…А вечером снег повалил большими хлопьями. Он ложился на крыши опустевших домов и на черные, мертвые коробки сожженных; на замерзший асфальт, местами красный от крови; на баррикаду и мрачных ее защитников, пропитанных дымом костров, вокруг которых они стояли. Снег шел и по ту сторону баррикады, ложась на фальшивые погоны мнимых милиционеров; на их бронетранспортеры; на «Икарусы», в которых они приехали.
Заворожено смотрел я на догорающий костер. Языки огня бились в агонии, становясь все меньше и меньше, пока, задымив, не погасли совсем. Внезапно подул сильный ветер и осыпал меня искрами. Я отбежал в сторону, чтобы стряхнуть их со своей дымящейся одежды. Меня обожгло; как будто пламя переметнулось в меня. Куртка стала мокрой и липкой. «Неужели это кровь?» – подумал я, леденея от ужаса. Но тут же отогнал от себя нелепую мысль и даже попробовал улыбнуться…
На вершинах деревянных столбов горели электрические лампочки в круглых шляпках и освещали вечернюю улицу. Я бежал по ней вместе с остальной ребятней за желтым «Икарусом». Я хотел ухватиться за него сзади и прокатиться на стертых подошвах своих кирзовых сапог по утрамбованному шинами снегу. Поскользнувшись, я упал и, откатившись к тротуару, затаился в глубоком снегу подобно индейцу. Я радовался, что бледнолицые дьяволы, спешившие с большими набитыми сумками в свои дома, не видели и не замечали меня. Автобус и гнавшаяся за ним кричащая детвора вскоре исчезли за поворотом. Но я ничуть не огорчился. За что-нибудь я все же зацеплюсь. Вон, буксуя, тащится красная «шестерка». Она везет за собой орущую толпу мальчишек. То, что надо. Водитель «Жигулей», открыв дверцу машины, высунулся из салона. Угрозы и мат сердитого шофера больше веселили, нежели пугали детвору.
– Отцепитесь! Отцепитесь, я вам говорю! – надрывал он свой голос. Но прилипалы пацаны только смеялись над ним. – Хорошо же, я покажу вам, вашу мать! – пригрозил водитель.
– Лучше за дорогой смотри, а то в аварию попадешь! – кричали в ответ дерзкие мальчишки.
Владелец «шестерки» в бешенстве хлопнул дверцей и нажал на газ. В хвосте автомобиля это вызвало всеобщий восторг. Я подбежал к машине. В нос ударил запах паленой резины, валивший от визжащих шин. Кто-то протянул мне руку в мокрой кожаной перчатке, за которую я схватился. Это была рука коротышки Хряка.
– Цепляйся за мою куртку! – крикнул он. – Только не порви. Мне ее недавно отец из Москвы привез.
– Я держусь уже, не ори, – сказал я, обрадовавшись встрече. – Классные у тебя перчатки. У кого стянул?
– Девчонка одна дала потаскать! – орал неугомонный Хряк. – С паршивой овцы хоть шерсти клок! Слушай, а ты знаешь водилу? – Кто ж не знает этого садиста, мать его! Он в охотничьем магазине продавцом работает. Однажды он отлупил меня за пару крючков…
А я ведь тогда задницей чувствовал, что неспроста эта гадина выползла из магазина, оставив меня там одного. Как глупая рыба, клюнул на приманку: схватил с прилавка крючки и только хотел дать деру – продавец тут как тут оказался. Поймал за руку на месте преступления. Он бил меня руками и ногами, как будто дрался со своим ровесником. Спасибо охотникам, которые зашли туда по своим делам. Они-то и не дали убить меня.
– У тебя нет ничего такого острого? Я бы покорябал краску на его новенькой тачке.
– Да он просто сумасшедший! – воскликнул Хряк и поправил свою пушистую шапку-ушанку, которая то и дело сползала ему на глаза. – Но дочка его, Хатуна, – красавица. Она там внутри сидит и знает, что я здесь. Вчера мы с ней в кино пошли на какой-то заумный фильм. Зал был совершенно пустой. Даже старый очкастый билетер не стал смотреть такую муть. Для кого такие фильмы снимают, непонятно. Ни одного выстрела за две серии, ни одной драки. Зато я понял одно: на такие фильмы, где одни разговоры, надо ходить с девушкой и целовать ее. Знаешь, Хатуна классно целуется, и я обещал на ней жениться после школы, то есть после армии. Если, конечно, она дождется моего возвращения.
