Бывает, иногда второпях выскочишь из дому и даже посмотреть забудешь: брюки-то твои в каком порядке? Нет, я, конечно, боже упаси, близко не имею здесь какую-либо совсем анекдотическую ситуацию. Я о том, что, допустим, за день до этого дождь лил, слякоть – мало ли что? Может, заляпал где, не заметил? Но топаешь себе прямо, отшагиваешь как обычно, а вот глянуть на низины брючные, проверить долго не решаешься – не хочешь. Вдруг, в самом деле? Тогда и настроение вмиг испортишь. Если вообще – вернуться не потребуется.
А я вот вроде посмотрел…
Только в моем случае – дело не совсем в запачканной одежде будет. И с возвратом здесь уже гораздо потяжелее.
Причем, с виду как бы неброский, ничего не значащий эпизод вышел. Но вот, кажется, образовалось у меня сразу после него маленькое такое, но хворое пятнышко. Где-то в груди. И скажу прямо – одно из… Из тех, через которые, обвивая все мысли и члены, где жизнь течет, прорастают во мне из памяти вьюны сорняковые. Ну так вот, взял я один такой, еще в июне, ощипал и настоял на спирту, как полагается, до горькой настойки. Пусть будет. Поделюсь легко, если кто захочет. Я думаю, чтоб человеку против серьезной (не дай-то бог) напасти выстоять, без такого зелья все же не обойтись: нельзя не пригубить, не опробовать.
* * *
Солнышко косым лучом, ветерок легонько занавеской играет, да со двора, как из самого беспечного детства, голубь ухает и, кажется, с мальцом моим трехлеткой невпопад перекликается. В общем, вроде все неплохо начиналось. А планы у меня на ход дня какие замечательные были! Даже каверзно-нежные, если честно. Я как проснулся, сразу о подруге своей новой подумал. Да, вот так вот сразу о ней и подумал. Вроде как посыл, запрос себе в настроение сделал. Хотел таким образом на что-то приятное, на что-то очень хорошее настроиться. И, казалось, по силам, по возрасту. А что? Кому ж не хочется жизнь свежей прочувствовать? Чтоб расцветилась красками лишний раз яркими, чтоб сладкой почудилась. И нутро твое пощипало, приятно, как «Тархун» газированный, еще тот, бархатный, советский. А вот организм поначалу все мои радужные желания бойкотировать принялся: так и так, мол, дай хоть потянуться, умыться, зубы почистить. Тогда я вялому тельцу в помощь приказал себе встать и подошел к окну.
И не напрасно – погода вполне радует. Причем, за неделю подобная впервые нарисовалась. Небо – свежее, ясное. Вплоть до горизонта ни одного облачка не видно! Думаю, здорово. Красиво даже. Хотя особой глубины и цвета в нашем городском небе, как правило, нет. Так что оно не то, чтобы чистое, а скорее как бы пустое. Но все ж и трогательное, ну как… как мечта совсем юной барышни. (И прям ухмыльнулся своему сравнению.)
Ну, а днем понятно: жара на нас на всех, жди, рухнет несусветная.
И я подумал: все, быть празднику! Погода в подарочной упаковке, жена делом занята, ребенок к бабке с дедом задуман, и я, получается, свободен. Могу на встречу кое с кем с высоко поднятым коленом мчаться. Стоило… Я же, честно говоря, этого часа прямо заждался. Ну еще бы! Какая нимфа у меня в подругах записалась! Безгрешная, красивая.
Нет, дома я, конечно, сказал, что туда-сюда, в мастерскую, работать. А сам… В общем, возле этой темы долго кружить можно, так что скажу только, что тем летом каждое мое свидание в событие превращалось, потому что жила моя пассия в другом городе, хоть и училась у нас, в местном вузе.
Ну, я, значит, собираюсь, одеваюсь, к встрече готовлюсь, а жена прям пред самым выходом из ванной спрашивает меня с громкой заботой:
– Пошел уже? Бутерброды не забудь! На столе лежат! – и еще под включенный фен добавляет: – Я тебе их в кулек положила!
М-да… А я даже спасибо не сказал. И краской не залился. Только пальцы раненым пауком в щетину пустил ненадолго, а затем как ни в чем не бывало сверток в сумку, и будь здоров – скорей во двор спускаюсь.
А двор наш прям притихший какой-то. Он мне сразу подозрительным показался. И тут вижу: возле крайнего подъезда гроб прислонен, венки, люди стоят разбитой когортой. Проняло меня насквозь, и, как в таких случаях бывает, пустотой жутковатой сразу пахнуло. Да кто же опять? Что случилось? Подхожу, конечно, спрашиваю… Не самое приятное любопытство, но это порядок, так принято.
Елкан умер. Прошлой ночью ушел. Пусть земля ему будет пухом. Одни мне говорят – тромб, другие – инфаркт или цирроз. Да какая здесь разница, думаю. Мужику ведь чуть больше пятидесяти было. Не задержался человек на земле и дверью за собой не хлопнул. И Андрея – сына Елкановского – не я один в тот день вспомнил. Многие тогда говорили, что забрал он к себе отца.
