Перевод Б. Яковлева
Шел проливной дождь, и крытый фаэтон вплотную подъехал к дверям ресторана Вано. Из фаэтона ловко выпрыгнул мужчина лет тридцати, с бритой бородой и лихо закрученными усами.
На голове у него была шапка из черного сукна, а стройную фигуру тесно облегало потертое пальто.
Выскочив из фаэтона, он огляделся по сторонам, досадливо повел плечами и, протянув руку, сказал:
— Ну, Леуан, вылезай! Здесь совсем сухо!
— Убери лапу! Разве я старик, чтоб меня поддерживать? — послышалось из фаэтона, и оттуда. неуклюже вылез здоровенный мужчина с выпиравшим, точно подушка, брюхом.
Белый бешмет, черная щегольская черкеска на его широченной талии были туго перетянуты поясном.
На ногах блестели новехонькие шевровые сапоги, а на голове красовалась огромная баранья папаха.
Рыжие жиденькие усы, рыжеватая, клинышком подстриженная бородка совсем не шли к его круглой багрово-красной физиономии.
Кто на него посмотрит, тот обязательно скажет: “Да, уж этот толстяк ни в чем себе не отказывает! Этот умеет брать от жизни большущие лакомые куски!..”
Последним вышел из фаэтона некто, внешне прямо противоположный Леуану. Весь он, казалось, состоял только из кожи да костей. На его плечах тускло серебрились чиновничьи погончики, а на фуражке — кокарда; небольшие черненькие усики торчали, словно щетина, во все стороны…
Двери ресторана широко распахнулись, и хозяин, низко поклонившись, пригласил:
— Пожалуйста, пожалуйста, заходите! Здравствуйте, здравствуйте, князь Леуан.
Леуан давно знаком с владельцем ресторана. Не удостаивая хозяина взглядом, он небрежно сунул ему руку и спросил:
— Большой кабинет свободен?
К Леуану, изогнувшись в три погибели, с белыми салфетками через руку почтительно приблизились официанты.
Казалось, появление князя потрясло их до глубины души.
Хозяин продолжал угодливо кланяться.
— Ваш кабинет свободен! Милости просим, заходите! — наперебой говорили почетному гостю.
Пошли.
Впереди всех метрдотель. Он шел каким-то особенным шагом, словно возглавляя торжественное шествие.
За ним величественно следовал князь Леуан, выставив вперед свое необъятное чрево.
Немного поодаль — оба его спутника.
А замыкал процессию, сладенько улыбаясь, Вано — владелец ресторана.
Прошло более года с того дня, как умер отец Леуаиа — старый князь Иосеб Амилатори.
Это был образованный для своего времени человек, всю свою жизнь прослуживший в царской армии.
Все свое богатство, все земли князь Иосеб завещал единственному сыну и наследнику — Леуану…
Очень огорчало Иосеба, что его Леуан — недоучка.
Он пристраивал непутевого сына то в одну, то в другую гимназию. Тупой парень нигде не успевал.
Взятки, щедрые подарки тоже не помогли — дальше второго класса Леуан так и не продвинулся.
Зато он (пристрастился к безделью, обжорству, распутству, да и приятелей подобрал по своему образу и подобию.
Попытался было Иосеб взяться за сына построже, надеясь, что, может быть, удастся его наконец направить на путь истинный, но и из этого ничего не вышло. Махнул он тогда на Леуана рукой и сказал друзьям:
— Пусть он живет таким, каким уродился на свет божий! Деды я прадеды наши тоже ‘никакого образования не имели, а дела совершали дай бог каждому!
С тех пор Леуан был предоставлен самому себе.
И куда бы он ни поехал — будь то Тифлис или Кутаис, — повсюду он знал только одно: обжорство, пьянство, разгул.
И вот уже больше года он сам распоряжается несметными богатствами покойного отца.
Начиная с предгорий Чшана и до станций Ксана и Каспи, все земли, арендованные крестьянами восемнадцати осетинских селений, принадлежали одному Леуану.
