Перевод В. Шкловского
Кто не бывал в Камаде, тот не может похвастаться, что я, мол, знаю Осетию, как свои руки. Хороший аул Камад, удивительный аул!. Расположен, он высоко, под облаками; домов в нем двадцать один, дорога туда хороша для птиц, для осла, для собаки и для человека, если он идет пешком. Глухое место.
В ауле на нихасе можно увидеть столетних дедов с седыми бородами до пояса, испачканными сажей. Многие из них не знают, что такое город. Да что город, — они никогда не спускались даже в большое селение, которое расположено под ними в долине!
На нихасе надо говорить осторожно: не дай бог сказать там, что есть такие арбы, которые летают над облаками, что за сто верст, разговаривая тихо, два человека могут слышать друг друга. Если такие слова вырвутся у тебя, то ты в глазах стариков аула станешь ничтожеством; имя лгуна навсегда к тебе пристанет.
Новинок в ауле не знают, хотя и здесь уже начался двадцатый век.
Народ Камада живет, ест и пьет по-старинному, любят здесь напиток духа — покровителя волков Тутыра. Это густой квас, смешанный с аракой: квас с самогоном бродит около недели, и получается питье Тутыра. Гостю его подносят в деревянной чаше; выпьет он одну и от второй всегда откажется.
Таков аул Камад.
На севернюй окраине аула, на отшибе, стоит сакля Дадолова Сымси, сорокалетнего человека, белокурого и горбоносого.
Живут в этой сакле невесело: уже десять лет, как Сымси женился, а детей у него нет; с ним живут еще две засидевшиеся в девках сестры: одной тридцать два года, а другой тридцать четыре, старшую зовут Гати, младшую — Фати.
Вы не думайте, что семья Сымси хуже соседей работает. Просто это люди невезучие.
Может быть, мир и хорошо скроен, по сшит он наизнанку.
Сами подумайте: у иного детей так много, что ему уже и невмоготу, а вот у Сымси и теперь, на десятом году семейной жизни, нет еще ни одного ребенка.
У иных девушек от женихов отбоя нет, а к Гати и Фати за всю жизнь никто не посватался.
Пусть провалится этот мир, коли он так несправедлив.
Однажды, в один зимний сумрачный день, Сымси поехал за дровами, а его жена и обе сестры, сидя у очага, расчесывали шерсть. В хадзар — так у нас зовут помещенье, которое в сельском доме является и кухней и столовой, — зашла соседка попросить огня и посудачить.
— Новость не слыхали? Женщины насторожили уши.
— Какая новость?
— Сейчас Биганон у Тызмагаевых остановилась. Три женщины сказали разом:
— Знахарка Биганон?..
— А то кто же!.. Она, она! Та, которую прозвали “Другом ангелов”.
Женщины Дадоловых посмотрёли друг на друга и промолчали. Соседка взяла уголек на дощечку, ушла, и хадзар наполнился оживленным говором.
— Ну, что ты скажешь, Гати?
— А ты что придумаешь, Фати?
—— Пусть болезни Биганон станут моими болезнями, пусть я буду жертвой за ее счастье! Она беседует с духами,— сказала жена Сымси. Гати поднялась, приставила палец к острому носу и молвила: — Лучшей знахарки, чем Биганон, нет во всей Осетии! Пускай она для нас от сердца поворожит, и тотчас же ко мне приедет тридцатилетний статный всадник, и к Фати кто-нибудь посватается. А у тебя, невестка, родится мальчик-красавец!
Фати обиделась на слова Гати, что к ней “кто-нибудь” посватается. Вскочила она и сказала:
— Это к тебе какой-нибудь тридцатилетний посватается, а ко мне… вот я уже вижу его около себя… да, ко мне явится жених — двадцатипятилетний всадник, наездник из Тагаурии… Да, да… вот я вижу его около себя…
Невестка не вслушивалась в опоры золовок; долго она молча пряла расчесанную шерсть и потом сказала:
— Вы знаете, какое я дам имя своему мальчику?
— Какое?
— Алымат. Красивым кажется мне это имя.
Тут каждая золовка подумала о своем будущем счастье.
Гати оказала:
— Моего жениха зовут Заурбек,— не правда ли, это достаточно красивое имя? Высокий стройный юноша, вижу его перед собой, как вас.
Фати опять обиделась на слова Гати:
— Ну что это ты говоришь, Гати! Вот мой жених — высок и строен, зовут его не Заурбек, а Каурбек. Он не только строен и статен, но и представителен. Наверное, во всей Осетии нет другого такого. Невестка пряла, покачиваясь, и бормотала про себя:
“Мой мальчик… мой сын… Алымат… ягодка — утеха моей души. Какой он славный мальчик! Во воем Камаде… нет, во всей Осетии не найдется мальчика красивее, любимее! Завтра я начну готовить ему шапку и черкеску”.