– Врешь ты все, – сказал я. – Никого ты не целовал; и замуж за тебя она не пойдет. Тобой родители своих маленьких детей пугают, вот что!
– Да пошел ты, – весело сказал Хряк. – Ты мне просто завидуешь.
И он был прав. Я действительно ему завидовал. В него влюблялись девчонки не только из нашего, седьмого «б» класса, но и красавицы из параллельного «а». Однажды Хряк похвастал мне, что у него свидание с Ирой. «У нас с ней настоящая любовь», – прибавил он вздыхая.
Ира была старшеклассница, и я считал ее самой красивой девушкой в нашей школе. Я не поверил Хряку и тайком увязался за ним. То, что я увидел, привело меня в изумление. Ира в зеленой куртке и короткой черной юбке сидела на лавочке у озера в парке. Ее длинные каштановые волосы, обычно заплетенные в косы, теперь были распущены и красиво спадали ей на плечи. Когда она увидела моего недоношенного друга, ее милое лицо стало пунцовым, и она улыбнулась ему своими пухленькими губками. Хряк подсел к ней и начал о чем-то просить. Я наблюдал за ними из-за дерева с почтительного расстояния и слов не слышал. Но о чем мог просить мой озабоченный друг в наступивших сумерках, в парке, где, кроме них, не было ни души? Нетрудно было догадаться. Ай да Хряк! Молодчина. Кажется, он уломал ее, потому что они встали и, взявшись за руки, медленно побрели в глубь парка. Правда, отследить их незамеченным дальше у меня не было никакой возможности.
«Девочки от него без ума, – думал я в досаде. – А от меня шарахаются как от чумного». Тьфу, твою мать. Плевок попал в придурковатую харю Гурама, с которым мне завтра предстояло драться. Давно я точил на него зубы. Насрать, что он старше и сильней. Этот краснорожий мудак вздумал ухаживать за моей старшей сестрой, которая училась в самой элитной школе Цхинвала. Масло в огонь подлили слухи, будто Гурам мял мою сестру в лесу Чито. Для меня это было страшным оскорблением. Сдохнуть мне, если он не пожалеет, что родился на свет. У меня и кастет имелся, если что. А мать его шлюха, это все знают….
Краснорожий держался за бампер с краю и посмотрел в мою сторону. Я спрятал улыбку в горло своего шерстяного свитера. Кажется, он понял, кто в него плюнул, но стерпел. Сделал вид, что смахивает снежинки со своего перекошенного бешенством лица. Ничего. Завтра ты будешь вытирать со своей разбитой морды кровь.
Еще бы он не стерпел: ведь я был с Хряком, а его боялись даже старшеклассники; и не только они. Малый рост моего друга нередко обманывал любителей подебоширить. Но после драки с ним они неделями не выходили на улицу из-за выбитых зубов и синяков. Меня Хряк терпел, несмотря на мой жуткий характер. Может быть, потому, что я был такого же невысокого роста и казался ему беззащитным и ущербным? А я не раз пользовался его покровительством и затевал ссору с ребятами намного сильней и старше меня. Хряк появлялся в самом разгаре драки и на вопрос наблюдателей, по какому праву он вмешивается в честный поединок, говорил: «Он мой двоюродный брат!» – хотя мы были с ним всего лишь однофамильцы – и начинал крушить всех подряд.
После нескольких таких стычек меня боялись не меньше самого Хряка. У него были не совсем обычные ребра, они как будто срослись – такие люди, как известно, необыкновенно сильны. По крайней мере, так говорили взрослые, с восхищением взиравшие на фигуру Хряка летом на берегу Лиахвы. Хряк не любил, когда на него глазели, и бросался в воду не раздумывая. Однажды Хряк нырнул и пробыл на дне Лиахвы так долго, что загоравшие на каменистом берегу «серьезные» парни засуетились, гадая, в каком месте всплывет труп моего «двоюродного брата». При мысли о том, что Хряка, раздутого водой, с неузнаваемым лицом, понесут в гробу на Згудерское кладбище, у меня сдавило в груди. «Хряк, братишка, не оставляй меня одного, – шептал я, вытирая слезы. – Ну где же ты?» Я заплакал громко, навзрыд.