Арендную плату с крестьян Леуан брал всем, чем придется: и деньгами, и хлебом, и маслом, и сыром, и медом. Молодой землевладелец ничем не пренебрегал.
Не прошло и месяца со дня смерти отца, как Леуан, распихав тысячу рублей по карманам черкески, отправился в Тифлис.
Молодой князь очень любил ездить по железной дороге и, разумеется, не иначе, как в вагоне первого класса.
На этот раз прошло всего-навсего две недели веселой жизни в Тифлисе, и Леуан еле-еле наскреб последние гроши, чтобы купить хотя бы бесплацкартный обратный билет.
— Это он нарочно. Прибедняется,— решили все, кто был на станции Каспи, когда князь выходил из вагона третьего класса.
— Конечно, нарочно! Денег у него нет, что ли? С тех пор Леуан частенько наведывался в тифлисские духаны.
Понемногу начали таять и отцовские земли. И когда исполнилась первая годовщина со дня смерти князя Иосеба, из земель, еще недавно арендованных восемнадцатью селениями, половина была уже продана. Заложив земли еще одного селения, Леуан снова приехал в Тифлис.
Гости вошли в отведенный им кабинет. Лакей помог снять пальто и почтительно встал у дверей, ожидая дальнейших приказаний. Долговязый чиновник подошел к роялю и начал наигрывать какие-то грузинские мелодии.
Леуан тяжело опустился на диван и заорал:
— Человек! Подавай!..
Было заметно, что он уже успел изрядно подвыпить.
Официант подошел к нему, чтобы принять заказ.
— Мито, ну чего же ты зеваешь? — обратился Леуан к своему второму спутнику, что-то напевавшему под неуверенный аккомпанемент чиновника.— Распорядись как следует, а то принесут всякую отраву…
Мито — утонченный лакомка (при этом неизменно на чужой счет!) —мельком взглянул на меню и заказал чуть ли не всю карточку разом. Мгновенно на столе появились салат и водка — скромные предвестники грядущего пиршества.
Чиновник высоко поднял стакан и провозгласил:
— За здоровье нашего любимого князя Леуана! Выпьем!
Леуан отлично понимал, что ему низко льстят, что его подло надувают, но его это вполне устраивало.
Ведь так приятно было сознавать превосходство своего происхождения.
— Да! Пусть живет и здравствует щедрый князь Леуан! — провозгласил по собственному адресу сам виновник торжества. Мито подхватил тост и затянул “Многая лета”.
— Брось, Мито,— великодушно оборвал его князь.— Сначала выпьем, а потом будем петь…
Выпили снова.
Леуан покатал свой опустевший стакан по столу и заорал: — Что это такое? Чем вы меня поите? Подать сюда лучшего вина! Слышите? Вина! Вина!
— Князь приказал,— подхватили собутыльники,— сейчас же принести его любимого вина!
Распахнулись двери.
Официант торжественно внес огромное блюдо с шипящим шашлыком и водрузил его на стол.
Леуан заерзал от восторга и высоко засучил рукава черкески. — Па!.. па!.. па! — почмокал он губами. — Вот это настоящая пища. а не такая чепуха, как салат. Вина!..
Скорее вина!.. Молодчина, Мито! Ну что бы я без тебя делал? Пропал бы, да и только!
Мито при этом подумал: “Добывай, дружище, побольше денег да плати по счетам! Кушаний я закажу тебе сколько хочешь, каких хочешь и когда хочешь!”
— За здоровье Мито! — высоко поднял свой бокал Леуан.—Мито—мой лучший друг, чудесный приятель!.. Так пусть бог даст и ему самому таких же приятелей!
— Живи, Мито, сто… пет,— двести лет! — присоединился к тосту князя и чиновник.
Все трое звонко чокнулись и снова выпили.
Вот теперь-то и начался наконец настоящий пир.
Один тост следовал за другим, одно блюдо сменяло другое.