Она пряла, закрыв глаза, и говорила:
— Алымат, иди-ка сюда, иди… опять ты свои ручонки в грязи выпачкал…
Сколько тут было всего переговорено, и представить себе трудно. Но вот на улице послышались шаги. Гати вскочила, выглянула в окно.
Невестка и золовки поняли, что люди идут к знахарке, и принялись сами готовиться. У каждой из них оказались заработанные долгим трудом деньги пряли они шерсть, вязали носки, ткали сукна. Было у каждой немного денег, но, кроме того, каждой нужна была еще какая- нибудь вещь.
Без вещи ворожея не ворожит.
Гата сказала:
— Чем лучше подарки, чем больше дадим денег, тем лучше Биганон нам погадает и поворожат. Невестка заговорила:
— Да, стану я ее жертвой, потому что я ничего для нее не пожалею, только пусть она мне даст подержать в своих руках моего Алымата.
Женщины решили выложить по двенадцати рублей деньгами.
Невестка решила подарить знахарке шелковый платок. Гати вынула вышитые золотом чувяки, а Фати вы-тащила откуда-то батист на платье: она его берегла себе к пасхе. Но что тут беречь! Ведь когда у нее будет муж, он много ей платьев справит.
Вот деньги и вещи готовы для ворожбы, но не решено, кто же пойдет.
Долго спорили, чуть не подрались. Бросили жребий. Когда та, которой выпал жребий, собралась уходить, то другие ее удерживали, говоря:
— Ты всю ворожбу на себя повернешь!
И снова бросали жребий.
Так запутались, что решили идти все вместе.
Хотя Дадоловы не так уж и задержались, но все же они застали у Тызмагаевых на веранде перед домом много народу.
Много народу—все женщины: у одной из-под мышки торчит кусок материи, другая принесла пироги с сыром, третья — кувшин с аракой. Все вещи приятные. Удивительно даже, как все это быстро приготовили; вероятно, многим умным людям заранее было известно о приезде Биганон, но сумели сохранить для себя эту тайну.
Крик, визг, проклятья раздавались на веранде. Конечно, каждый старался попасть к Биганон раньше даже дрались.
Кое у кого и лицо поцарапано; у одной женщины клок волос был вырван, и она держала его скомканным в руке.
Разожмет — посмотрит, опять сожмет.
Что она с этими волосами собиралась делать, зачем она сохраняла этот след обиды — не знаю.
Когда Дадоловы подошли к веранде дома Тызмагаевых, был полдень, но только после захода солнца им удалось войти в комнату Биганон. Одетая в шелка, Биганон сидела в бархатном, неизвестно откуда добытом кресле. Кресло было такое, что в нем могли бы сидеть все трое Дадоловых или могли бы свободно расположиться две женщины не помяв юбок.
Но Биганон в кресле сидела так, как будто ее туда насильно втиснули.
Дородная женщина была Биганон, собеседница ангелов.
Шеи у нее не видно, голова ее величественно сидела прямо на туловище, а потому казалась небольшой. Бывают такие желтые с краснинкой тыквы, тянут они до двух пудов. Поставь такую тыкву на небольшой стог сена, и тогда издали это будет похоже на Биганон. Глазки у Биганон маленькие и смеющиеся.
Может быть, раньше это были и большие глаза, но теперь они так заплыли жиром, что видны вместо глаз только две узенькие щелочки. Губы ворожейки пухлые, на губах застыла спокойная улыбка. Когда три женщины Дадоловых увидали знахарку, то остановились как вкопанные, не смели они не то что говорить, а пошевелиться не смели, никогда они еще не видали такой представительной, важной женщины.
— Садитесь, вон на ту скамью, пожалуйста,— ласково проговорила Биганон.
У стены стояла длинная скамейка, на ней в ряд уселись три женщины.
— Говорите, не робейте, мои милые,— мягким голосом продолжала Биганон.
Гати осмелела и сказала:
— Я и вон она — моя сестра — как будто слишком засиделись в девках; а вот эта — жена нашего брата, мы привели ее в свой дом уже десять лет, а детей у нее нет. Сама знаешь, какое это горе. Биганон глубоко вздохнула, покачала головой и сказала жалостливым голосом:
— Как злы люди! Как они злы и завистливы! Как они ненавидят друг друга! Можно ли напускать такую порчу на своих соседей!.. Услышав такие слова, каждая из женщин Дадоловых подумала: “Удивительное дело, как она это быстро дога| далась о колдовстве наших соседей”.