Ведь и двух лет не прошло, как погиб парень. И совсем еще молодой был. Умница, трудяга – каких всегда мало. Только на ноги более менее вставать начал, жену себе выбрал. Светился, в общем, жизнью человек.
А в один день… Вначале вроде пропал – домой ночевать не пришел. Искали повсюду. Но потом, уже через два дня, Андрея мертвым и нашли в морге. А кто, как, за что? – до сих пор никто не знает. Света, мать Андрея, все себя винила. Говорила, что не усмотрела, не уберегла. Хотя, по ее словам, могла бы. Вроде, знамение ей было. По ее словам, не обратила, она, мол, должного внимания на то, что за день до беды к ним летучая мышь в открытое окно влетала. (Тут можно, конечно, сказать: суеверие, но ведь миллионы людей на голубя, как на птицу мира, как на вестника благого, хотят – не хотят, смотрят же . Привыкли. Так уравнение сей позитивной энергетики, даже негласное, должно же в ком-то другом существовать, наверное).
После смерти Андрея у разбитой горем матери эпилепсия развилась, а Елкан, который всегда хорошо одевался и молодцевато выглядел, сразу постарел, обветшал. Пить стал часто. Раньше он не особо любил это дело, но, видимо, что-то для себя уже решил и крепко-накрепко присоединился к дворовым выпивохам. Но все же настоящий мужик был – не озлобился, в себе не замкнулся. По крайней мере, вида не подавал ни что выпивший, ни что душа на части рвется. – Где брюки такие взял? – как-то спрашивает он меня.
– А вот здесь, – отвечаю, – за углом, на Рамонова. – Только последние у них, вроде, были.
– Цвет хороший, – говорит Елкан спокойно так, простодушно. Но вот заметил, что я, как всегда, куда-то бегу, тороплюсь, видимо, обиделся немного и сам разговор к концу подвел: – Скажешь мне, если такие же где-нибудь еще встретишь… А больше мне ничего в этой жизни не надо.
И последнюю фразу он уже уходя, повернувшись спиной, сказал. Словно сам с собой разговаривал.
А я и не сообразил тогда сразу, что и брюки-то ему совсем не нужны были. Устал просто человек. И от жизни, и от водки, и от своих приятелей. Да просто побеседовать со свежим человеком хотел. Слов каких-нибудь о нормальной жизни услышать, на тему, что к ней поближе, выйти.
Черт! Мы же только себя слушать и можем. И в беседу, пожалуй, для того же и вступаем.
Или помню, как другой раз, тоже накануне, остановил он меня во дворе – справиться о здоровье бабки моей Тони – и опять разговорился по обыкновению.
– Смотри, – говорит, – Гари, какая жизнь… Я сына похоронил, многих друзей своих тоже, а сам – где меня только не носило – жив, и отец мой, ветеран войны – пять ранений, контузия, – тоже сейчас живой, здоровый.
Я тогда Елкану что-то умничать в ответ стал: о судьбе рассуждал, об обрядовой стороне горских похорон, осетинских обычаях. Кичился же, по сути, что знаю их, кичился – познания свои демонстрировал. И черт меня еще почему-то дернул говорить ему о том, что в традиции все, как и в нашей жизни, отнюдь не случайно. Это я – молодой, счастливый отец – ему! Потом только на весь этот разговор со стороны глянул… Серо, гадко на душе как-то стало. Ну, а суть? Помучаешь ведь себя совестью, помучаешь немного, и все – потом все в тебе утрясется, забудется, а там вскорости, глядишь, и опять не заметишь, как какую-нибудь тихую мерзость отколешь.
Ведь сколько уже раз случалось? С дедом моим, например, сразу эпизод вспоминается. Он у меня был человек высокообразованный, знавший все обо всем, собравший богатейшую домашнюю библиотеку. Так вот, когда он тяжело заболел и был уже прикован к постели, попросил меня, подростка, почитать статью из газеты. Статью – только и всего! Но, как назло, это был день решающего матча между нашими пятыми классами. И я выбрал игру. Через неделю деда не стало. А похороны Елкана послезавтра, в его родовом селе.
Я постоял еще немного с мужиками и вышел прочь, со двора на улицу.
Я никак не мог выкинуть из головы, что на мне те самые злосча- стные брюки. Еще и вспоминаю, что и подруге они моей, собственно, тоже нравятся.
– Идут они тебе, – так нимфа моя про них буквально недавно и сказала.
Идут. Мне ж особо комплимент за внешность, галантность не отпустишь. Вот она и старалась, наверное. Хотя, вроде, брюки как брюки. И по мне все равно: идут не идут. Наверное, и износились они к тому времени даже… Может, стоило уже и новые купить.
К часу, ближе к свиданию с подругой, владикавказское небо от температур и сует земных уже помутнело, и на тонкие аллегории тянуть перестало. Я плелся со своими, враз потяжелевшими планами, бутербродами и зачем-то старался уговорить себя: пусть не знать, не думать, а хотя бы чувствовать, что мне в этой жизни еще много чего надо…