Пирующие раскраснелись. Перебивая друг друга, они во все горло затягивали песни.
Вдруг приоткрылась дверь в коридор. Леуан стремительно поднялся со своего места.
— Заходи, заходи, Сулико! Друг мой, я не видел тебя уже целую вечность! — провозгласил князь.
— Какую там вечность! — самодовольно рассмеялся Сулико.—Третьего дня мы с тобой пировали. Мне сказали, что ты сейчас здесь, вот я и забежал повидать тебя. Ведь ты завтра, говорят, едешь?
По лицу Сулико было сразу видно, что он не дурак выпить. Заметно было, что он и сейчас уже порядком навеселе.
Леуан подвел его и столу и усадил рядом с собой.
— Сулико, друг мой! — похлопал князь по плечу своего нового собутыльника.— Недаром мы с тобой два года бок о бок просидели на одной парте в этой распроклятой гимназии. Разве мы когда-нибудь позабудем друг друга! Молодчина, молодчина, Сулико! Отыскал старого друга и зашел.
Эти слова Леуана прозвучали искренне.
— Твоя правда, Леуан, святая правда! — отвечал ему Сулико, а про себя тем временем думал: “До гимназии ли мне теперь, чудак ты эдакий! Поесть бы сейчас всласть да напиться как следует”. Чтобы догнать остальных, Сулико должен был залпом выпить стакан водки и два бокала вина.
А потом начали пить все вместе.
Леуан и так уже был “на взводе”, а теперь разошелся вовсю. Изрядно повеселели и его приятели.
— Сандро, друг мой! — стыдил Леуан чиновника.— Мы и пить-то как полагается еще не начинали, а ты уже похож на пьяного! Это никуда не годится! А ну сыграй-ка нам, живо! А я еще чего-нибудь выдумаю! Сандро послушно уселся за рояль.
Леуан яростно зазвонил.
Вбежал официант.
Князь ударил своим здоровенным кулаком по столу.
Тарелки, бокалы, вилки, ножи, бутылки — все подскочило и задребезжало.
— Человек, а человек! — промычал князь.— Чахохбили у тебя был хорош!
— Рад, что угодил вам,— подобострастно осклабился официант. — А теперь, знаешь, что мне нужно?
— Не могу знать, господин князь!
— Дюжину шампанского! Так, Мито? А?
— Так, так Леуан, именно так! — с полной готовностью поддержал князя Мито. — Пить так уж пить! Люблю стоящих мужчин!
Мито подошел к роялю и начал пьяным тенорком напевать под фальшивый аккомпанемент Сандро.
Неугомонившийся Леуан снова стукнул кулаком по столу.
— А еще, знаешь, что мне нужно? — обратился он к невозмутимому официанту.
— Не могу знать, ваше сиятельство!
— Четыре порции шашлыка и четыре порции… девушек! Услышав этот новый заказ, Мито залился смехом. Сулико лишь улыбнулся, как чему-то само собой разумеющемуся, а Сандро, не переставая наигрывать на рояле, сказал заплетающимся языком: — И это хорошо! И это идет! И это годится! И… бывает и так!.. Официанту не раз приходилось принимать от посетителей ресторана Вано подобные заказы, и он нисколько не удивился требованию Леуана.
Улыбнувшись в свою очередь, он неслышно вышел из кабинета. С тяжелым сердцем проснулся Леуан на следующее утро в номере гостиницы.
С трудом вспоминал он различные подробности вчерашнего кутежа. Какую-нибудь неделю живет он в Тифлисе, а от пятисот целковых, привезенных на этот раз из дому, остались жалкие гроши. Да и те он вчера истратил до последней копейки.
Ему даже не хватило четвертной расплатиться по счету, и он занял ее под расписку у самого хозяина ресторана. А сегодня еще, как назло, и за номер гостиницы надо платить не меньше двадцатки. Ну, предположим, и здесь дело обойдется распиской, но ведь у него все равно ничего не останется на обратный путь.
Крепко призадумался князь.
