КАРАВАН
Из глухонемой тиши, висящей над песчаной степью, смотрели дрожащие звезды.
На земле влюбленные звезды рассыпались лучами в песнях, как лепестки шувеланской гвоздики.
А туман залег в пески, как уставший караван.
– Встаньте! Эй, караван!..
Громкий голос караван-баши прозвучал сквозь влажный туман. Это было похоже на орлиный крик, который, растаяв в песчаных волнах степи, превратился в далекий и слабый гул. Но он не только разбудил уставших людей – путников и Аксакала, беловолосого и белобородого старика, но и Надежду, уже умиравшую.
Сразу, после короткого утреннего омовения, Аксакал, белоснежный старик и вместе с ним купцы и их слуги, открыв каждый перед собой особо хранимый жаномаз – чистый платок с глиняной печатью, привезенный из Священной Земли, опустились на колени и стали совершать намаз – эту молитву молча, дуа, с трогательной мелодией во имя Аллаха Всемогущего.
Закончив, все встали. Все, кроме Аксакала.
Старик шепотом, словно, боясь разбудить шайтана, просил у Бога дать им спокойный путь – без сатанинских злодеев, без грабителей, без клеветы женщин-демонов, без боли и без несчастных случаев.
Старик трижды поцеловал глиняную печать с начертанными волшебными словами, украшающими святой Коран.
Тумановолосая степь и черноглазые белые верблюды тихо следили за ходом утреннего намаза.
Старик сжал пальцы в кулаки и кулаками вытер слезы вокруг глаз. Встал белоснежный старик на ноги, как маяк в море, как бюст, памятник свету, как букет из высохших белых роз и как живая сказка в туманной белизне…
И ночь преобразилась; словно небесное ожерелье – горизонт начал раскрываться, показав облака, эти красные бутоны с золотой тенью. Рассвет открылся, как огромный букет и засветился на лицах путников.
Горизонт, как край зонта, обозначился перед караваном. И караван двинулся.
Зазвенели колокольчики на шее верблюдов. Кто-то из слуг запел. Под звяканье колокольчиков зазвучала дервишская песня, пропетая бархатистым голосом раба.
Песня эта была о чудной красоте Лейлы, о человеческой любви, о Меджнуне, великом философе, о мучении любви, с поиском спасения человечества в беспредельной любви к Аллаху и к Человеку. Раб, певший дервишскую песню, олицетворял белый караван, похожий на течение самой жизни. И во всем этом было внециклическое движение, проходившее через судьбы любви. А белоснежный старик, этот Аксакал, был тенью мудрости и чистоты, сопровождающей караван.
Караван был нагружен девственно-нежной, светлой, как хрусталь, мечтой Человека.
Караван направлялся туда, где белые облака стояли, словно вознесшиеся минареты, и звезды рассыпались на песке, там, где зарождалось новое сознание.
Когда первые лучи Солнца скользнули по каравану, он остановился, как отряд язычников-солнцепоклонников. Старик вынул из кармана маленькое, размером с ладонь, зеркало. И поблагодарил Бога за теплый свет, за Солнце и поцеловал лучи Солнца, отразившиеся от зеркала.
После этого караван направился к юго-западу. Дувший легкий ветерок сметал следы каравана с сыпучего песка. Единственный куст степи -саксаул, с желтоватыми цветками, то ли скрывался в тени маленького белого облачка, то ли ждал караван. Он виден был на песчаном море, как маяк. И вот караван-баши объявил:
– Дэдэ! – закричал он. – Вижу воду!
Действительно, невдалеке показались зеленые кусты, а вокруг зеленела трава.
И вот добрался, наконец, караван до зеленого острова. И увидел посреди сочных трав говорливый ручей с чистой прохладной водой из волшебного родника.
Подошел старик первым, поблагодарил Бога за бесценный дар – встречу с водой. Стоя лицом к воде, прошептал какие-то слова, набрал в сложенные ковшом руки воды, поцеловал ее и затем выпил.
