Рассказ
Перевод с осетинского Б. Гусалова
Если ему и суждено родиться, то пока, во всяком случае, еще не родился тот, который одолеет в работе Изатбека. Мурза же, наоборот, не особенно себя утруждает: успеется, сделаем не сегодня так завтра, и нечего пороть горячку. Не то чтоб отлынивал от работу, старался переложить ее на своего напарника, нет, попросту не в силах угнаться за ним. Вот и случается, что каждый раз основная тяжесть ложится на Изатбека.
Хоть и работают они бок о бок, но характеры у них совершенно противоположные: даже на самые, казалось бы, плачевные вещи Мурза смотрит с юмором, Изатбек же не в состоянии воспринимать шутку. Лишнего слова из него не вытянешь. В отличие от Изатбека Мурза способен балагурить безостановочно, хлебом не корми, дай только разыграть кого придется. Притом напоследок и сам начинает верить в небылицы, сочиненные им же. Соврет и все тут. Не ради корысти, а ради шутки. Не раз и не два попадался на его удочку Изатбек; зарекался, что ни единому его слову больше не поверит, но у Мурзы до того складно и к месту все приходится, что не верить ему нельзя бывает. Изатбек начисто лишен способности врать и это качество предполагает и в других. Мурза не прочь наговорить даже на себя, так чего же другим ждать от него.
Живут они оба в Зилге. Изатбек – на правом берегу неугомонной Камбилеевки, мурза – на левом. Работают они на железной дороге, монтерами связи, бодро отшагивая в любую погоду по четыре-пять километров до работы и столько же после смены.
На сегодня им досталась самая неприятная из работ.
– Идите и протрите паклей все изоляторы от Беслана до Дударовского разъезда. Как зеркало чтоб блестели, – сказал им начальник службы связи Глушко.
Это когда уже нечем занять своих людей.
Распоряжения на железной дороге обсуждению не подлежат. Но Мурза не утерпел:
– Месяца еще не прошло как протирали. Пашут, что ли, этими изоляторами?
Глушко покопался в ящиках своего стола и достал потрепанную, карманного формата, книжечку в буро-коричневой обложке, протянул Мурзе:
– Инструкцию составлял и утверждал не я. Если не веришь мне, почитай сам.
– Верю, чего уж читать.
Инструкции и порядки он знает не хуже Глушко, но на то он и Мурза, чтоб кстати и некстати почесать языком.
– В этом году с самого солнцеворота не было дождей. Представляю, сколько пыли и дохлой мошкары собралось на изоляторах – как бы с самим собой рассуждает Глушко. – Да и ласточки ныне что-то рано собираются стаями перед отлетом, линии себе облюбовали для отдыха, сорят вовсю. Хоть бы дождь, что ли, пошел…
Да, дождь в этом отношении благодать, можешь хоть два- три месяца не трогать злополучные изоляторы.
– Может, повременим до дождей?
Раздался телефонный звонок, и Глушко одной рукой поднял трубку, другой махнул на Мурзу: исполняйте, хватит лясы точить.
Пока Мурза занимался бесполезными словопрениями, Изатбек набил паклей и свою, и его сумку, взял “кошки” и ремень, закинул на плечо и выжидательно стал в проеме двери. На лице его можно было прочитать: ну и охота же тебе нести чепуху; работу все равно придется выполнять, так чего же попусту тратить время?
Мурза тоже нехотя собрал свое снаряжение, вышел следом за Изатбеком.
Около одного из продовольственных киосков на привокзальной площади выстроилась очередь. Хотя друзьям нужно было в противоположную сторону, любопытство потянуло Мурзу в направлении киоска.
– Куда ты? – окликнул его Изатбек, а сам остался ждать на самом солнцепеке посреди пустынного перрона.
Мурза махнул ему рукой, иди, мол, сюда. Любопытство взяло свое и Изатбек тоже двинулся к стоящим в очереди.
– Отличный виноград, считай что дают задаром – всего шестьдесят копеек килограмм. Только что отгрузили из Дербента. Давай, возьмем пару килограмм, сполоснем под краном. В такую жару лучшего и не придумаешь: деликатес, и от жажды спасет, – предложил Мурза.
– Не нужно мне никакого винограда! – грубо оборвал его Изатбек и закинул сумку заодно с когтями и поясом за плечо. – Купи и ешь, если хочешь. А мне не нужно никакого винограда. Только я не намерен ждать до полудня, пока ты будешь торчать в очереди.