Взлохмаченный, неумытый, ходит он из угла в угол и все размышляет да размышляет. “Нет, это не жизнь! — заключает наконец Леуан.—Ни разу не пожил я еще в Тифлисе в свое удовольствие, а осталась только половина отцовских земель. Нет! Распродавать и закладывать землю — это последнее дело. Лучше поднять арендную плату! Пусть осетины платят по-моему, если хотят жить на моей земле! А разве могут они не заплатить? Куда им податься? Ведь земля повсюду в руках алдаров, помещиков, князей! Кто же им даст землю задаром?”
Рассуждая так сам с собой, Леуан долго слонялся по номеру. — Решено!—заявил он вслух.—Поеду и ровно втрое увеличу арендную плату. И так я слишком много прощал этим осетинам. Хватит! Разжирели они, а все только и слышишь: “Бедные мы, несчастные мы”. Хватит! Еду!
Что было делать?
Пришлось побороть свою высокородную княжескую гордость и на этот раз снова усесться в вагон третьего класса.
Вокруг него — князя Леуана — серое мужичье!
От соседей пахнет не вином, а потом.
Слава богу, что ехать недалеко, а то прямо задохнешься! “Чем ехать в одном вагоне с этим народом, лучше пешком идти!” — думает князь.
Наконец-то доехали.
Сейчас Леуан мечтал только об одном: чтобы на станции никто из знакомых не увидел, в каком вагоне он прибыл.
Не тут-то было!
Как нарочно, около вагона околачивается свирский алдар Росеб. Леуан покраснел до ушей.
После взаимных пышных приветствий Росеб, нисколько не смущаясь, заявил:
— Порой неплохо поехать и в третьем классе! Все лучше, чем топать пешему!
Леуаи, подумав, что Росеб говорит это, чтобы обидеть, оскорбить его, уже намерен был вознегодовать, но Росеб спокойно продолжал: — Не сердись, Леуан! И со мной не раз это бывало… Что делать, когда прокутишь все наличные? Ведь не пешком же шагать, в самом деле?
— Сами мы виноваты, Росеб,— ответил ему мигом успокоившийся Леуан. — Избаловали своих мужиков. Пользуются нашей землей все равно что даром, да еще за аренду с них никогда вовремя не соберешь… Ну, этому больше не бывать! Приеду домой и тотчас же втрое подыму плату за землю…
— Не заплатят! — возразил ему весьма заинтересовавшийся планом Леуана Росеб. — Сразу втрое — много! Вот если вдвое—это пока будет в самый раз…
— Не заплатят, говоришь? А земля-то? Чья она? Моя! или не моя? Моя! Так вот я и возьму за нее сколько захочу! Кому дорого—тот пусть идет куда глаза глядят! Нет, Росеб! Нечего слушать их вытье! Я решил больше не знать никакой жалости! Из глотки вытяну, что мне причитается! Ты еще услышишь, как я скручу их в бараний рог! Пойдем, дружище! В карманах у меня сегодня хоть, шаром покати, так выпьем же за твой счет по бокалу-другому… Поверь, еле-еле на дорогу хватило… Да и то, вспомнить стыдно,— в третьем классе… И они отправились в станционный буфет.
По княжескому приказу стражники, служившие у Леуана, мигом обскакали все селения, расположенные на еще не распроданных землях, и объявили крестьянам:
— Плата за землю увеличивается втрое. Кто не согласен арендовать за такую плату, может убираться куда хочет, не позже, чем через две недели. Кто останется, должен подписать новый контракт с князем Леуаном…
Во всех девяти селениях нашелся только один-единственный крестьянин, отважившийся вместе с женой и двумя малыми детьми покинуть свою саклю.
— Оставайтесь, воля ваша,— сказал он своим односельчанам. — А я уйду. Нет больше моих сил таскать княжеское ярмо, будь же оно проклято на веки веков! Лучше уж мы все четверо помрем с голоду… И ушел.
А все остальные согласились на новую кабалу.
