Маленький Тамук бежал в школу. Он был совершенно счастлив. Неделю назад вернулся его отец из России, где был на заработках, и сегодня наконец-то купил в музыкальном магазине телевизор. Теперь Тамук будет смотреть фильм про Штирлица не в доме Игера, у которого мама красивая, но злая, будто с цепи сорвалась. Ну уж нет, к этим спесивым богачам он больше ни за что не пойдет. И в школе врать не надо будет. Ведь Тамук всем говорил, будто у них дома большой телевизор и фильм «Место встречи изменить нельзя» приходят смотреть соседи. Достали уже. Совсем потеряли совесть. Мама Ира прогоняет их, а им хоть бы что. Уйдут, надувшись, а на следующий день снова припираются с заискивающими улыбочками:
– Тетя Ира, можно посмотреть кино? Мама Игера опять нас прогнала.
– Ну конечно, смотрите, – говорит мама Ира. – Я же не такая злая, чтобы прогонять бедных детей, как некоторые. И конфеты из вазы ешьте, не бойтесь. Я их не для красоты на стол поставила.
– Спасибо, тетя Ира. Мы больше не пойдем к бембиз Игеру, у которого такая бешеная мама.
– Да пожалуйста, можете хоть до утра сидеть. И айвовым вареньем вас угощу, и грушевый компот открою. Пейте на здоровье…
Тамук пробежал малый мост и остановился у большого двухэтажного дома таксиста Нугзара. Внутри, наверно, не меньше десяти комнат, прикинул Тамук, с завистью смотря на занавешенные окна нижнего этажа. А у нас-то всего две, если считать за комнату небольшую пристройку. Конечно, если бы папа тоже работал таксистом, он бы отгрохал дом не меньше, и тогда бы Тамук не получал затрещин от старшей сестры, учившей уроки под рев братишки-сосунка, который постоянно нарывался. Школа была тут же, за углом, и звонок застал Тамука на персиковом дереве в саду Нугзара. Один большой и сочный персик он уже успел слопать, стоя на ветке, и едва не подавился косточкой. Сладкую мякоть другого он только надкусил – и как индеец спрыгнул на траву, готовый к схватке с бледнолицыми. Ему не хотелось пачкать свою новую московскую форму в гнилых персиках под ногами, а то перекувыркнулся бы не хуже Виннетусынинчучуна. Бледнолицые, наверно, наделали в штаны, увидев, с кем имеют дело, и, переглянувшись, остались лежать в побуревшей траве.
– Это земля апачей, – сказал Тамук Великий Воин и, издав боевой клич, как индейцы в фильме «Виннету, сын Инчучуна», схватил ранец с учебниками, перелез через проволочную сетку изгороди, при этом чуть не порвал штаны. Ну и влетело бы от мамы Иры, подумал он, стараясь взглянуть на себя сзади, как вдруг заметил лохматую собаку, гонявшуюся за своим хвостом. Тамук остановился и, не спуская глаз с дворняги, нагнулся, чтобы подобрать камень. Пес тоже перестал кружиться и, насторожившись и принюхиваясь, наблюдал за школьником. Почувствовав опасность, он бросился наутек. Булыжник пролетел над собакой, и та, взвизгнув, прибавила ходу. Проехавший мимо грузовик поднял пыль. Тамук посторонился, и снова было принялся оправлять форму, когда заметил Кучу.
– Уа, кого я вижу, – усмехнулся Тамук. – Подойди-ка сюда и посмотри сзади. Кажется, я штаны порвал. Да не бойся, не кусаюсь.
Куча осторожно приблизился к нему и через минуту лежал на асфальте, пытаясь защитить лицо от кулаков Тамука.
– В кого вы швыряли камни летом, а? Я свалился с камеры, и ее унесло в Гур! Вита меня вытащил за волосы, с полным пузом воды…
– Вайме деда! – орал Куча. – Отпусти! Меня там не было!