Делать нечего. Мурза с сожалением оглянулся на аппетитные янтарные гроздья и, сглотнув слюнки, покорно последовал за своим напарником, с ненавистью уставился на его аккуратно подстриженный затылок: “Ищ-шак своенравный! Дать бы тебе пятерней по толстой шее, чтоб в Зилге слышно было затрещину. Не нужно ему, видите ли, никакого винограда. Сказывай, сказывай басни, друг, уж я то знаю: обиду позапрошлогоднюю держишь до сих пор. А я то и забыл, что виноград для тебя – запретный плод”.
Вспомнив тогдашнюю свою проделку, Мурза заметно повеселел, словно и в самом деле дал желанную затрещину Изатбеку. Впрочем, он хорошо понимал, что насчет затрещины только тешит себя: с одной стороны даже как следует не дотянется до затылка Изатбека, а с другой, если и вздумает подобное, то такое получит в ответ – кулаки у того с кувалду, – если даже ударит лишь вполсилы, – останешься лежать на том самом месте, где стоял, до тех пор, пока не поставит тебя на ноги какая-нибудь сердобольная душа.
“На твоем месте я бы тоже возненавидел виноград”, – усмехнулся Мурза вроде бы про себя, но получилось слишком громко.
– Чего ты ржешь, как луговой жеребенок? – не останавливаясь, через плечо поинтересовался Изатбек.
– Вообразил себе, как теща будет угощать меня яичницей, когда женюсь.
“Ишь, чего захотел: скажи ему причину своего веселья. Будто жить мне надоело”.
С незапамятных времен, скорее всего с момента основания, бедновата фруктовыми деревьями правобережная часть села. Почва по обе стороны реки – одинаковый суглинок вперемежку с черноземом. Если нападет на тебя посреди огорода убийца, не найдешь ни камушка, чтоб нанести ответный удар. Впрочем камни и скалы настолько надоели достославным предкам Мурзы и Изатбека в теснинах Кавказа, что, переселившись полтора века тому назад на тучные равнины предгорий, они засеяли кукурузой и засадили картофелем не только бескрайние Цалыкские поля, но и щедро нарезанные да так и оставшиеся с прошлого века до наших дней приусадебные участки. Если бы не угроза потравы скотиной, они, наверное, готовы были засеять и засадить даже дворы до самого порога дома. Тут уж безотказно сработал многовековый инстинкт, и по огородам да по дворьям нетрудно было определить, кто из какого ущелья вышел. Те, кто имел в горах представление о фруктовых деревьях, и на равнине обзавелись садами. Другие же не верили, что так вот, запросто, можно посадить хилый побег, и через считанные годы он начнет плодоносить. Вот и выдумали причину: не примется у нас, не будет расти фруктовое дерево. В душе же считали: фрукты – баловство, жалко отводить под них плодородные почвы. Такого мнения придерживались те, кто обосновался в правобережной, более старой части села, и оно прочно передавалось из поколения в поколение. Давно истлели в земле кости выдумавших эту нелепость, сама же она живуча до сих пор: не приживаются у нас фруктовые деревья.
Дом Мурзы расположен в глубине двора, шагах в сорока от ворот. И в ширину столько же занимает двор. Левая половина его сплошь обсажена особенно чувствительными к холодам и заморозкам деревьями – черешней, персиком, грецким орехом; с востока и севера они надежно защищены строениями, с юга и запада – высоким каменным забором. Виноградник же его – зависть всех соседей и знакомых; стальные опоры и перекладины с середины лета, когда начинает наливаться плод, и до самой осени гнутся под тяжестью литых гроздьев. Чем нещаднее обрезает его Мурза, тем больше урожая дает виноград. Когда же он не в меру разросся, половину лозы пересадил в огород, к более грубым деревьям – груше, яблоне, сливе да алыче.
В позапрошлом году Изатбек зашел к Мурзе в конце лета, когда гроздья, он признался:
– Честно говоря, никогда в жизни не наелся досыта виноградом. Готов даже своровать у кого-нибудь, да стыдно в моем возрасте. А покупным разве наешься?
Мурза несказанно удивился подобному признанию, вернее, оно попросту не дошло до него, ибо человек неспособен ценить то, чего имеет вдоволь и даже с излишками. Он укоризненно произнес:
– Чего же ты молчал до сих пор? Каждый год, считай, пропадает наш виноград. Мы с Нана съедаем в лучшем случае корзины две, еще столько же раздаем соседям. Да кому он нужен вообще-то: по всей нашей улице не сыщешь такого, у кого бы не было своего винограда. А там и заморозки прихватят и пропадает весь урожай.