Гати взяла подарки, хотела положить их на подоконник, но Биганон ee удержала, показав толстой своей рукой
— Не туда! Вот около меня в угол положи.
Угол был так полон самыми разнообразными вещами что куча их была выше стола. Поверх кучи положены были вещи Дадоловых.
Умная Гати положила деньги на стол тремя кучками и сказала: — Пусть твои болезни будут моими. Мы знаем обычаи и правила, вот по двенадцать рублей.
Глазки Биганон ласково заблестели, она помяла день-пи в руках, спрятала их в карман.
— Так, так… звездочки мои, солнышки мои…—начала Биганон,— не любят люди друг друга… Всякие неприятности друг другу устраивают, друг против друга колдуют.
Биганон протянула руку к стакану, полному воды, бросила в воду что-то блестящее, величиной с орех, стала помешивать воду палочкой, произнося какие-то необычные слова.
Невестка и две девушки испуганно смотрели на воду.
Прошло, вероятно, не менее трех минут, Биганон подняла глаза и тихо сказала:
— Не вижу еще кто, но кто-то из соседей вас заколдовал. Ваше счастье, что вы вовремя ко мне пришли,— я от вас беду отведу. Женщины посмотрели друг на друга.
— Есть, есть у нас враги,— произнесла Гати.
— Есть у вас враги, но на их колдовство у меня есть отворот. Биганон сильнее помешала воду в стакане, подняла стакан, долго смотрела на свет, долго качала головой, думала что-то. Вероятно, так думала: “А что с них еще можно взять?”
— Да остынет пепел на очаге ваших врагов,— сказала Биганон. — Сильно они колдуют. Вам трудно помочь, трудно мне для вас ворожить, и вы еще должны раздобыть по пять рублей.
Перебивая друг друга, женщины сказали:
— Да станем мы жертвой твоей!
— Да погибнем вместо тебя!
— Ничего нам не жалко для нашего счастья!
Переглянулись три женщины и поняли друг друга:
“Откуда нам достать денег? Не отдавать же ей наше коричневое сукно?”:
— Ангел наш,— сказала Гати,— не возьмешь ли ты вещь вместо денег?
— Какую вещь?..
— Мы втроем целый год ткали изумительное сукно.
— Я приму сукно,— сказала Биганон.
Ни одной из женщин не хотелось уходить за сукном: каждая боялась, что вдруг без нее знахарка другим наворожит что-нибудь необычное. — Да мы тебе сукно потом принесем, — сообразила сказать невестка.
Биганон покачала головой:
— Нельзя так, коли вещи около меня нет, ворожба не идет впрок. Гати побежала за сукном и быстро вернулась.
Биганон пощупала сукно и положила его рядом со своим креслом. Было видно, что оно ей очень понравилось.
Взяла знахарка стакан и в третий раз начала его долго рассматривать.
— Трехмесячного пятнистого козленка подземным духам посвятите: принесите в жертву. День подземных духов прошел, но это ничего. Козленка съешьте за один раз, без соли, без чурека, в ночь под среду; то, что останется—шкуру и кости,—заройте в тени, и чтобы никто этого не тронул. В ночь, когда вы это будете делать, у вас не должно быть гостя, и из ваших вещей ничего не должно оставаться у соседей. Запомните и другие важные правила… Козленка нужно зарезать левой рукой. Когда он будет вариться, молитесь подземному духу и всем младшим чертям, затем мясо оставьте на деревянной большой тарелке около очага, сами выйдите из дома, притворите за собой дверь и ждите за дверью полчаса. Должен явиться сам подземный дух или кто-нибудь из его младших помощников, имена их не следует произносить. Один из них и съест первый кусок. Так вы смотрите, если окажется, что съеден большой кусок, то, значит, вы угодили подземным духам, но если окажется, что откушен едва заметный кусок, то не плачьте,— и это хорошо. Еще возьмите с собой эти две маленькие бутылочки, вот это питье приготовлено из голубиного помета. Вы им не вздумайте брезгать — больше чем у голубя, любви ни у кого нет. Пусть это выпьют перед едою обе девушки, а это питье, скрывать не стану, сделано из свиного помета,— потому это так сделано, что ни у кого не бывает потомства больше, чем у свиньи. Это питье должна выпить невестка. Идите теперь. Да исполнятся ваши желанья… Не забудьте же ничего из того что я вам говорила. Если вы что-нибудь забудете или не исполните, или перемените, то ворожба не удастся,—вы меня не вините, вина будет ваша.