Да и куда убежишь?
Всюду князья, всюду алдары — кто знает, какой хуже?
Но и те, кто покорно согласился платить князю втрое против прежнего, скоро поняли, что долго им так не выдержать.
Трижды пытались лриказчики и стражники Леуана собрать деньги, но ничего, решительно ничего у них не вышло. Крестьяне еле-еле могли рассчитаться с князем по прежней цене. А сейчас она выросла втрое. Как же им выполнить подписанный контракт?
Леуан из себя выходил от бессильной злобы.
За какие-нибудь полгода накопилось столько долгов, что их не погасить всем крестьянским добром, вместе взятым.
А Леуану нужно было все больше и болыпе денег.
А что же ему оставалось делать?
Прибегнуть к неумолимым царским законам!
И суд, разумеется, постановил взыскать недоимку с крестьян- должников с помощью судебного пристава.
Стоял тихий теплый вечер.
Ущербный месяц со своей недосягаемой высоты смотрел на аул Закор, на горы, холмы и ложбины вокруг него.
Крестьяне после тяжелой дневной работы собирались на нихасах, лежали на плоских крышах своих убогих саклей.
— Смотрите! — закричал какой-то паренек.— Сколько всадников к нам скачет.
И действительно, со стороны Ахалгори несколько всадников во весь nonp неслись к аулу.
Сельского старшину Лексо это неожиданное сообщение застало на нихасе.
Он не на шутку встревожился.
“Кто бы это мог быть,— подумал Лексо.— Зачем они едут в Закор? Уж не для того ли, чтобы разобраться в моих делишках? О, тогда будет плохо! Врагов у меня в ауле полным-полно, и все взятки и вымогательства мгновенно выйдут наружу”.
Подозвал Лекоо двух-трех своих закадычных друзей н помчался навстречу всадникам.
То был пристав ахалгорского суда с десятью стражниками. Они ехали описывать имущество должников Леуана сначала в Закоре, а потом и во всех остальных селениях.
Поняли крестьяне, что пришла к ним большая беда, и смолкли веселые вечерние разговоры.
“Что же будет со мной завтра?” — думалось невольно каждому. — Па-прра-шу дать помещение и мне и моим людям! — бросил пристав старшине Лексо.
Лексо и ума не приложит, как ему быть.
Ведь во всем селении нет ни одного порядочного дома, сколько- нибудь подходящего для господина судебного пристава!
Весна-то стоит теплая, но ведь все равно даже сносного помещения и в помине нет.
Пришлось пристава и его людей поместить в школе, а коней пустили пастись в школьный сад.
Пристав вызвал к себе Лексо и строго-настрого предупредил: — Смотри у меня! Чтоб завтра ни одна душа не смела выгонять скотину в поле. Если только кто-нибудь из должников князя попытается укрыть скот, то мне головой ответишь!
Встревожились закорцы.
Чтобы хоть как-нибудь задобрить сурового пристава, зарезали жирного быка, напекли пирогов, купили в складчину вина, добыли, конечно, и араки, и все это отправили в школу.
Вскоре там собрались все местные гражданские и духовные власти: священник, дьякон, старшина и другие.
Только сельский учитель под каким-то предлогом куда-то ушел.
С вечера пристав приказал старшему стражнику, чтобы он спозаранку пригнал весь скот должников прямо во двор школы. Солнце еще не взошло, а все закорцы уже были на ногах.
Многие так и не ложились.
Высоко над аулом стояла одинокая сакля старика Гарсевана. Стражники решили начать отсюда.
Навстречу им вышел сам восьмидесятилетний хозяин.
— Много, много лет платим мы князю, — сказал Гарсеван.—Долго он сосет нашу кровь. Если бог—действительно бог, то князь должен знать, где правда, а где неправда. А если молодой князь того не знает, то мы и сами разберемся. Скот не отдадим…
— Не слушайте старого пса, гоните скотину, куда приказано, — крикнул старший стражник, гарцуя на кабардинском коне.
