РАССКАЗЫ
Не ручаюсь, что все было именно так. Может быть, кадры и звуки просто перемешались в моей памяти и сложились в другом порядке. Может быть, в этой истории полно домыслов и неосознанной отсебятины. А может быть, все от начала до конца неправда, и я подобен мальчику, чьи воспоминания о домогательствах физрука были замещены снами о похищении инопланетянами. Так или иначе, я сам верю в эту историю достаточно сильно, чтобы рассказать ее вам.
Слушайте. В тот день была вечеринка. Правда, меня не звали. Звали Сабину. И она бы и рада пойти одна, но ей на голову свалился я со своим нытьем. Дело в том, что утром я был отшит Пенелопой (не могла отложить до вечера) и остаток утра потратил на самобичевание, которое завершилось удалением всех ее контактов, сообщений и фотографий из памяти всех моих запоминающих устройств. Проклятый двадцать первый век! Мы лишены возможности смотреть, как пламя проглатывает толстую перевязанную атласной лентой стопку любовных писем, а потом в порыве внезапного раскаянья доставать ее из камина голыми руками и после рыдать на полу гостиной – то ли от ожогов, то ли от того, что письма уже почернели так, что их нельзя перечитать.
Любое самобичевание, меж тем, рано или поздно превращается в самолюбование. В моем случае эволюция заняла всего несколько часов. Во второй половине дня я понял, что уничтожение «травмирующей» информации и методичное прослушивание слезных баллад, вроде «Love Hurts» и «Living Without You», не могут до конца выразить всю трагичность моего положения. В поэтическом нарциссизме своем я решил пройтись по «местам боли», которые непременно должны были вызвать в памяти мучительные воспоминания двух-трех недельной давности. Я отправился в книжный магазин, где мы познакомились, и постоял какое-то время у полок с ее любимыми авторами (заодно приобрел прекрасное издание «Бойни номер пять» Воннегута). После магазина я пошел бродить по аллее, где мы еще недавно гуляли вдвоем. Я присел на скамейку, на которой мы целовались, и провел ладонью по поверхности, будто деревянные рейки все еще могли хранить тепло ее тела. Я сидел так несколько минут. Потом появился косматый бомж и стал клянчить денег, так что мне пришлось ретироваться. В конце концов, меня занесло к подножью чертова колеса, на котором мы с Пенелопой как-то катались. Конечно же, я не преминул в одиночку усесться в кабинку в форме сердца. Колесо вращалось, и я смотрел на горы и реку, на мечеть и пальмы внизу. Я наблюдал за парочками в других кабинках, гадая, не смеются ли они надо мной. К началу второго круга (а всего их было три или четыре) я открыл только что купленную книгу и стал читать о том как «Билли Пилигрим провалился во времени…».
В общем, к вечеру стало ясно, как день, что терзания в одиночестве бесплодны и половинчаты. Бальтазар не удалялся бы в леса, не надеясь, что Фабиан последует за ним. Я играл моно спектакль по собственной пьесе «Растерзанное сердце или Пенелопа сука», и мне определенно был нужен зритель. Тут-то я и вспомнил о вернейшей моей подруге Сабине.
Сабина жила с бабушкой и матерью в маленьком одноэтажном доме в старом городе. Она работала продавцом в магазине электроники и, сколько я ее помнил, училась заочно не то на психолога, не то на журналиста. у неё было доброе и чуткоесердце, которое она, впрочем, часто прятала за стеной сарказма. Чистота нашей дружбы поддерживалась полным взаимным отсутствием сексуального влечения. «Крупнолицая, склонная к полноте коротышка» (как называл ее я) заводила меня не больше, чем ее – «кривозубый синюшный задохлик, с вечно сальной челкой» (ее ответный удар). В общем, никто не подходил для излития сердечной воды лучше, чем она.
Рабочий день уже кончился, и я застал Сабину дома. Она открыла мне в длинной почти до колен футболке и с полотенцем вокруг головы.
– Боже мой, – сказала она с порога. – Выглядишь так, будто пытался отравиться уксусом.
– Ах, вернейшая моя подруга, – ответил я с придыханием. – Я так к этому близок.
– Что случилось? Очередная мокрощелка захлопнула перед тобой дверь?
Я громко вздохнул, давая понять, что хоть подобный тон и оскорбляет мои чувства, суть случившегося все же выражена правильно. Сабина уперлась руками в бока, покачала головой, закатила глаза и, наконец, сказала всепрощающим тоном:
– Ладно, девушка ты тургеневская, заходи уже, раз пришел.