И люди и верблюды подходили к роднику. Люди улыбались, верблюды несолидно спешили. И выпили все вдоволь, утолили пустынную жажду. И набрав воды, тронулись дальше.
Однако едва удалились люди на полсотни шагов, исчез родник вместе с зеленой травой и кустами. А караван, посвежевший, полный сил, держал путь дальше. Бодро шагал караван словно пророк Ной ждал его на своем великом Судне.
А кругом песок, ни звука, ни духа. Волны песчаные отражают зарю и лучи…
Верблюды, словно боясь потревожить песчинки, осторожно шагают за караван-баши. И люди и верблюды идут друг за другом, как по веревке или по узкой улице.
… Нет спешащих, нет обгона…
Аксакал, старик белобородый, шел впереди, а за ним купцы и слуги. Они доверились опыту старика и караван-баши с орлиным взглядом и волчьим сердцем.
Караван шел день, шел ночь за Аксакалом с невозмутимым спокойствием среди барханов, где песок засыпал давние указатели. Люди верили в чистоту белоснежного старика.
Колокольчики на верблюжьих шеях беспрерывно, с неповторимым тактом, вызванивают верблюжью поступь по мягким волнам песка. И, кажется, что в людских и верблюжьих следах на желтом песке вырисовывается хрупкая тоска по теплой улыбке родного очага, по любви, а также тоска по берегам далекого родного моря в светло-голубой лазури. Идет, позванивает караван, а дервиш подпевает в такт каравану своим бархатистым тенором и голос его обещает счастье, трепетное и непостоянное, как мерцание звезд.
– Дэдэ!.. – почти военным голосом караван-баши напоминает о себе не только старику-аксакалу и всем погонщикам, но и облаку в небе, и песку на земле. Впереди пшеничные поля и крестьяне, собирающие зерно. Раньше такого на нашей дороге не было.
И вот достиг караван края пшеничных полей. Остановился в двух шагах. Хлеборобы удивленно смотрели на белый караван. Белоснежный Аксакал поприветствовал загорелых крестьян, пожелал им богатства, хлебного изобилия, счастливых случаев. Затем попросил у Аллаха достойного воздаяния крестьянскому труду. А в завершение старик поднял несколько колосьев с земли, понюхал их и трижды поцеловал, после чего положил их обратно на то место, где взял.
Запах зерна подействовал, как запах весны, унял боль и снял усталость с уставших членов, словно это были руки Лейлы…
И караван тронулся дальше.
Маленькая девочка, вся в красном, радостно пританцовывая, как детеныш джейрана, помахала вслед каравану белой ручкой, как крылышком голубя.
Один крестьянин вышел вперед с кувшином в руке и вылил воду на след каравана, чтобы дорога была светлой, безопасной и ровной. И остались далеко позади поля со зрелыми пшеничными колосьями. Но запах золотистого зерна еще долго волновал души путников, тоскующие по родным горам и лугам.
– Дэдэ! – Очередной раз прогремел голос караван-баши. – Вдалеке вижу дерево, а под ним что-то живое…
Новость оживила караван.
Смолкла песня дервиша. Идет, движется караван среди темных и зеленых саксаулов. Это те, что засохли давно, а зеленые – это те, что все еще полны стойкой жизнью.
А вот и дерево, обещанное караван-баши. А под ним огромное пламя.
Кто, какой злодей, разжег огромный костер, лижущий зеленое дерево, обволакивающий дымом зелень?
Люди беспокойно переглядываются, слуги смотрят на купцов, а купцы на белоснежного старика. А тот сам смотрит на караван-баши, внимательно наблюдающим за деревом впереди, как живым существом.
И спрашивает белоснежный Аксакал:
– Сын мой, как, по-твоему, народ видит правду?!