– Рассказывай сказки другому! Тебя и толстого Гочу я сразу узнал. До него я тоже доберусь. А пока получай, твою мать…
– На мать не ругайся… Пожалеешь… Ай! Ты мне зуб выбил…
– Я пожалею? Да кем ты меня пугаешь? Ну слушай: шени деда м… Хочешь еще, а?
– На мать не ругайся… Она… она умерла.
Тамук занес кулак и замер. Затем слез с Кучи и протянул ему руку.
– Что ж ты молчал? – пробормотал он. – Извини…
Куча оттолкнул протянутую руку и встал, сплевывая кровь. Опустив голову, он побрел вниз по безлюдному шоссе, а Тамук, нагнувшись, подобрал разбросанные по асфальту тетради и книги на причудливом грузинском. Запихнув их в зеленую папку, он догнал ссутулившегося Кучу.
– На, возьми свои книги и прости, – сказал Тамук. – Я же не знал про твою мать… То есть… Я не то хотел сказать. Ну ударь меня, только несильно, а то я опять разозлюсь. Послушай, у меня есть три рубля. Хочешь, купим сигареты и пойдем в парк? Выкурим трубку мира, а? Ты будешь бледнолицый, а я краснокожий или наоборот. Выбирай. Да возьми свои книги…
Куча вытер глаза и сунул папку под мышку.
– Тебе же в школу надо, – сказал он.
– Плевать на школу. Слушай, однажды я видел, как ты затягивался и пускал дым кольцами. Научишь?
– Конечно. А хорошо ходить в школу со второй смены?
– Как тебе сказать. В пятом классе об этом только и мечтал. А сейчас даже жалею. Вот ты, к примеру, уже отучился и свободен, а мне сидеть за партой до вечера и получать подзатыльники за невыученный урок.
– А вас тоже бьют учителя?
– Еще как. Настоящие гестаповцы. Особенно училка по осетинскому. Она такая здоровая. Сначала тянет за ухо вверх, а когда ты уже на цыпочках и готов взлететь к потолку, бьет по голове толстой обручалкой.
Рассказывая, Тамук отряхивал пыль с одежды Кучи и даже дал ему свой грязный носовой платок, чтобы тот вытер с лица кровь. После чистки они пошли в магазин Бабо на углу Садовой и купили там без всяких расспросов ворчливой Бабули пять пачек «Примы» и коробок спичек. Куча хотел еще зайти в киоск хромой Жужу и взять у нее пива – если, конечно, не прогонит, на крайняк можно было купить лимонад, – но дверь под стершейся вывеской оказалась на замке. Они перебежали дорогу и юркнули в парк через покосившиеся решетчатые ворота. Прошуршав по ржавой листве мимо школы бокса, откуда доносились крики и топот спортсменов, школьники остановились и оглянулись по сторонам.
– Вроде никого, – сказал Куча, и, уронив папку у громадного тополя, сел на книги. Тамук уселся напротив, облокотившись на ранец.
– Хороший у тебя ранец, – сказал Куча, открывая красную пачку «Примы». – Смотри-ка, дождь пошел. Кхе-кхе. Без фильтра всегда крепкие, но мой отец только эти и курит. А ты разве не будешь?
– Буду, конечно. Кхе-кхе. Совсем некрепкие. Кхе-кхе. Я могу все шесть пачек скурить.
– С напасами?
– Нет, конечно. Ну-ка затянись сам… А кольца, кольца? Здорово. Давно куришь?
– С первого класса.
– Ого, ты сейчас в шестом, как я? Ха, да за пять лет я бы дым из задницы научился выпускать.
Куча хихикнул:
– Вряд ли. А вот из глаз я умею. Хочешь, покажу? Только смотри мне прямо в глаза, и никуда больше.
– Ай, ты мне руку прожег!
– Ха-ха, кхе-кхе, все дурачки попадаются на этом.