Ее комната оказалась текстильным адом. Повсюду (на полу, диване, трюмо, журнальном столике) валялось разноцветное и разнородное шмотье, настолько смятое, что было трудно понять, где леггинсы, где кардиган, а где платье. Дверцы платяного шкафа были распахнуты, и его внутренности выглядели так, будто шкафный монстр только что в спешке выселился. В центре комнаты стояла гладильная доска, на которой лежало синее платье без плеч. Светящийся утюг Braun изрыгал клубы пара. Напротив доски помещался большой плазменный телевизор, который как бы в насмешку над все этим транслировал World Fashion Channel. Я тут же наступил на какую-то черную кружевную тряпочку.
– О, мои трусы! – воскликнула Сабина – Битый час их ищу.
Она выдернула их из под моей туфли, встряхнула и ничтоже сумняся надела.
– Я подумала, что немного эксгибиционизма тебе сейчас не повредит, – пояснила она, заметив, что я несколько опешил. – Теперь ты точно знаешь, что я натуральная брюнетка.
Она подошла к гладильной доске и взялась за утюг.
– Короче, я тут собираюсь на вечеринку, так что у тебя есть полчаса, чтобы рассказать свою историю.
Необходимость укладывать целый месяц отношений в прокрустовы тридцать минут было возмутила меня, но особого выбора мне не предоставлялось. К тому же я надеялся выиграть дополнительное время, вызвавшись проводить Сабину к месту вечеринки. Итак, я вышел на авансцену, вдохнул побольше воздуха, прочистил горло и начал свой монолог. Я рассказал о первой встрече с Пенелопой («она была в белых леггенсах и держала в руках “Страх и отвращение” Томпсона), о коротком эпистолярном периоде нашего романа («мы оставляли записки в книжном магазине, не решаясь назначить встречу или спросить номера телефонов друг друга»), о первых свиданиях, полных амурной экзальтации с моей стороны («порой я размыкал объятия, боясь задохнуться»), и о том роковом дне, когда я зачем-то привел ее на репетицию группы Pregnant boys («чудовищная оплошность, но кто мог знать, что она влюбится в барабанщика?»). Я употребил весь свой актерский талант на пользу искусства подлинного переживания: то шагал из угла в угол, то вдруг замирал на месте; переходил с крика на шепот и обратно, выдерживал многозначительные паузы, закрывал лицо руками и рвал на себе волосы. Мне казалось, что сам Марлон Брандо смотрит на меня с небес и умывается слезами. В общем и целом я уложился в пятнадцать минут.
– Лузер, – резюмировала Сабина. – Сколько, говоришь, времени прошло, как она тебя отшила?
– Часов десять.
– Десять часов! И ты до сих пор не напился, как подобает мужчине?
– А это помогает?
– Нет, но это было бы не так педерастично.
Она сняла полотенце и переложила отглаженное платье с доски на диван.
– Значит, вот что. Сейчас я уложу волосы, а потом ты поможешь мне застегнуть это платье, и мы вместе пойдем на вечеринку. Может быть, там найдется какая-нибудь развратная девица, которая сядет тебе на лицо и заставит забыть эту твою ПениСлопу.
– Ее зовут Пенелопа.
– Ой, надо же! И как я напутала? Перестань скулить. Лучше позвони маме и скажи, что придешь домой поздно.
– А ты уверена, что я не буду лишним?
– Ты будешь со мной. Это, считай, что пропуск.
* * *
Вечеринку устраивал парень по имени Зак. Мы были заочно знакомы. Я знал, что у него экономическое образование, но работает он мастером тату. И что он живет один в двухкомнатной квартире на втором этаже старинного дома на улице Джанаева, где и принимает клиентов. Какое-то время я завидовал этой его самостоятельности, пока не узнал, что магазин одежды на первом этаже того дома принадлежит его родителям. Зак носил очки и бороду, занимался несколькими видами спорта и, по слухам, избегал любых контактов с наркотиками и алкоголем. В тот вечер он встретил нас в костюме римского центуриона. Расцеловался с Сабиной и пожал мне руку.
– О, я знаю тебя. Ты парень Пене…
Сабина толкнула его локтем в бок.
– Это Владикавказ, – поспешно ввернула она. – Здесь все всех знают.
– Да, – согласился я. – Я тоже видел тебя раньше. А это что, костюмированная вечеринка?
– Нет. Костюмирую только я, – объяснил Зак. – Хотя, если хочешь, у меня есть костюм Супермена.
– О, нет.
– Не нравится Супермен? Согласен – синее трико не для всех. Тогда может быть Человек паук?
– Нет, спасибо.
– Уверен? – его маленькие прищуренные глаза испытующе уставились на меня. – Есть еще костюм Доктора Манхэттена.
– Нет.
– Гусарская форма?
– Нет.
– Блестящий черный латекс?
– Нет, нет, нет, – протестовал я. – Прости, я не настроен на переодевания.
– Как хочешь, – сдался Зак. – Главное, чтобы ты был настроен на раздевание.