– Пропадает, говоришь?! – возмущенно уставился на него Изатбек.
– Конечно! Куда его денешь – на базар я не понесу продавать, вино мы не давим. Корова его не ест, овцы – тоже. Разве что куры да индейки склюют самую малость. Конечно же и пропадает! – невесело подтвердил Мурза.
Подобное кощунство потрясло Изатбека. Как же так – пропадает? Вот бы досыта… Но вслух ничего не сказал – врожденная застенчивость взяла верх.
Спустя неделю он увидел, как на базаре торгуют виноградом, и вспомнил широкий, ухоженный двор Мурзы, тяжело свисающие полузрелые гроздья. При встрече с напарником как бы между делом поинтересовался:
– Твой виноград еще не созрел?
– Откуда! Только-только темнеет.
– Вчера на базаре…
– Ха. На базаре. Ты что, первый раз видал на базаре виноград? А цену не догадался узнать?
– Семь рублей килограмм…
– То-то же. Верный признак, что до того дня, как появится местный виноград, много еще дней. На базаре же привозной, через семь перевалов доставляют из Армении и Азербайджана, потому и цена такая бешенная.
Хоть и говорил Мурза сущую правду, но легче от этого Изатбеку не стало нисколько.
Через несколько дней напомнил снова:
– Столько винограда на базаре, а цена, считай, прежняя – не дешевле шести рублей.
– Много, говоришь? Значит, и из Грузии и Дагестана стали привозить.
– Спасибо за уроки географии, но твой виноград…
– Откуда! Еще не скоро. Терпенье, мой друг, терпенье. Гулла ведь кипящую сыворотку вытерпел.
– Гулла?
– Ну да. Что, не слыхал про такого? Старик из Чиколы. Ревматизм его в три погибели скрутил. Посоветовали ему пойти к Фацбаю Тагаеву на окраине села, другого, сказали, такого лекаря во всей Осетии не сыскать, разве что мертвого не в силах воскресить, а так любую хворь запросто снимает. Пришлось посадить старика на арбу и везти в противоположный конец села, сам уже ни шагу не мог сделать. Лекарь бегло осмотрел его и послал домочадцев собирать со всей улицы у кого сколько найдется сыворотки. Когда набрали половину пивного котла, велел развести под ним огонь.
– Огонь?!
– Ну да, огонь, а ты думал как? Чинаровые чурки, которые много лет услыхали под навесом, вспыхнули, словно порох. Лекарь набил две трубки крепчайшим самосадом, одну протянул больному, другую разжег сам, и уселись на низких табуретках рядом с котлом, смачно затягиваясь табачным дымом. Когда трубки были выкурены, лекарь выбил свою об затейливый набалдашник посоха, внимательно оглядел широкий двор и, убедившись, что никого из женщин нет поблизости, окликнул двух дюжих парней, неподалеку со стамеской и молотком возившихся над оглоблей: “Идите кто-нибудь, помогите мне”. Один из парней беззвучно возник около них, другой даже не оглянулся в сторону стариков. В четыре руки мгновенно стянули с послушно отдавшегося их воле больного изъеденный молью бешмет, ичиги и суконные портки, и тот ахнуть не успел, как очутился в кипящем котле. “Ай-ай, сожгли заживо!” – раздался его вой и двумя ладонями схватился за раскаленный край котла, пытаясь выскочить – куда только девался злой ревматизм. Но цепкий лекарь снова вдавил его за плечи в кипящий котел: “Терпи, Гулла, терпи!” Отсюда и пошло присловье: Гулла ведь в кипящей сыворотке вытерпел.
Разумеется, Изатбек остался весьма доволен столь назидательной параллелью.
Наконец, наступил день, которого он ждал и никак не мог дождаться.
– Чудеса да и только, – сказал ему Мурза. – Смотрю сегодня утром, а виноград весь созрел. За одну только ночь. Прямо серым налетом покрылись гроздья.
– Без обмана?
— Я тебя разве обманывал когда-нибудь? – и глазом не моргнул Мурза.
– А когда угостишь меня?
– Когда пожелаешь, тогда и придешь сам. Не хватало, чтоб я по домам разносил!