Тогда сын Гарсевана, настоящий богатырь, видя, как издеваются над почтенными сединами старика отца, вырвал из плетня здоровенный кол и пустил его изо всех сил в старшего стражника.
Тот, словно куль, свалился на землю. Другие стражники набросились на смельчака и мигом скрутили его.
С тоской смотрел он на своих односельчан.
Неужели никто не заступится за него?
Нет!
Все, даже его ближайшие друзья и соседи, делали вид, что это их нисколько не касается.
— Меня-то вы одолели,— сказал он тогда рассвирепевшим стражникам.—Убивайте меня, вешайте, но насилие вам все равно не поможет!..
Никто его не слушал.
Солнце еще не вышло из-за гор, а весь скот уже был согнан во двор школы.
Ревели быки, мычали коровы, ржали лошади, блеяли овцы, хрюкали свиньи.
Голодные, они жаловались своим хозяевам на все голоса. Крестьяне собрались у ограды школы и потихоньку переговаривались между собой.
— Один ненасытный высасывает кровь из целого аула… многих аулов. Разве это справедливо? Разве можно это вытерпеть дальше? — спрашивали они друг друга.
— Пусть тогда бог упадет с небес,— говорили женщины.— Если бог не видит такое неправое дело, так что же он за бог…
Солнце поднялось уже высоко. Пристав, старшина, чиновник и стражники вышли из шкоды и присели у забора на валунах.
Немного погодя к ним подошел и священник. Все они ждали запоздавшего почему-то Леуана. Уговорились, что он подъедет к девяти часам. Уже съехались купцы из Душета и Ахалгори, а без князя нельзя было начинать распродажу скота недоимщиков. —Пристав о чем-то вполголоса беседовал со священником.
Перед ними стоял Лексо, сжав рукой эфес своей шашки. Он безуспешно пытался расслышать слова пристава и зорко смотрел на дорогу.
Только учитель опять встал в стороне и, опустив голову, как бы не желая видеть того, что происходило вокруг, о чем-то глубоко задумался.
— Едут! — воскликнул Лексо.
— Едут! Едут! Князь едет! Князь! — заговорили крестьяне. Пристав приподнялся, прикрыл рукой глаза от солнца и тоже посмотрел вдаль на дорогу.
— Странно, очень странно. Почему это они едут только вдвоем? — сказал священнику пристав.
— Глядите, глядите — два коня без всадников! — слышалось вокруг. Крестьяне продолжали пристально смотреть на дорогу.
Многие женщины заливались слезами.
Даже ребятишки и те перестали играть и пугливо смотрели на взрослых. Они не могли понять, что случилось, отчего так расстроены их отцы и матери, но чувствовали, что стряслась какая- то страшная беда.
Один старик не смог больше молчаливо таить свое горе. Простирая руки к небу, он взмолился:
— Пожалей нас, о боже!
Тем временем всадники во весь опор неслись к аулу.
Пристав, священник и старшина больше не переговаривались друг с другом. Они неотрывно смотрели на дорогу.
Каждый думал об одном и том же:
“Что случилось? Почему они так гонят? Куда девались два всадника?” Верховые наконец примчались и соскочили с коней около пристава. Это были стражники — телохранители Леуана. На их мертвенно- бледных лицах застыл испуг. Было видно, что они хотят и боятся сообщить нечто страшное. Побледнел и пристав. От волнения он не мог вымолвить ни слова.
— Ну, что там случилось? Говорите! — громко спросил Лексо. — Леуан и Батырбег убиты,— дрожащим голосом пролепетал один из них.
Пристав задрожал всем телом, словно в приступе жесточайшей малярии, и приподнялся со своего места.
Беспомощно смотрел он на старшину, стуча зубами.
— Как убиты? Где? Кем? — снова обратился к стражникам Лексо. Вот как было дело, по их сбивчивому, путаному, взволнованному рассказу.
Из дома Леуана выехали вчетвером: князь, его частный поверенный Батырбег и стражники.