Я посмотрел на Сабину, силясь всей своей мимикой выразить вопрос «Что он несет?».
– Понятия не имею, – ответила Сабина вслух. – О чем ты, Зак?
– Да это я так. Дурачусь просто. Не обращайте внимания. Проходите, пожалуйста.
* * *
Основное действие вечеринки разворачивалось в комнате, которая служила кабинетом татуировщика. Из нее, определенно, была удалена вся лишняя мебель. Присутствовали только больничная кушетка и стол под компьютер с колонками. Дверные проемы были завешаны мишурой, и с потолка свисали ленты от воздушных шаров. Свет в самой комнате не горел, и она освещалась лишь за счет прихожей и соседней комнаты. Человек шесть танцевали под Danny California. Еще трое сидели на кушетке и курили. Сквозь завесу было видно, что в соседней комнате находится стол с напитками и закусками и кто-то в черном смешивает коктейли.
– Похоже, это одна из тех вечеринок, – заключила Сабина, – которые начинаются с виски с колой, а заканчиваются тем, что все засыпают друг на друге в одной большой постели без единого намека на сексуальность.
У меня было не слишком много опыта в подобных вещах, и я не мог ни поспорить, ни согласиться с ней. Впрочем, что-либо говорить от меня уже не требовалось, так как наше появление тут же оказалось замечено. От танцующих отделилась стриженная наголо девушка с серьгами в форме дискоболов и приблизилась к нам.
– Сабина! Как я рада, что ты пришла! Какое классное платье! Откуда оно?
– Я тоже рада тебя видеть, дорогая! Классные серьги. А что с твоими волосами?
Обе они замерли, парализованные вопросами друг друга. Каждой, явно, не терпелось ответить, но ни одна не решалась начать первой. Сияющие приветливые улыбки как будто приклеились к лицам. Это состязание в тактичности длилось несколько мучительных секунд, и я уже думал решить его исход считалочкой, как Сабина вдруг капитулировала и заговорила.
– Я купила его в Москве. Это Zara. Кое-кто воротит нос от этой марки, но мне она нравится. По-моему, у них очень хорошие вещи, при том, что они как бы не дорогие. Думаю, если бы в нашем городе открылся магазин Zara, дела у него пошли бы более чем хорошо. А у нас из этой категории вещей продают только Mexx, который не всегда прилично выглядит, и отдельные шмотки H&M, подобранные, кажется, на самом дне стоков. Для меня всегда бывает проблема найти платье, которое бы было не «ничего, сойдет» а «о да, я хочу его!». Поэтому из Москвы я приехала с чемоданом платьев. Боже, знать бы еще, ради кого все это.
– Ах, оставь, Сабина. Мы одеваемся только для самих себя. Я давно это поняла. Вот Гарри, – она кивнула в сторону парня, голова которого была скрыта белым облаком дыма – никогда не замечает моих новых шмоток. Единственной вещью, которую он заметил, была майка с логотипом Ramones. Так что, не забивай голову ерундой. Ты классно выглядишь. Особенно сиськи.
Последнее слово как будто пробудило меня от тысячелетнего сна. Я взглянул на декольте Сабины и не без удивления обнаружил наличие пресловутых округлостей, и более того – нашел их вполне даже на уровне. Позже, когда я более или менее рассмотрел весь женский состав вечеринки, я отметил также, что они с определенным успехом могли бы выступать на локальном конкурсе округлостей, реши хозяин вечеринки подобный конкурс провести.
– Спасибо, дорогая! – воскликнула Сабина. – Я жутко польщена. Ну, так что с волосами?
– Ах, я хожу с этой стрижкой уже два дня, и два дня меня только об этом и спрашивают. Теперь я, кажется, знаю, как избежать расспросов о чем-то более важном – достаточно радикально изменить имидж. Так как же случилось, что у меня такая стрижка? Ты, надеюсь, помнишь все эти мои эксперименты с краской. Сколько же цветов я сменила. Красный, розовый, зеленый, бордовый, черный, несколько оттенков синего… Была даже пепельной блондинкой целую неделю. Конечно, я не исчерпала палитру, но волосы от всего этого стали какие-то сухие и тонкие.
– Еще бы. Частое окрашивание еще никому не шло на пользу.
– Ну, так, никто же меня не останавливал. Я все красилась, красилась. Под конец уже не получалось добиться нужного оттенка. А волосы все секлись и ломались. Честно говоря, я уже сама запуталась, какой цвет хочу. Так что я зашла в первую попавшуюся парикмахерскую и велела состричь все к чертям. Оказалось, что у меня довольно красивый череп. Вчера я была в Инфинити, представь, и один дядька, такой солидный, лет за сорок, подошел ко мне и сказал, что я похожа на молодую Шанид О’Коннор. Я поняла, что это комплимент, а сама, когда пришла домой, посмотрела в Интернете, кто это такая. Так что теперь у меня в плеере все ее альбомы.