– Да я и не говорю, чтоб домой мне принес, – в голосе Изатбека прозвучали просительные нотки. – Заверни послезавтра в газету.
– Будто когда-нибудь видел меня со свертками да с кульками. Приходи сам и ешь, сколько тебе влезет.
– Да неудобно, старушка подумает, что…
– Уж не кажется ли тебе, что порог этой старушки никогда не переступал гость? – обиделся Мурза.
– Да я не потому, скажет, пришел, как ребенок, за виноградом.
Слушай, кажется, ты всего-навсего разыгрываешь меня.
Застенчивый Изатбек промолчал. Но на следующий раз опять напомнил своему дружку. Мурза же уперся и стоял на своем.
– Ты, наверное, дождешься, когда заморозки ударят. А после заморозков выбрасывай твой виноград гусям, потому как куры даже не станут его клевать.
Опасаясь, как бы и в самом деле не ударили заморозки, Изатбек в тот же день решился пойти с Мурзой.
Переступив калитку вслед за хозяином, Изатбек остановился, пораженный невиданным зрелищем, посреди двора, не в силах сделать и шага. Конечно, он и до этого не раз видел хорошо уродившийся виноград, но подобное встретил впервые. Из конца в конец широкого двора тянется частокол двухдюймовых стальных труб, верхушки которых стянуты приваренным сорока пятимиллиметровым стальным же угольником, и над ними густое плетение из полудюймовых труб и деревянных брусков, в неширокие гнезда причудливой этой решетки сплошняком провисают конусообразные литые гроздья, покрытые дымчато-сизым налетом, да редкие, тронутые увяданьем листья. – Ешь, сколько сможешь, – сказал Мурза, а сам направился в сторону сарая. – Я пойду, соображу что-нибудь, не то растрезвонишь на всю Осетию, будто я пригласил тебя в дом, но ничего не выставил на стол.
Изатбек без труда дотянется туда, куда Мурза приставляет стремянку. Только стал было на цыпочки, протянул руку за приглянувшейся кистью, как открылась калитка, ведущая в огород, и во дворе появилась мать Мурзы. Завидев сына, она стал бранить его:
– Где это ты шляешься целыми днями и не вспомнишь о доме? Босяки со всего села – холера бы их взяла – обчистили все яблони, а ты пропадаешь неизвестно где! Я, что ли, полезу на деревья?
Услышав подобное, Изатбек застыл с вытянутой рукой. Мурза же возился в сарае, собирая на стол и не обращая внимания на привычную ругань матери. Он каждый раз оборачивает все в шутку. Сейчас же представился весьма удобный случай отвести ее гнев от себя.
– Только и знаешь, Нана, ругать меня. Яблоки яблоками, а у тебя вон под самым носом виноград весь обобрали, а ты ничего и не замечаешь.
Старушка приложила к глазам ладонь козырьком и увидела: здоровенный верзила под самым, что говорится, носом у хозяев, ни во что их не ставя, нагло дотягивается до винограда. От подобной наглости старушка на некоторое время лишилась дара речи, отборные проклятья застряли в горле, она поперхнулась, наконец обрела речь и на безвинную жертву посыпалось:
– Ах, чтоб тебя карающий бог покарал самой страшной карой и боком чтоб тебе вышла каждая ягода! Стыда совершенно в них не осталось, готовы забраться прямо на печку в чужом доме. Чтоб руки у тебя отсохли и всю жизнь не мог взять ими кружку воды, и лакал, как собака, из лохани!
Изатбек растерялся, хотел объяснить, что он вовсе не вор, а вроде бы в гости приглашен хозяином, но по мере того как поток проклятий нарастал, он все больше и больше съеживался, готовый провалиться сквозь землю и, не выдержав, сорвался с места, головой, как говорится, вышиб калитку, не различая дороги, устремился вверх по улице, словно не проклятья летели ему вслед, а обжигающие раскаленные каменья.
– Ха-ха-ха! – схватился за живот Мурза. – Ха-ха-ха! Вернись, куда ты, Изатбек? Пошутила Нана, не тебя она имеет в виду. Ты что, шуток не понимаешь?
Пока он, корчась от смеха, добирался до калитки, Изатбек миновал два переулка и, сопровождаемый разноголосым собачьим лаем, бежал дальше, прочь от разъяренных проклятий старушки.
Полгода, а то и больше, он не разговаривал с Мурзой, делал вид, что вовсе не замечает его, но, поскольку были впряжены в одну упряжку, пришлось пойти на мировую.