– Нет, дэдэ, народ обманут как всегда. Обманут блеском, блеском в виде огня, создающим ложное впечатление…
Через несколько шагов караван-баши удивленно посмотрел на старика и сказал:
– Дэдэ, под блестящим деревом ждет нас девушка, а, может, это и не девушка, а ангел.
Старик и сам вглядывается вперед, и блеск дерева режет глаза. И видит – посреди песчаной пустыни стоит огромное дерево. Ствол и ветви его откованы из червонного золота, а листья выточены из самоцветов зеленого цвета. А под деревом стоит неподвижная, как статуэтка, но на самом деле живая, со светлой улыбкой на губах Муза вечной любви. Она спустилась на землю покорять души поэтов. А рядом цветет красный розовый куст, похожий на букет. Бери и отдай невесте…
Белоснежный старик вышел вперед. И вот Муза утолила жажду белоснежного старика глотком шербета и наградила улыбкой – слаще шербета.
И бархатно-медовым голосом сказала:
– Я тут не по своей воле. Я послана предупредить вас, потому что надвигается сатанинский ураган. На третий день пути он настигнет вас. Будьте осторожны.
Старик опустился на колени, простер руки к ней и помолился. Затем поцеловал руки ангела, поцеловал зеленые листья золотого дерева. А когда он встал, исчезла Муза, и дерево исчезло. Не осталось ничего, кроме веры и светлой надежды.
И тогда погонщики и купцы опустились на колени и возблагодарили Бога за предупреждение.
И сказал белоснежный старик:
– Велика милость Аллаха. Мы вытерпим испытание, ангелы Бога нам укажут способ. Бог спасет нас.
Караван двинулся дальше.
И вот наступил час испытания человеческой воли и человеческого достоинства перед стихией. Это было испытание на достоинство и мужество, которым каждого из живущих проверяет Господь.
Если здесь, на белом свете, не удостоишься такого испытания, то все равно не миновать его в загробном мире.
Старик распорядился привязать прочной веревкой верблюдов друг к другу, а людей к верблюдам. И вот легли верблюды с привязанными к ним погонщиками и купцами, легли в круг, и каждый накрылся, кто чем мог.
А ураган надвигался, ревя как тысячное стадо верблюдов. Голубое небо стало свинцовым. Ураган был таким буйным, что даже всю жизнь странствовавший Аксакал растерялся.
Буйный ураган обрушился на караван всей своей бешеной мощью и вмиг сравнял большие песочные холмы. Из выброшенного в небо песка образовались огромные конусообразные смерчи, похожие на гибкие трубы между небом и землей.
Чудовищный рев урагана напоминал трубу архангела Исрафила.
… Иногда в грохоте урагана слышался волчий вой, топот стада диких верблюдов, рев онагров, визг привязанного иблиса. Или такие звуки, будто по клавишам органа скачут неукротимые тигры и пантеры…
Это что за наказание, за какие грехи такое наказание? Разве справедливо, Аллах милостивый, наказывать столь строго простых смертных за их слабости, разве человек до того провинился, что должен нести кару от Хаоса?!
Но вот, наконец, утихла буря, утих ураган, успокоилась степь, вылез, встал засыпанный звенящим песком караван.
Он, минуту назад стоявший на краю смерти, теперь впитывает красоту, как воду. И не может насытиться видом города с высокими зеркальными домами, с мечетями под золотыми куполами, видом города добрых людей, города влюбленных, красотой и чистотой, города без болезней.
Караван с грузом добрых намерений и теплых надежд прибыл к светлой цели, точно по адресу прибыл…
ПЕРЕД РАССТАВАНИЕМ
Вот мы и встретились, Ханем-Эфенди.