– О да. Шанид крута. Ты действительно чем-то на нее похожа. В смысле, не только прической.
– Да. Теперь я уже знаю.
Тут, наконец, выговорившись, девушка обратила внимание на меня.
– Ой, простите, мы, кажется, не знакомы, – она протянула руку. – Я Люси. Ну, как Люси в небесах с алмазами.
– О, круто, – ответил я. – А я сегодня Рокки Енот.
Люси улыбнулась, и я заметил, что эта мягкая улыбка несколько контрастирует с ее по-мужски крепким рукопожатием.
– Вы многих здесь знаете, Рокки? – спросила она. В это время Danny California сменилась на Smack My Bitch Up.
– Есть знакомые лица, – сказал я.
– Это уже неплохо. Вы танцуете? Или вы из тех, кто ходит на вечеринки, чтобы выпить?
– Вообще-то я пришел сюда в поисках девушки, которая бы села мне на лицо.
– Что?!
– Я говорю, я пришел сюда в поисках…
– Не слушай его, – перебила меня Сабина. – Забыла предупредить: он не очень вежливый.
– Да нет проблем, – Люси поправила рукой несуществующие волосы. – Буду считать, что ничего не слышала. Думаю, тебя ждут внутри. Потом вылезай к нам танцевать. У нас тут полная музыкальная демократия. Каждый имеет право поставить что хочет.
– Хорошо.
Люси прошла мимо танцующих к кушетке, где сидел Гарри, и положила руки ему на плечи. Их лица исчезли в дыму.
– Она милая, – сказал я Сабине.
– Милая. Только она забыла одну аксиому: чем короче волосы, тем больше кажется задница.
– Думаешь? А, по-моему, неплохо.
– Гарри тоже так считает, – усмехнулась Сабина. – А тебе следует претворять мои пожелания в жизнь, а не озвучивать их. Тем более, при чужих девушках.
– Я понял, – сказал я, хотя вовсе не собирался претворять что-либо в жизнь.
* * *
Другая комната, куда мы с Сабиной направились, напрочь игнорируя танцующих, наверное, была для Зака одновременно и спальней и гостиной. Теперь, впрочем, в апартаментах трезвенника развернулся экспресс-бар, некоторых из посетителей которого я даже знал. Смуглянку в черном платье и черных бусах, которая принялась обнимать нас, как только мы вошли, звали Индирой. Род ее занятий был схож с сабининым – работа в розничной торговле и какая-то туманная гуманитарная заочная учеба. Лысый тип в бейсболке был Нодар – ее парень, о котором я знал только то, что он ее парень. А вот высокую девушку с розовыми волосами я видел впервые. На ней были джинсовые шорты, простой белый топ и шапка с медвежьими ушками. Она поспешила представиться.
– Я Мина, – сказала она мне и повторила то же самое Сабине, а затем вылила на нас поток комплиментов и признаний в радости от встречи. При этом ее интонации, выражение лица и движения были такими, будто она пришла на эту вечеринку исключительно для того, чтобы познакомится с нами. Она привстала на цыпочки, когда пожимала руку Сабине, хотя учитывая разницу в росте, вернее было бы присесть. А когда я назвал свое имя улыбнулась от всей диафрагмы, жеманно повела плечами и потом трясла мою руку так долго и сильно, что будь я пьян или сыт до отвала, мог бы запросто блевануть. На наше спасение Индира быстро положила конец этому шоу аффектации.
– Оцените коктейль вечера, – сказала она и протянула нам по бокалу мутно-желтой жидкости. – Мы только что изобрели его и пока еще не придумали название.
– Вообще-то у нас есть один вариант, – поправил ее Нодар.
– Твое название не годится.
– Разве «Страх и отвращение во Владикавказе» так уж плохо?
– Оно слишком длинное.
– Ну, ты так вообще ничего не предложила.
– Что за дрянь вы там намешали?– спросила Сабина. – Апельсиновый сок, коньяк и стиральный порошок?
– Я не раскрываю секретов производства, – отвертелась Индира. – Ты будешь пить или нет?
– Черт с тобой, – сказала Сабина и одним махом опустошила бокал.
В следующие мгновения ее лицо изменилось так, будто в коктейле был живой глубоководный моллюск, который, оказавшись у нее в горле, решил расправить щупальца. Щеки ее сначала ввалились, как у мунковского «Крика», затем раздулись, как у Зефира с «Рождения Венеры» Боттичелли. Зрачки ужались до размеров точки, и белки глаз покраснели. Она сделала два неуверенных шага и опустилась в кресло. Мне казалось, что ситуация тебует от нас каких-нибудь действий, будь то вызов скорой помощи или поднесение ведра с водой. Но Индира, Нодар, как, впрочем, и Мина хранили спокойствие, свидетельствовавшее о том, что каждый из них уже испытал действие коктейля на себе, и опасаться здесь нечего. И действтительно, менее чем через минуту Сабина почти вернулась в прежнее состояние.