В одном месте дорога идет густым лесом, ехать по узкой лесной тропе можно только гуськом.
Так и поехали, друг за другом: впереди один из телохранителей, за ним Леуан, за князем Батырбег, а сзади второй стражник. Как только углубились в чащу, прогремели один за другим два выстрела.
Леуан рухнул со своего коня на землю, а конь Батырбега понесся вперед и через мгновенье сбросил убитого всадника.
Леуану пуля угодила прямо в лоб, а Батырбегу — в висок, около самого уха.
Стражники тотчас же бросились к месту, откуда стреляли. Кусты я трава были там примяты, а рядом валялись две пустые, стреляные гильзы.
Сразу было видно, что здесь кто-то заранее устроил засаду. Оба выстрела, конечно, сделал один и тот же меткий стрелок. — А меня-то не убыот? — заикаясь, спросил пристав старшину. Тот ничего не ответил и властно приказал стражникам:
— На коней!
Сам он ловко вскочил на оседланную лошадь убитого князя. На другую приказал сесть одному из стражников и немедля скакать в Душет, чтобы сообщить обо всем полиции.
Прихватив с собой обоих телохранителей князя, он помчался к месту происшествия.
Священник сидел как в воду опущенный. С тех пор как стало известно о смерти князя, он не проронил ни единого слова. Наконец до его сознания дошли назойливые вопросы пристава, с которыми он надоедал всем окружающим:
— А м-меня т-тоже уб-бьют?
Не сразу понял священник, о чем это его так настойчиво вопрошает пристав, но наконец, желая, видимо, утешить своего недавнего собеседника, тихо сказал:
— За что же тебя убивать? Ты им пока еще ничего не сделал! Эти слова успокоили пристава, и он уселся рядом со священником на свое прежнее место.
Крестьяне, услышав об убийстве Леуана и Батырбега, помрачнели. Они-то знали, отлшчио знали, что на их голову падет весь гнев властей. Правы князья или нет — начальство все равно всегда на их стороне.
Знали крестьяне, что за убийство Леуана аул постигнет самая страшная кара.
Часа два спустя вернулись обратно Лексо и его спутники. Они тщетно пытались отыскать следы убийцы. Там, где была устроена засада, они обнаружили срубленные ветки дерева да истоптанную траву. Земля за это время уже подсохла, и никаких других примет на ней не осталось.
Распродажу пришлось отменить.
Старшина и пристав, посоветовавшись, приказали весь скот разобрать по домам.
Купцы из Ахалгори и Душета отправились восвояси.
Лексо не сомневался, что пристрелить Леуана и Батырбега мог только кто-нибудь из закорцев. Откуда ж иначе взяться убийце? Старшина размышлял, как бы его изобличить.
О, если бы только это ему удалось! Одним пустым “спасибо за службу” от него бы на этот раз не отделались! Тут надо заполучить что-нибудь посерьезнее… Ну, медаль, что ли. А тогда… О, тогда старшина был бы совершенно неуязвим…
И Лексо начал вспоминать, кого из односельчан нет в Закоре. Оказалось, что, кроме пастухов, все до единого на месте. Счастливая мысль мгновенно осенила старшину.
“Похоже на то, что я нашел убийцу,— сказал он про себя.—За эту находку меня отблагодарит не только душетское, но и тифлисское начальство…” А подумал он о Нико. Этот пастух был смелый и храбрый юноша, к тому же отличный стрелок.
“Он! Именно он! — еще раз повторил про себя Лексо. — Так метко никто бы другой не выстрелил. Шутка ли, обоим угодить прямо в голову! Это Нико, наверняка он!..”
И Лексо продолжал размышлять: “Хоть кто-нибудь да должен знать о его замысле. Он, правда, такой, что задумает и сделает все сам. Вот его, голубчика, и вздернут!” Уж в этом-то Лексо не сомневается ни на минуту!