– Опять нарываешься, шени… Ну ладно… А дома знают, что ты куришь?
– Догадываются. Но мне плевать. Я беру пример со старших, а они все курят. Слушай, а чего к Нугзару в сад залез? Если бы он застал тебя, мамой клянусь, переломал бы тебя надвое.
– Кем ты клянешься? Ах да… Ну сначала ему пришлось бы поймать меня, а это не так просто. Видел, какой я ловкий? То-то. Но тут дело вот в чем. У его жены туберкулез, и он повез ее в Абастумани. Так говорила мама вчера, а она знает, поверь мне.
– Откуда?
– Как откуда? Она же медсестрой в тубдиспансере работает, кхе- кхе.
Куча понимающе кивнул и снова пустил дым кольцами.
– Послушай, – сказал побледневший Тамук. – Я бы тебя и пальцем не тронул, если бы знал про твою мать… Что-то меня тошнит… Ох как плохо…
Он привстал и, пошатнувшись, оперся о дерево. Куча не спускал с него глаз.
– Знаешь, – сказал Куча, медленно поднимаясь. – Моя мать умерла, когда рожала Эку.
– Мне плохо, – бормотал Тамук. – Эка – твоя сестра с таким большим носом, да? В нее бембиз Игер влюблен… Ох… Не надо было столько курить. Да пошли вы все на…
Куча набросился на него и повалил на мокрую листву. Но не прошло и минуты, как нападающий оказался лежащим на спине. Тамук сидел на нем верхом и, подставив лицо дождю, бормотал:
– Как же мне плохо. Ты сам виноват. Не надо было швыряться камнями… Мы просто проплывали мимо Мамисантубани. Хотели на камерах до Гори добраться, а вылезли в Эргнети с шишками… Ладно, с тебя хватит. Вставай и вали отсюда… Ну чего встал? Сигареты тоже можешь взять себе… Нет, погоди, сейчас я умру, как Бока. У него тоже был туберкулез… Умоляю тебя, вызови скорую, а? Бери всю сдачу, только кинь две копейки в автомат и набери ноль три.
– Скорая бесплатно, – прошипел Куча, но деньги взял и засунул в карман.
– Спасибо, ты настоящий друг. Мама говорила, что кашель и тошнота – первые признаки туберкулеза. Кхе-кхе… Она еще говорила, что больные харкают кровью. Тьфу… Точно. Не может быть, ты мне губы разбил. Сейчас я засуну тебе кое-что в рот!
Тамук поднялся с колен и, шатаясь, пошел на Кучу, который согнулся в борцовской стойке.
– Ты думаешь, я с тобой бороться буду? – усмехнулся Тамук. – Сначала я выбью твои гнилые зубы…
– Отстань от меня, слышишь?! – вопил, отступая, Куча. – Шени деда м…! Понял? – И вдруг, споткнувшись о гнилую ветку, упал. В ту же секунду Тамук бросился на него, но вскрикнул и обмяк. Куча откинул от себя безжизненное тело своего обидчика и встал, держа в руке булыжник величиной с кулак.
С минуту победитель молча смотрел на неподвижно лежащего лицом вниз Тамука, выронил камень, повернулся и бросился бежать… Мокрый и растрепанный, он остановился передохнуть у дома Нугзара. Оглянувшись, Куча убедился, что погони нет, и подставил грязные ладони к водосточной трубе, откуда лился дождь, барабанивший по оцинкованной крыше.
В парке на палой листве под дождем, скрестив ноги, сидел школьник. Он нащупал шишку на голове, и его маленькое лицо исказилось злобой.
– Бледнолицый вонючка чуть не убил меня, – возвестил Тамук Великий Воин. – Он откопал топор войны, хотя мы выкурили трубку мира, – великого воина чуть не вырвало, но, как и подобает индейцу, он держал себя в руках. – Я сниму с него скальп, за вероломство.
Боевой клич апачей разнесся по окрестностям…