– Первосортная дрянь, – сказала она. – Предлагаю назвать ее «Страшный сон Буковского».
– Отличное название! – поддержал ее Нодар.
Индира не согласилась:
– Нет, нет. Это никак не может быть страшным сном Буковского. Такого человека, как Буковский, нельзя было напугать коктейлем, даже если бы в его состав входил напалм.
Всегда найдешь к чему придраться.
– Да, ты права, – признала Сабина. – Мое название никуда не годится. Остался только один человек, который сможет придумать что-то толковое.
Воцарилась тишина… Стоп! Какая еще тишина, там же звучала музыка? Увы, я не могу подобрать нужных слов, чтобы описать то молчаливое, требовательоне ожидание, которое заполнило пространство между мной и другими в этот момент. Так что, будем считать, что воцарилась тишина.
– А чего вы на меня так смотрите? – спросил я и, не получив ответа добавил: – Может быть, я сразу предложу вам название и не буду пить?
Нодар покачал головой. Мина положила руку мне на плечо и шепнула на ухо: «Не бойся. Я поймаю тебя, если ты упадешь». Я посмотрел на бокал в моей руке…
* * *
С моей стороны было наивно полагать, будто, ограничившись «чисто дегустационным глотком», я смогу избежать того эффекта, который наблюдал на Сабине. Дело было не столько в крепости коктейля (ибо, как известно, крепость любого коктейля оказывается ниже крепости самого крепкого из его ингредиентов), сколько в мерзостном вкусе, напомнившем мне сразу все антибиотики, растаявшие у меня во рту в детстве.
Благо ощущение полной оральной беспомощности, смешанное с желанием высыпать в рот ведро снега, длилось недолго, и я, со слезами на глазах, смог вскоре предложить свою версию названия.
– Раз уж так получилось, – начал я, обрадованный возвращением дара речи. – Раз уж так получилось, что все предложенные здесь названия имеют определенный литературный налет, мне не остается ничего иного, как предложить назвать коктейль «Бунин-Лингус».
– Да! Отлично! – воскликнула Мина. – Сделайте мне еще один «Бунин-Лингус».
– Можешь взять мой, – сказал я и отдал ей бокал.
– Почему Бунин? – спросила Сабина.
– А почему бы и нет? Согласись, «Чехов-Лингус» звучит нелепо.
– Хорошо, – провозгласила Индира. – Название утверждено. Бунин-Лингус, так Бунин-Лингус. Тем не менее, мне больше не хочется пить эту гадость. Еще меньше мне хочется переводить на нее остатки бурбона.
– Простите, – встряла вдруг Мина. – А что написал Бунин?
Я повернулся к ней, прикидывая план предназначавшейся ей лекции. Я намеревался сказать пару слов про «черные, кипящие смолой глаза» и руки «длиннее обыкновенного», а затем, если получится, пересесть на диван и перейти к чисто бунинскому поцелую через шелковый платок (и плевать, что с такими платками больше никто не ходит). Мина, выглядела так, будто и вправду была готова слушать меня. Но, прежде, чем я успел начать, она опрокинула последний «Бунин-Лингус» и тут же, прикрыла рот ладонью и выбежала из комнаты.
* * *
В дверях Мина едва не столкнулась с двумя девушками. Одну – мускулистую, коротко стриженную, но, несмотря на это, очень женственную, в платье в стиле 1950-х годов, звали Беллой. Имя другой – тонкой, кучерявой, с длинным лицом в духе Сары Джеcсики Паркер – было Алена. Но представились они позже. Прежде всем присутствовавшим пришлось выслушать хаотичный рассказ о том, как они добрались до Зака. Начала Алена.
– Ужас! Больше я на такое не подпишусь. Думала, заеду к Белле, спокойно накрашусь, помогу ей выбрать, что надеть, и мы поедем сюда. Ведь от нее совсем недалеко. Но это оказался самый долгий путь на вечеринку в моей жизни.
– Ну, да, конечно, – буркнула Белла.
– Хорошо, пусть не самый долгий, но самый странный, это точно. Слушайте, выхожу я, значит, из дому. На улице уже стоит такси, которое я вызвала. Нет, даже хуже того: я уже села в такси и доехала до Танка. А живу я на Конях.
– Да уж, от Коней до Танка световые годы.
– Не перебивай меня, когда я рассказываю! Еду я, значит, вся готовая повеселиться. И вот, когда я уже проехала Танк, звонит мне эта курица и говорит. Как ты сказала, дословно?