Но старшине очень хочется втянуть в это дело и еще кое-кого из досадивших ему односельчан…
“Если их тут больше не станет, этих кровных врагов моих и завистников, я заживу как царь, не иначе!” — решил Лексо. Но тут к нему неожиданно обратился священник.
— Лексо,— попросил он старшину,— посмотри, что это там такое? Вгляделся Лексо и увидел вдали, на ахалгорской дороге, большую толпу, которая приближалась к аулу. Посмотрел туда и пристав и сказал:
— Верно, твой вестовой встретил поблизости воинский отряд, вот он и повернул сюда.
Приставу не меньше, чем старшине, хотелось, чтобы эти непокорные закорцы были как следует наказаны. Он и раньше думал о том, что в аул надо поставить на постой воинский отряд и надолго посадить его на шею этим паршивым смутьянам!
“Они. Право слово, они”, — убеждал сам себя пристав.
Заметав, что толпа подошла уже совсем близко, он приободрился и, посмотрев на молчаливо стоявших вокруг крестьян, злобно крикнул: — Ну что, сволочи, притихли?.. Вот теперь узнаете, как убивать верных царских слуг!
И священник, и старшина, и учитель, и крестьяне — все без исключения взволнованно смотрели на ахалгорскую дорогу.
Загадочная толпа все ближе и ближе к Закору.
Внезапно раздался тоскливый женский вопль:
— Идут, к нам идут! Погубят они нас совсем! Что за черные дни пришли, боже наш милостивый!
Зарыдали другие женщины.
Молчаливо смотрели на дорогу и мужчины, а потом и их стали обуревать печальные мысли: “Да, теперь пощады не будет. Разорят дотла!” Старшина, пристав и священник повеселели; посмеиваясь, они разговаривали о чем-то. Лишь учитель по-прежнему одиноко стоял в стороне.
Толпа приближалась. Все увидели, что над ней развеваются какие- то знамена.
Учитель не отрываясь смотрел на дорогу. Встревожились и “власти”.
И вот уже послышались величавые звуки какой-то неизвестной закорцам песни.
И тогда учитель с горящими глазами бросился навстречу шествию. У священника, пристава и старшины мгновенно вытянулись физиономии. Оторопев, смотрели они на приближавшихся к аулу людей, а их было не менее двух сотен!
И вдруг подбежавший к толпе учитель — скромный, молчаливый закорский учитель — взял у знаменосца алое знамя и пошел с ним вперед к родному аулу.
— Да здравствует революция! Да здравствует свобода! — воскликнул он, обращаясь к односельчанам.
Учитель водрузил знамя на школьном крыльце и, взобравшись на огромный камень, начал говорить, заглядывая время от времени в какую-то бумагу, которую ему подали из толпы.
— Люди добрые! — сказал учитель. — Только что получена телеграмма из Петрограда. Царь Николай сброшен с престола! Его министры арестованы! То, чего мы так долго ждали, свершилось! Крестьяне переглядывались, но никто из них не решился заговорить первым…
К учителю подвели пристава и старшину.
Лицо пристава было белее бумаги в руках оратора, а губы дрожали мелкой, противной дрожью.
Старшина стремился хотя бы внешне сохранять спокойствие, но и его растерянность выдавали бегающие из стороны в сторону глаза. Кто-то из горожан подошел к приставу и снял с него шашку, а потом протянул руку к старшине.
— Не трогай мою шашку! — прерывающимся голосом сказал Лексо. — Она досталась мне от моих предков, и я ее никому не отдам. Я, как и все вы, вышел из народа. Какой же я вам врат?
— Не верьте ему! — резко оборвал старшину учитель. — Это злобный пес из царской псарни. Отнимите у него и шашку, и кинжал, и револьвер! Их обоих нужно посадить в подвал, а там посмотрим, как с ними быть дальше…
Крестьяне не верили своим глазам.
Шутка ли: всесильный пристав и всемогущий старшина, словно арестанты, заперты в подвале!
Одни плакали от радости, другие — пели, третьи — плясали…
* “Современник”. Москва. 1971