На середине поля, у большого тутовника. Постой со мной еще миг, посмотри на это зерно, оно повернулось лицом к бездонному голубому небу. А ты стоишь неподвижно, как статуэтка восточной газели. А я?! А я влажными глазами смотрю на зернышко и на голубые небеса, на тебя смотрю, на твои агатовые глаза, вьющиеся волосы, ласкаемые сладострастным дыханием азербайджанской весны. Ревную тебя к ветру, он ласкает тебя. Как жаль, что не моими руками он гладит твои персиковые щеки, грудь твою, похожую на спелые гранаты. Ветер стремится к тебе, как пчела к горным цветам. Он так развязно трогает твои щеки, шею, грудь, руки. Ах, эти ноги!..
Я опять скоро уйду странствовать. Так дай на прощанье ручку твою с тонкими пальчиками, и я поцелую ее как фрагмент неба лазурного, как осколок льдины полярной, как кусок святой земли.
Девственна ты, Ханем-Эфенди, и безгреховна. Но не бойся грехов, я заберу их себе. Я не первый раз беру на себя грехи друзей. Такова моя доля. У меня нет страха перед тяжестью грехов. Я не боялся жить в темноте, вдали от людей, в чаще лесной. И грешить не боялся. И, может быть, поэтому уверен, что Пророк простит мне и твои грехи.
Дай, прикоснусь к тебе, положу на дыхание твое губы и глаза, и пусть мои глаза повлажнеют, как камушки вокруг родника, в котором плещется дикая утка. Пусть хлеб насущный и зернышко, которое в синее небо дышит и слышит таинственную песню Космоса, адресованную большой любви, будут свидетелем простой истины. Свидетелем моей любви. Она в том, что тепло твоих рук и слез, складки губ, ямочки на щеках, эти знаки надежды, призывают меня к заре рассвета, к завтрашнему дню.
Пусть на заре руки твои согреют мое сердце. Прижми мою голову к своей груди на одну лишь минуту, чтобы перешли ко мне твои страдания, печали, чтобы я от боли, которую ты скрываешь, расплескался, опечалился твоей печалью, чтобы из глаз твоих не сыпались, как жемчужины из порванного ожерелья, слезы.
Хочу рисковать жизнью в волшебных пещерах за тебя, как твой должник. Расплатиться хочу головой у палача, не позволю, чтобы твои ресницы над родниками глаз омочились слезами.
Последний раз дай насладиться запахом твоих волос, аромат которых слаще дыхания распускающегося бутона азербайджанской розы, чтобы вечно помнить это и любить тебя, нежную, как луч Луны. Где бы я не был, буду спать лицом к Мекке, к святому золотому Гробу Расул-Аллаха, чтобы по ночам на лунном серебре молиться девственности и чистоте, этому бриллианту безграничной любви, дару Пророка.
Дорогая моя! Клянусь нежным светом самой далекой звезды, я никогда не взлетал над людьми на крыльях высокомерия. Я раздарил все, что имел, нуждающимся в пачке соли, тем, для кого мешок муки был богатством, друзей одарил, больных и нищих в избах, на вокзалах с дымом паровозов и пылью поездов. Много раз я падал на дорогах жизни, но все вытерпел и выжил. Встал. Выпрямился. Убежал от смерти, чтобы странствовать, пока не отыщу тебя.
Мне уже далеко за сорок, и я этот срок прожил на колесах. Будто какая-то колдовская дорога подчинила себе мою судьбу, зовя меня в бесконечность, где, я знал, встречу тебя.
Я не жалуюсь. Деревья должны гнуться от ветра, но самые крепкие не ломаются. И расцветают.
И вот, наконец, ты передо мной, стоишь под деревом тутовника. Горячая, как шоколадная лава, беспечная, напевающая песни из волшебных сказок, под музыку цветов и таинство тумана, окутывающего твою биографию вместе с синевой Каспия и радугой, этой люстрой над морем…
ЗЕЛЕНЫЙ ЛИСТ ЧИНАРЫ
Весна стучит в окно пальцами дождя.