– Я сказала: «Алена, спрячь куда-нибудь бутылку. Папа дома».
– Это она о той бутылке текилы, которую я везла с собой. Ведь я же собиралась к Заку, а у него, все это знают, в шкафу нет ничего крепче какао. Он даже антисептики в своем кабинете держит безалкогольные. Вот и сижу я в такси, в руке пакет, в пакете бутылка, а она звонит и говорит: «Спрячь куда-нибудь бутылку» и сразу отключается.
– Папа подошел. Я не могла продолжать. Я тебе еще за десять минут до этого сообщение написала, овца.
– Я овца, да?! Да, я овца! Потому, что вообще согласилась зайти за тобой. Представьте, на мне сумочка, в которую помещаются только помада, тушь и телефон. И она хочет, чтобы я куда-нибудь спрятала бутылку. Я равзворачиваю такси. Возвращаюсь домой. Говорю таксисту, чтобы подождал. Поднимаюсь к себе и вытаскиваю из шкафа эту огромную, никак не сочетающуюся с моим платьем сумищу, которую уже два года как не ношу. Окей. Переложила туда бутылку и все, что было в моей сумочке. Еще запихала всякого тряпья, чтобы бутылка стояла вертикально, а не лежала плашмя. Нехватало еще, чтобы она у меня булькнула при Беллином отце. В общем, поклажа получилась такая, что меня стало немного заносить вбок, когда я повесила ее на плечо. И в таком виде я спускаюсь к таксисту, который уже начал курить от нервного ожидания. И вот он видит меня, выбрасывает недокуренную сигарету, заводит мотор, и, не успеваю я сесть в машину, как снова, что бы вы думали? Звонит Белла. И говорит мне. Нет, сама скажи.
– Я звоню ей и говорю: «Надеюсь на тебе не тот блядский наряд с чулками? Папа заругает, если увидит».
Тут Алена скинула болеро, стянула джинсы, и все смогли увидеть, что ее топ вовсе не топ, а крайне короткое светло-серое платье и что на ней совершенно неуместные (как отмечала впоследствии Сабина) черные чулки.
– Ну, да, – сказала она. – Наряд немного вызывающий. Но это же вечеринка. Не в свитере же мне идти. А из-за этой телефонной истерики, я снова, как дура, поднялась домой. Только и успела сказать таксисту: «Я все оплачу, только дождитесь». Ну и напялила эти джинсы, заправила в них платье и на всякий случай завернулась в болеро, чтоб ее отца не смутили мои плечи и ключицы.
– А пока она отчаянно пыталась придать себе вид благовоспитанной барышни, папа устроил мне настоящий допрос с пристрастием: «Кто этот парень?», «А как его фамилия?», «А что, он живет один?», «А чем он занимается?». Пришлось сказать, что Зак… Стоп! Не Зак, а Алан. Да, я по этому случаю вспомнила, что его на самом деле зовут Алан. И вот я сказала, что Алан только закончил экфак и пока не работает. В Осетии менее позорно быть бездельником, чем татуировщиком. Полный бред. Потом я наврала, что это не просто вечеринка без повода, а день рождения, и родители его уехали на весь вечер на другую квартиру. Мне даже пришлось взять с полки книгу «Меньше чем ноль» и завернуть в подарочную бумагу.
– Хорошо, что она додумалась написать мне сообщение с этой легендой. Потому, что когда я явилась (в платье, заправленном в штаны, дурацком душном болеро и с волосами, собранными в хвост) ее отец задал мне те же самые вопросы. А потом, вы не поверите, он решил пойти с нами. Проводил до самого подъезда. Я, говорит, хочу знать, где моя дочь будет до ночи. И заставил меня пообещать, что никуда из этой квартиры мы выходить не будем – как все закончится, вызовем такси и по домам. Да, еще спросил, будут ли там пить. Ну что это за вечеринка, где не пьют? Я сказала, что без бутылки шампанского, конечно, не обойдется, но больше алкоголя не будет. А сама придерживаю сумку, чтоб не раскачивалась при ходьбе.
– Черт, он даже хотел подняться с нами и заглянуть внутрь. Представляю, что было бы, если бы Зак открыл ему дверь в этом своем костюме спартанского царя.
– Это костюм римского центуриона, – поправил ее Зак, въехавший в комнату на скейт-борде.