– Кто он тебе? – спросил меня какой-то волосатый дядька. – Брат мой… двоюродный…
Когда он наконец вынырнул и с улыбкой подплыл к берегу, я бросился на него с кулаками.
– Не делай так больше, слышишь?! Не делай! – кричал я в исступлении. – Это совсем не смешно! Тенгиз утонул так же! Или ты забыл?!
Хряк схватил меня за руки и крепко держал, пока я бился в истерике. Он ничего не понимал и растерянно оглядывался по сторонам.
– Мы все думали, что ты утонул, – сказал один из «серьезных» с татуировками на теле. – Малый волновался за тебя…
Машину уже заносило то вправо, то влево. Некоторые срываясь падали, но, поднявшись, догоняли нас и снова цеплялись. Мы медленно скользили вверх по Исаака, и люди, попадавшиеся навстречу, были веселы и беспечны. Среди них были и пьяные; на них не обращали внимания. Все радовались снегу, выпавшему как раз под новогодние праздники.
– Может, отцепимся? – сказал Хряк. – У меня ноги промокли. – Ты как хочешь, – ответил я, – а мне еще рано домой.
– У отца сейчас запой, – грустно сказал Хряк. – Как с Москвы приехал, так и запил. Достанется мне от него, когда заявлюсь домой в таком виде.
Я злорадно усмехнулся про себя, представив, как пьяный Мухар будет пороть ремнем голозадого Хряка, имя которого заставляло задумываться даже взрослых.
– А у нас уже елка есть, – сказал я. – Дома сейчас хвоей пахнет. Обожаю Новый год и все, что с ним связано. И фильм будут показывать новогодний… как его… ну про баню и пьяниц. Мы этот фильм у вас смотрели в прошлом году. Тогда у нас еще не было своего телека. А, вспомнил: «Ирония чьей-то судьбы».
– Да отстань ты, не помню, – сказал Хряк и тоже плюнул в Гурама.
Тот отцепился от греха подальше. Мой «двоюродный брат» проводил его недобрым взглядом и крикнул:
– Я еще доберусь до тебя, твою мать!
– Сомма дахишан кубо счатта канн! (Закажи себе гроб назавтра!) – крикнул я оплеванному. – Ай да хойы такка!.. (Я твою сестру!..) Женщина, везшая на санках зеленую елку, остановилась и посмотрела в нашу сторону.
– У нас тоже есть елка, – вздохнул Хряк. – Но она искусственная, из пластмассы. Отец говорит, что деревья тоже живые. Они просто говорить не могут.
Слова Хряка задели меня.
– Выходит, у нас дома труп дерева?! – сказал я ему гневно. – Выходит, что так, – сказал Хряк осклабившись.
Мы немножко помолчали. Я думал о козе, привязанной к живому дереву у нас в саду. Родитель мой, после небольшого совещания с матерью, притащил ее за веревку со скотного базара в прошлое воскресенье. Он собирался прирезать ее на Новый год. Животные, наверно, понимают язык деревьев. Старая яблоня, которую отец собирался срубить, наверняка нашептала козе о том, что ее ожидает, потому что, когда я подходил к ней, чтоб потаскать ее за рожки, она больно бодалась. Я жалел животное, несмотря на его вражду ко мне. Но жаркое из козьего мяса я просто обожал.
– А давай не пойдем завтра в школу, – оборвал мои мысли Хряк. – Все равно скоро каникулы. К тому же Новый год на носу. Лучше пойдем в кино. В «Фидиуаге» фильм про индейцев. У меня и деньги есть. Целый червонец.
– И пива напьемся, – сказал я радостно. – У меня тоже есть деньги. Покутим, как в прошлый раз.
– Вот-вот, – сказал Хряк, – устроим настоящий праздник и подеремся как следует. Я хочу кое с кем поквитаться.
– Это с кем же? Кого ты собрался изуродовать?
– Да соперник у меня объявился. Цветы Хатуне дарит; стихи ей посвящает. Но завтра я с этим Пушкином такое сделаю, что при одном ее имени он будет блевать.
Хряк аж подобрел в предвкушении завтрашней разборки.