Женщины побежали домой так, как будто их ноги не касались земли. Вечером Сымси пришел из леса, ему подробно рассказали, когда и как надо устроить тайком от аула пир для подземных духов. Все ему сказали, только скрыли, что за гаданье отдали каждая по двенадцати рублей деньгами.
— Сукна не так жалко, вы хорошо изловчились, – сказал Сымси. — Биганон не простая знахарка. Если того захочет святой Георгий, будут бегать дети около нашего очага.
Со дня гаданья все в доме заметно повеселели. У каждого нашлось для другого если не ласковое, то хоть спокойное слово.
Когда Сымси уходил на работу, Гати и Фати ссорились о том, у кого жених лучше, но ссоры были недолгие.
Но вот Сымси принес трехмесячного козленка, привязал его в углу хадзара, начал откармливать.
В марте, в ночь под первую среду, когда вошел в аул первый сон и селение затихло, козленок, сваренный без соли, был уже уложен на сивыр — большое деревянное блюдо.
За всю свою жизнь Дадоловы никогда так горячо и вдохновенно не молились богу, ангелам и духам, как в ту ночь.
Шли их молитвы от самой глубины сердца.
Сымси поднял блюдо и поставил его близко к очагу. Все вчетвером вышли на веранду, двери в дом плотно прикрыли.
Стоят Дадоловы на веранде, затаив дыхание.
Гати приложила ухо к двери и вдруг затанцевала, показывая рукой: слушайте, мол, и вы.
Все четверо приложили уши к дверям. Руками и глазами друг другу дают понять, что подземные духи приступили к пиру.
Женщины места себе не находили: и прыгали, и на землю садились от радости.
Сымси спокоен, как то надлежит мужчине.
Прошло, вероятно, около двадцати минут. Приложил он ухо к дверям, сказал:
— Не слышно больше шума, пора входить. Вошли — мужчина впереди, другие за ним. Все смотрят в блюдо.
Мясо все разбросано.
— Как жадно они ели!—удивлялась Гати.—Смотрите один кусок даже на пол брошен.
— Спешили,— тихо сказал Сымси.
— Вот и с этой стороны тронуто, вот следы зубов.
Так говорили все четверо, радостно толпясь вокруг сивыра. Когда радость немного прошла, то вспомнили, что нужно и самим есть.
Невестка свое питье взболтала и высосала из горлышка бутылки. Две девушки долго спорили из-за бутылок — каждая хотела взять ту, которая побольше.
Села семья вокруг блюда.
— Надо,— сказала Гати,— куски, которые духи попробовали, поделить поровну.
На это все согласились.
Принялись за еду. Через час на блюде остались только голова и ноги. Члены семьи завернули их в шкуру и зарыли во дворе под забором.
Тяжело дыша от сытости, семейство отправилось спать, и — бывает же такая удача! — в этот самый момент петухи запели в первый раз. Поздно встали Дадоловы. Солнце уже было высоко над горами. Мясо, съеденное без соли и без хлеба, не пошло впрок: все выглядели больными.
Невестка пристально посмотрела в угол, вскочила Гата, закричала: — Кошка! Ах мерзкая! Она в углу напачкала! Кошка выскочила в дверь. Гати осмотрела угол.
— Посмотрите, ее вырвало мясом!
Тут усомнился мужчина:
— Не попробовала ли кошка волшебного мяса?! — Он обратился к сестрам: — Девушки, когда дверь закрывали, не осталась ли внутри кошка?
Вспомнила невестка:
— Когда мы вчера входили, я вошла последней, и как будто кошка шмыгнула из дому.
— Неужели это кошка сбросила мясо на пол?..
Все молчали.
Вдруг в комнате стало светло: открылась дверь.
— Вот ваш мешок,—крикнул с дорога соседский мальчик.— Вчера я забыл принести.
Мешок упал на пол, дверь закрылась.
Вероятно, если бы гром ударил в дом, не так были бы поражены Дадоловы, как теперь.
— Какое гибельное забвенье напало на всех! Как мы не вспомнили, что одна вещь осталась не дома! Первым пришел в себя мужчина. — Растяпы!—сердито вскричал Сымси.—Хорошо скроила вам счастье Биганон, а вы сшили все наизнанку. Так радуйтесь теперь на своих мужей и на моих детей!
Тяжело ступая, вышел Сымси из дому, но тотчас вернулся обратно и с порога сказал:
— А голову и ноги козленка собака выкопала, наелась и спит среди костей у забора.
Женщины молчали. Каждая про себя думала о новой ворожбе. Надо прясть, ткать, вязать, надо готовить деньги и сукно на подарок знахарке.
* “Современник”. Москва. 1971