* * *
Спустя примерно час я почти полностью слился с компанией и начал принимать участие в общем веселье. В частности, я принял участие в массовом мужском танце под Y.M.C.A., где, судя по каске у меня на голове, изображал строителя; управлял игрушечным вертолетом, который в конце концов разбился, под «Полет валькирий»; по просьбе Зака поджигал десятирублевые банкноты, которые он вставлял себе в задницу; взял поверхностный урок ча-ча-ча у Люси; играл в твистер, где меня уделал какой-то чувак, похожий на молодого Киану Ривза, и насладился медленным танцем с Беллой под «74-75», в течение которого она, впрочем, избегала смотреть в глаза. Когда «74-75» доиграла до конца, кто-то поставил Mothers Little Helper, и Белла ушла «чего-нибудь глотнуть». Я отошел к стене и присел на кушетку. Тут я заметил, что девушка в белом платье, с которой меня не успели познакомить, тоже перестала танцевать и теперь брела вдоль противоположной стены. Вскоре она обошла комнату по периметру и присела рядом со мной.
– Как они могут танцевать под это? – спросила она, не обращаясь ни к кому конкретно.
– Да, меня тоже не заводит, – согласился я. – Лучше бы поставили «Start Me Up», раз уж на то пошло.
Она повернула голову в мою сторону и посмотрела на меня так, будто ее удивило как само мое присутствие, так и обнаружившаяся у меня способность говорить.
– Дело не в музыке, – сказала она. – Ты что, не знаешь о чем эта песня?
– О домохозяйке, сидящей на транквилизаторах. Так ведь?
– Это песня о женщине, несчастной в браке. У нее есть муж, который, приходя с работы, только и знает, что требовать ужин. Дети – изверги, которые не ценят все ее усилия по уходу за домом. Это все не то, о чем она мечтала, выходя замуж. И, конечно, она находит успокоение только в препаратах, которые, в конце концов, сводят ее в могилу.
– Думаю, ты сгущаешь краски. В 60е наркотики принимали все. Роллинги в этой песне иронизируют над бытовой наркоманией. Послушай внимательно. Эта женщина не убивается домашними заботами. Она покупает готовый торт и замороженный стейк, который даже не может разогреть, чтобы не сжечь. Ни черта она не жертва никакая.
– Ладно. Но разве от этого она менее несчастна?
Она посмортрела прямо на меня, и в тенях под ее голубыми глазами, и в складке между черных бровей я как будто увидел настоящую грусть.
– Сегодня мой парень сделал мне предложение, – сказала она и снова отвернулась.
– О, так мы сегодня празднуем помолвку? Где счастливчик?
– Его здесь нет. И помолвки тоже нет. Мудак, сказал мне это утром. Не мог придумать лучшего способа испортить мне день? Мы были в горах вместе и сегодня утром выдвинулись обратно. По дороге он остановил у пропасти и сказал, что хочет напоследок еще раз полюбоваться местным пейзажем. Я тоже вышла из машины. Там действительно было очень красиво. Ты видел когда-нибудь, как бегут по долине тени облаков? А как парит орел? Это великолепно. Там, над пропастью, был каменный уступ, на котором росло какое-то дерево: дикая груша или что-то типа того, я не разбираюсь. Дерево цвело. Такие мелкие беые цветочки. И вот он, придурок, стал на этот уступ и нарвал мне этих цветов. А там внизу – километр свободного падения, не меньше. Я стала кричать, чтобы он скорее оттуда убирался. Он вроде как послушал меня. Подошел ко мне, и когда я взяла цветы, поднял меня на руки и затащил на этот чертов уступ. От страха я даже кричать не могла. Он поставил меня на ноги, не выпуская из объятий, и стал нести какую-то чушь, что я ничего никогда не должна бояться. А я вся дрожала, хотя эта глыба под нами действительно казалась надежной. Мы стояли так какое-то время под этим деревом и обнимались. А потом он сказал: «Выходи за меня замуж». Тут я высвободилась из его объятий и молча пошла к машине, хотя за минуту до этого думала, что не посмею тут и шага ступить самостоятельно. Я сказала ему, что это неожиданно для меня и мне нужно все обдумать. А он, кажется, и не сомневается, что я хочу за него замуж. Думает, что просто у девушек принято говорить «мне нужно подумать». Всю дорогу до города он рассказывал о своих планах. О том, куда мы поедем в свадебное путешествие. О том, какую квартиру он присмотрел для нас в городе. А я ничего больше не сказала. Меня только тошнило несколько раз, и мы останавливались, чтобы я поблевала. Ему двадцать три. Он год назад закончил универ и сейчас нашел хорошую работу. Мы уже два года встречаемся, и он решил, что теперь можно и пожениться. Но я не хочу брака! Мне всего девятнадцать, понимаешь?
– Ты артистка балета, гимнастка или что-то в этом роде?
– Нет. Ничего такого. Но у меня же есть еще целая жизнь в запасе. Зачем так рано ставить на ней крест?
– Ну, я думаю, что если ты с этим чуваком уже два года, то можно и замуж выйти.
– А может быть, он просто не тот?
– А зачем два года встречаться не с тем?
– Ты действительно считаешь, этот вопрос адекватным?