– Так уж и быть, – сказал он. – В кармане у меня мандарины. Можешь взять себе пару штук, если хочешь, но конфеты не трогай. Я их одной девчонке обещал. Может, она даст мне под новогодние праздники. Ребята говорили, что она безотказная. Но в такую чушь я не верю и скажу тебе почему. Когда говорят, мол, такая-то чуть ли не сама бросается на парней, больше всех и ломается.
– А кто она? – спросил я. – Может, я ее тоже знаю.
– Ее Мадиной зовут, – сказал Хряк. – Она, кажется, в шестой школе учится, из старшеклассниц. Знаешь, какая у нее грудь? – Я отрицательно покачал головой. – Как у твоей матери, – засмеялся Хряк.
– А я заменял твоего папашу в постели, пока он прохлаждался в Москве, – сказал я. – Твоей мамочке это очень понравилось; она хочет, чтоб я стал твоим вторым папой. Я буду тебе примерным отчимом.
– Папуля, – сказал Хряк паясничая, – разреши мне ночью переспать с твоей мамочкой!
Я обшарил карманы Хряка и выгреб оттуда полную горсть шоколадных конфет. Мандарины я не тронул. Были бы апельсины – другое дело, а такого пахнущего добра с оранжевой кожурой у нас дома хоть давись. Я переложил сладости в пестрых обертках в карман своего коричневого пальто.
Радостные крики и смех чуть не оглушили меня. Оказалось, что рот мой был раскрыт, и я визжал от восторга вместе с Хряком громче всех. Машина между тем повернула на улицу Сталина. На повороте нас ждало новое пополнение из беспризорных. Они тоже уцепились за нас. Это было уже слишком. «Шестерка» остановилась. Из нее выскочил разъяренный водитель с ружьем.
– Ткуени деда уатире! (Вашу мать!) – закричал он, прицеливаясь в нас.
– Арра мама! Рашеуби! (Нет, папа! Что ты делаешь!) – повисла на отце Хатуна.
Мы упорхнули как стая воробьев и рассыпались кто куда. Я бежал за смеющимся Хряком.
– Говорил тебе, что у него не все дома! – кричал Хряк на ходу. – А она молодец! Я люблю тебя, Хатуна!!!
В ту же секунду я услышал выстрелы и почувствовал страшную боль в спине…
Детское лицо Хряка вдруг обросло щетиной; как и лица детей, ставших в одно мгновение взрослыми. Они смотрели на меня сверху вниз. У многих за спиной торчали стволы ружей и карабинов. Я продолжал слышать отдельные выстрелы и ничего не понимал. – Держись, – сказал Хряк, капая на меня слезами. – Ребята побежали за машиной, чтоб отвезти тебя в больницу. Ты не пугай себя, и все будет хорошо.
Среди обступившей меня толпы я увидел Джубу. Он был в своем неизменном плаще и казался озабоченным.
«Слушай, – обратился он ко мне. – Ты случайно не помнишь место, где меня подстрелили?»
– Нет, – сказал я, – не помню.
Джуба, кажется, обиделся и повернулся ко мне изрешеченной спиной. Не знал, что покойники так обидчивы. Боль, нестерпимая жгучая боль возвращала мне память.
– Погоди, – сказал я, – кажется, я вспомнил где. Это там, за баррикадой…
«Пойдем туда со мной, – обрадовался Джуба, – я потерял там свои часы; поищем их вместе».
– Ты с кем это разговариваешь? – услышал я голос Хряка. – С Джубой, – ответил я. – Он хочет, чтоб я показал ему одно место; для него это очень важно. Ты подожди меня здесь…
– Не уходи!!! – крикнул Хряк. – Прошу тебя, останься! Ты же не бросишь меня здесь одного! Ну где же эта гребаная машина?! Голос моего друга, он сам и все, что было вокруг меня, начало таять, как снежинки над костром, трещавшим чуть поодаль. Мой бывший тренер ждал меня, и мне было неловко перед ним. К тому же это было минутным делом.
– Сейчас я вернусь, Хряк, – сказал я, не видя ничего, кроме одинокой фигуры Джубы, маячившей на фоне белоснежного савана зимы. – Хряк, братишка, ты не беспокойся за меня. Я пробегусь туда и обратно, согреюсь. А то мне что-то холодно…
