:
– О, им не вырваться из его когтей. Теперь они в плену у него. Мне надо поспешить к Адив-маликку, чтобы вызволить нартов.
Но Сослан успокаивает его:
– Не беспокойся, мой добрый старший. Я велел Адив-маликку не трогать нартов в течение трех недель. За это время я должен вернуться к ним, отыскав старейшину нартов и Уастырджи.
Улыбнулся Уастырджи и говорит:
– Ты правильно поступил. Но медлить уже нельзя. Поедем все трое к Адив-маликку.
– Но я не могу, – возражает Сослан, – я должен найти вначале Уастырджи и Урузмага.
– Ты найдешь их, – обещает Уастырджи. – Поверь мне, своему старшему.
Соглашается Сослан и вместе с Уастырджи и Урузмагом отправляется во владения Адив-маликка. Прибыв туда, Уастырджи и Урузмаг проходят к Адив-маликку, а Сослан спрашивает нартов:
– Каково вам, нарты?
– Плохо, – жалуются нарты, – хуже не бывает. Мы оказались в плену. И вот томимся тут, изнуряемые жаждой и голодом.
Огорчился Сослан, но ничего не сказал и тоже прошел к Адив-маликку.
А к тому времени Уастырджи и Урузмаг спрашивают Адив-маликка:
– Почему нартов лишил воли?
– А потому, что они вторглись в мою землю и потравили мои пастбища, – говорит Адив-маликк. – И я не отпущу их, пока мне не возместят нанесенный урон.
– Но вдруг они не согласятся? – спрашивает Урузмаг.
Адив-маликк говорит:
– Одного из них я отпустил на три недели. Если за это время он не принесет выкупа, то я отрублю головы пленникам и сложу из них башню.
Уастырджи поворачивается к Урузмагу:
– Что скажешь?
– Доверим это дело нашему юному товарищу, – говорит Урузмаг. -Однако прежде надо бы узнать, кто из нартов его отец.
И тогда Уастырджи спрашивает Сослана?
– Чей ты сын из Ахсартагката?
– Шатаны.
– А кто тебя нарек этим именем?
– Уастырджи. Так мне Шатана сказала.
Урузмаг от удивления даже рот раскрыл, а потом говорит:
– А, дьяволица, Шатана. Нельзя ей это простить, но…
Урузмаг посмотрел на Сослана, и его взгляд выражал удовлетворение.
– Горе и гнев – делу не помощники, Урузмаг, – сказал Уастырджи. -Но говорят, что горе – брат радости. Твое горе Сослан семикратно возместит радостью, такой это юноша. Не так ли, Сослан? Я имею право спрашивать тебя об этом, ведь это я, Уастырджи, нарек тебя Сосланом. А }rn, – Уастырджи показал на Урузмага, – старейшина нартов Урузмаг.
Сослан встал и, опустив голову, замер перед Урузмагом.
А Уастырджи говорит:
– Мы уже знаем, что Адив-маликк не отпускает нартов. Как же нам быть, Сослан?
– Что ж, – отвечает Сослан, вытаскивая меч, – я поговорю с ним. Вы же, мои старшие, охраняйте выход, никого не выпускайте.
– Эй, маликк, собачье отродье! – крикнул Сослан. – Ты морил нартов голодом и жаждой. Берегись, я иду на тебя!
А Адив-маликк велит слугам:
– Отведите-ка этого щенка к его товарищам, чтобы не беспокоил меня своим тявканьем.
Услышав эти слова, взъярился Сослан и, схватив тяжелое кресло и запустил им в Адив-маликка. И на мелкие щепки рассыпалось кресло. После этого схватились Адив-маликк и Сослан, бороться начали, круша стены. А Сослану мало этого – он толкает локтями опорные столбы и ломает их. И рушится галуан Адив-маликка – падают балки, камни, поднимаются клубы пыли. И тогда схватка переносится во двор. Противники ломают деревья, валят ограды. Наконец, они разнимают объятия и выхватывают зазвеневшие мечи. И тут Сослан, сделав хитрый замах, отсекает нос Адив-маликку. И пока Адив-маликк ощупывал рану, Сослан другим взмахом меча снес верх черепа Адив-маликка. Мозг Адив-маликка разлетелся по двору, словно куски свежего сыра. И тогда последним взмахом Сослан отбросил Адив-маликка так далеко, что он, уже мертвый, рухнул у подножия башни.
Уастырджи видя это, говорит Урузмагу с гордостью:
– О нарты, вы получили такого удальца, о котором и мечтать не мечтали.
Улыбнулся Урузмаг и отвечает:
– Знаю я, что твоим произволением нарты получили Сослана. Будь и впредь милостив к нартам, Уастырджи, – сказав это, Урузмаг подошел к Сослану и обнял его.
А потом говорит пленным нартам:
– А знаете ли вы, что Сослан самый достойный в нартовском племени?
– Знаем, теперь знаем! – ответили нарты.
– Тогда умейте ценить его.
Нарты собрали добро Адив-маликка и двинулись в страну нартов. А Уастырджи говорит им:
– Счастливого пути, нарты! Я же отправлюсь к себе на небо.
– Да встречается тебе только добро, Уастырджи! – пожелали нарты.
Разошлись нарты и Уастырджи, и вскоре нарты прибыли в свою землю. И вот отпировали они, и тогда Урузмаг говорит Шатане:
– Эй, дьяволица, почему мне ничего не сказала?
– Мужчина не должен знать о тайных женщины, – отвечает Шатана.
Улыбнулся довольный Урузмаг и созвал нартов на другой пир, уже в честь Сослана.