Я ничего не ответил. Mothers Little Helper давно отзвучала, и теперь перед нами кружился хоровод под «Dig Up Her Bones».
– Пойдем, – вдруг сказала девушка. И я последовал за ней в спальню-гостинную-бар, где уже никого не было. Она закрыла дверь на задвижку и толкнула меня на диван.
– Выпьешь? – просила она.
– Думаю, мне хватит.
– Хорошо. А я выпью.
Она взяла со стола сначала бутылку бурбона, затем бутылку текилы. Обе оказались пусты.
– Ну, что за день! – воскликнула она. – Ладно, я и так достаточно пьяна.
Я полулежал на диване, и она оседалала меня. Через несколько минут поцелуев и обжиманий в одежде, она, видимо, окончательно осмелев, расстегнула мне ширинку и засунула руку в штаны.
* * *
Есть в умирающем языке моего народа выражение «Лёх ахёрёгау фёцис», которое приблизительно можно перевести как «Будто дерьма отведал(а)». Так говорят о людях, находящихся в состоянии острой фрустрации, вызванной мгновенным и внезапным крушением их планов и ожиданий. Именно это выражение лучше всего подходит для того, чтобы описать, как выглядела та девушка, когда ее рука оказалась у меня в штанах. Она несколько раз сжала и разжала ладонь и пошевелила пальцами, дабы убедиться, действительно ли дело так безнадежно, как ей показалось в первые мгновенья. Наконец, совершенно разбитая, она слезла с меня и села рядом, упершись локтями в колени.
– Ты педик? – спросила она.
– Еще утром не был.
– Тогда, значит, дело во мне?
– Да нет, что ты. Не в этом дело.
– А в чем?
Ее вопрос растаял в молчании. Мы сидели безмолвные и неподвижные, как насекомые в янтаре. Я смотрел на ее согнутую спину и ладони, закрывающие лицо и чувствовал, что должен как-то поддержать эту девушку, пережившую слишком многое за один день. Я искал слова, которые бы могли приободрить ее, но не находил их. В отчаянье я стал оглядывать комнату: сноуборд, секейтборд, устройство для игры в Guitar Hero, набор джойстиков, плазменная панель, игровая приставка, штанга, скакалка, боксерские перчатки, разноцветные гантели, полка с целой коллекцией очков RayBan; бюст Сталина, раскрашенный флуоресцентной краской; шлем Дарта Вейдера. И тут, мне показалось, я нашел нужные слова. Я присел к ней, положил руку на плечо и сочувственным голосом сказал:
– Знаешь, мне кажется, в этой комнате вполне может отыскаться дилдо.
– Что? – переспросила она, подняв лицо от ладоней.
– У меня такое ощущение, – продолжил я, пока еще не понимая, что она возмущена, – что где-то в этой комнате обязательно должен быть дилдо. А учитывая, что здесь тату-салон, то и с дезинфекцией проблем не будет.
Девушка вскочила с дивана.
– Ты что, совсем идиот? Думаешь я… думаешь… – ей едва хватало дыхания, – думаешь, мне все равно, что в себя засовывать?
Я хотел сказать что-то в свое оправдание, но она уже перешла на крик.
– Ты, мудозвон! Задрот чертов! Будьте вы прокляты, мужчины! С вами вообще нельзя связываться. Вы так любите решать за других. Считаете, что только вы знаете, как лучше. Ну и денек! Один зовет замуж, другой предлагает мне пластмассовый член. Я, кажется, схожу с ума. К черту вечеринку. Я сваливаю.
Она открыла дверь и оставила меня одного. Я пытался представить, что с ней будет дальше. Уйдет ли она от того парня и если так, то что ее ждет с новым. Еще я думал, что шататься одной по ночным улицам небезопасно, а такси сейчас не поймать, и что в таком легком платье ей может быть холодно. Возникла даже идея одолжить у Зака какую-нибудь куртку и побежать за ней. Но прежде, чем я успел на что-либо решиться, в комнату заглянула Индира.
– Что ты с ней сделал? – спросила она, глядя на мою расстегнутую ширинку. – Она выбежала так, будто за ней текла лава.
– Ничего. Как ее зовут?
– Понятия не имею. Первый раз ее вижу. Застегивай штаны и пойдем танцевать.
Я поднялся, застегнулся. Подошел к окну и увидел лишь пустынный перекресток. Вслед за Индирой я присоединился к танцующим. Играла Thriller Майкла Джексона. Все повторяли движения зомби из клипа, и я чувствовал, что становлюсь одним из них.
Я вернулся домой часа в два ночи. Осторожно пробрался в свою комнату, разделся и разложил диван. Спать, совсем не хотелось, поэтому я включил ночник и снова раскрыл «Бойню номер пять». Билли Пилигрим был похищен Тральфомадорцами и выставлен на обозрение в межгалктическом зоопарке.