То в мое сознание стучит память о встрече. Хорошо запомнилась та встреча – ты была в бело-голубом, как само небо. И вся – в белом-белом свете. Ты была добра и безотказна, и любезна ты была. И нежна, как звезды, мерцающие перед рождающимся рассветом. Нет ведь квоты на цветные надежды, из твоих уст слышно было: да… да… В ответ на дождь поцелуев тоже – да… да… Вот мои руки. Это ангел любви трогает моими руками тебя, и это он говорит твоими устами: да… да… Это ангел ангелов говорит моим голосом, моим дыханием. И это он от весны до весны зелеными листьями золотых роз то прячет, то открывает золотой бутон. И говорит во мне, я лишь покорный слуга его. Это он, ангел любви, во мне, и я в нем…
Помню я, как разнеслась весть о встрече с хрупким, кристально чистым миром сказочной любви. До сих пор денно и нощно бьется душа беспокойно, не знает, как уберечь ее от крови, тоски и разлуки?
Помнишь ли ночной пляж?.. Ты, я и луна… Свет луны отражался в тебе. И ты в профиль и анфас была похожа на пери, на русалку на берегу моря, твой силуэт светился, как маяк Надежды. Море руками-волнами обнимало твои ноги, неустанно чмокая их. Ты стояла под желтым сиянием лунной зари, и Луна ласкала тебя в лунной любви, без которой грош цена ночному пляжу. С трепетным сердцем, чувствуя удары в висках, я подошел к тебе, дотронулся рукой до твоего лба, точно единорог, покорный девственнице. Мы стояли у чистого течения морской реки. Пенистые волны, бегущие на берег, расстилались, как газовое белье на теплом песке, и таяли. Я слышал, как волны шептали: “Она живая, но она из света, из молока, из облака лунного”…
Мы поплыли далеко, купались долго, забыв обо всем. Даже о том, что мы люди, а не рабы, что это – море, что с ним шутить нельзя. Ты плавала в блеске лунных лучей, как русалка, как милая пери, как сирена среди крутых волн, ласкающих твое тело.
… Звезды любовались нами. Нет, теперь я думаю, мы не купались, мы жили, как в сказках Водолея и Нептуна. Мы были частью природы, серебром лунных лучей, перламутровой водой моря, мы были пеной и волосами волны. Обнаглели и я, и волны, мы играли с тобой, а ты с мигающей луной.
Пенистые волны пели колыбельную, а море было качелями. Или колыбелью… И играло на струнах золотых.
Мы были далеки от суеты, жили в легенде, и у нас не было родины, была общая для всех людей Земля. Не было нации, был – Человек. Мы были такими богатыми, чистыми, вокруг водная степь, над головой зонт от зари – ни политики, ни радиации. Только любовь и чистота! Мир про нас забыл, а мы чувствовали только его. Как любовь, чувствовали.
Ох, как жаль, что все это осталось под тенью зеленой ветки чинары… Чинара – это память моя.
Теперь – мир без тебя, мир без восхода солнца. Где ты?!
Без тебя сгущается мгла, луна не восходит в полнолуние, беден стал мой микромир, в венах кровь уже не красна, зеленые листья розовой Надежды уже стали желтеть.
Может, где-то и ты стоишь на пороге с тоской в душе, как фиалка в вазе?!
Я облетел полсвета, словно певчая птичка, которая однажды сгорит до рассвета в пламени любви.
Где ты?!
Иногда шалун-сквозняк стучит в дверь или в окно, мой тоскующий взгляд непослушно бежит за тенью, летит в голубые и красные горы, летит за добром и за любовью…
А иногда, разыскивая тебя, устаю. И тогда останавливаюсь у водопада. С вершины гор льется медовая, сладкая вода, а из моих глаз льются слезы – эта горечь зеленой мечты буйного крика…
…Если увидишь золотую брошь на склонах гор кавказских, над пропастью – знай: это отпечаток моего крика!