“Я бы тоже на твоем месте при одном виде винограда приходил в ярость”.
– Чего ты хихикаешь, ради Бога? Говорят, когда человек смеется, один, то смеется над собой.
– Сказано же тебе – представил себе, как шкварчит яичница у тещи.
Изатбек проворчал что-то неопределенное, подошел к телеграфному столбу, приладил когти и обернулся к Мурзе:
– Будем работать как всегда: первый столб – мой, второй – твой, третий – мой, четвертый – твой. Чет-нечет, одним словом.
От столба и до столба – пятьдесят метров. Пока Мурза неторопливо отшагивал эти метры в пыльной придорожной траве, Изатбек успел взобраться на первый столб, протереть изоляторы, спуститься на землю и стремительно прошагал мимо Мурзы, добравшегося лишь до половины столба, и очутился на верхушке следующего.
Четный – тебе. Нечетный – мне.
От палящего солнца нет спасения. Пот заливает глаза, щиплет шею, щекочет спину. Едкий запах сосновой смолы и антисептической обработки не дает дышать. Рукавицы неприятно липнут к вспотевшим рукам, покрылись налетом соли; ладони горят.
Четный – тебе, нечетный – мне.
Пожухлая трава сечет ботинки, пыль густо осела ниже колен. Хоть бы тучка нашла откуда-нибудь, хоть бы облачко. Ни облака, ни тучи. Лишь расплавленным свинцовым кругом повисло солнце посреди густо-синего неба.
– Чет-нечет…
Пока Мурза с неторопливой обстоятельностью поднимается на столб и спускается с него, Изатбек уже работает в заметном отдалении. Легко, словно гонимая псом кошка, взмахивает на верхушку, несколько точных, рассчитанных движений и столь же легко спускается на землю.
Мурза и не старался угнаться за напарником, поначалу стал пропускать по одному столбу, затем два столба, потом три. И все равно не мог догнать Изатбека. Наконец он запутался в чет-нечете и по ошибке дважды взобрался на нечетные, уже прочищенные Изатбеком столбы.
Солнце тем временем незаметно миновало зенит. Напротив Батакоюрта Мурза заметил одинокого путника, неторопливо шедшего по тропинке в сторону железнодорожного полотна. “Ага, сам Бог послал мне желанного собеседника. Надо будет так растянуть с ним время, чтоб Изатбек успел добраться до самого Дударовского. Там, конечно, надоест ему ждать, не утерпит и двинется навстречу мне, попутно взбираясь на четные столбы. Ему лишь бы поскорее закончить работу, не особенно подразделяет, где своя, где чужая доля. А потом самодовольно будет подтрунивать надо мной”.
Мурза так рассчитал возню с изолятором, чтоб с путником встретились там, где тропинка пересекает полотно. Разговор же нетрудно будет завязать. Спускаясь со столба, он краем глаза наблюдал за путником. Тот не успел взобраться на насыпь, как Мурза на расстоянии узнал его.
– Если глаза не обманывают меня, то ты Махар, и никто другой!
– Сколько лет, сколько зим, Мурза! – обрадовано воскликнул путник. – – Ты чем это тут занят? – спросил он, хоть прекрасно видел, чем занят Мурза.
– Да вот, работа, видишь ли, похуже барщины. А ты и в самом деле Махар?
Они крепко обнялись.
– И как тебе только не стыдно, – принялся укорять один другого. – Столько лет и не удосужился навестить меня, будто на разных планетах живем.
– Правда твоя, да все некогда, нет времени.
– Было бы желание, а время всегда найдется.
– Давай, не будем выяснять, кто перед кем виноват – ты бы сам тоже нашел дорогу к моему дому. Не помнишь, что ли, чему учил старшина Дубогрей: язык до Киева…
В один день призвали их в армию. Весь призыв из Осетии раскидали кого куда, а Мурза и Махар так и остались в одной роте до самого конца службы посреди дремучих лесов Логойщины на земле далекой Белоруссии. Оба в один день демобилизовались шесть лет тому назад и, хоть живут в соседних селах, с тех пор, как ни странно, не довелось встретиться ни разу.
– Здесь, посреди поля, ни о чем не буду тебя спрашивать, — тронул Махар плечо Мурзы. – Пошли ко мне домой и обстоятельно поговорим обо всем, вспомним армейские дни. Поросенка закололи позавчера, арака же прошлогодняя. Да такая, что пропустишь четыре чайных – и дорогу домой не найдешь, ноги понесут тебя вместо Зилги в сторону Хумалага. Пошли, пошли, посидим в тенечке.
– Да я бы с удовольствием, но разве начальство позволит в рабочее время?
– Какое еще начальство посреди голой степи?
– Во-он, – показал Мурза пальцем в сторону возившейся в отдалении тени у подножия столба.
– Шутишь или всерьез?
– До шуток ли!
– Так пригласи его тоже. Ничем он нас не стеснит – всего полно в доме.
– Ха-ха. Наивный ты человек, Махар. Упаси Бог даже намекнуть ему. Ни за что не бросит работу, пока не доведет до конца.
– Если и в самом деле всерьез говоришь, то у него от жары расплавились мозги, не иначе. Какая еще, к чертям, в такую духоту работа? Крикни ему, чтоб шел сюда.
– Ох, и наивен ты все-таки, Махар. Ничего, кроме неприятностей не наживем, если даже позову его. Обругает и меня, и тебя. Я же сказал тебе: если даже отец его Казбек восстанет из могилы, все равно не бросит работу прежде чем доведет ее до конца.
– Как же быть? – обескуражено спросил Махар.
Мурза не из тех, кого особенно сильно нужно упрашивать зайти в гости.
– Ладно, так и быть. Ты изо всех сил тяни меня к себе, я же буду вырываться. Не смотри, что он так далеко ушел: мигом окажется около нас. А уж причину выдумать предоставь мне. Ты только помалкивай.
В армии Махар хорошо узнал характер Мурзы и не сомневался, что и на этот раз он действительно найдет правдоподобный повод улизнуть.
– Пошли, пошли! – потянул своего друга за рукав Махар. – Оставь меня, нет возможности! – уперся Мурза.
– Возможности от нас самих зависят! – слишком усердно потянул Махар и шов рубашки распоролся подмышкой, обнажив потные ребра Мурзы.
– Только не так грубо, не то разденешь меня догола, и тогда не то что в гости, а перед светлые очи Глушко даже нельзя будет предстать.
Возня эта и в самом деле встревожила Изатбека и, запыхавшись, подбежал к ним:
– В чем дело? Кто это такой? Что ему нужно от нас? Почему он не оставит тебя в покое?
Памятуя наказ Мурзы не вмешиваться, Махар на всякий случай не выпускал его содранный рукав.
– Недобрую весть принес этот человек, – с глубоким вздохом ответствовал Мурза. – Кантемир, говорит, двоюродный дядя мой, в Осетинской слободке убил человека и кровники с обнаженными кинжалами рыщут по всей Осетии. Вот и наказали наши, чтоб я схоронился по возможности побыстрей, а то неровен час…
– Да ну! – чуть не вылезли из орбит глаза Изатбека и он повернулся к Махару. – Это правда?
Но Махар смолчал, помня наказ Мурзы, лишь печально опустив глаза – разве такими вещами шутят? А про себя восхищенно подумал: “Вот это выдал так выдал, зараза! Похлеще, чем Дубогрею, когда целые сутки пропадал неизвестно где”.
– Святая правда, – подтвердил Мурза.
– Так чего ты еще торчишь тут?!
Вместо ответа Мурза обреченно пожал плечами: а что же делать, от судьбы разве уйдешь!
– Иди быстрей, спрячься подальше, пока не утихомирят кровников.
– Куда мне таскаться с этой сбруей? – встряхнул Мурза свое монтерское снаряжение.
– Давай сюда! – вырвал у него сумку и пояс Изатбек.
Пригнувшись, словно вот-вот ожидая в спину удара кинжалом, Мурза легкой трусцой побежал от них. Следом за ним медленно и безучастно, с сознание выполненного долга – спас человека от разъяренных кровников – пошел и Макар. Долго, пока не нагнал своего друга у околицы Батакоюрта, сдерживал себя, и лишь тут дал волю своему смеху.
– Ну и Мурза! Ну и отколол! Похлеще чем в армии.
…Через день, когда заступали на смену, Изатбек, как только увидел в конторе Мурзу, рявкнул на него:
– Ты что тут делаешь, почему вышел из укрытия?
– Из какого укрытия? – не понял Мурза.
– Твои кровники…
– А-а, – махнул рукой Мурза. – Тот парень перепутал все. Оказывается, речь шла о другом Кантемире, вовсе не моем родиче.
– А-а, – облегченно махнул рукой и Изатбек.
