ОТРЫВОК
ПЕРЕВОД СО ШВЕДСКОГО ТАМАРЫ ХЕТАГУРОВОЙ
Имя Андрея Михайловича Шегрена (Иоганна Андреаса) еще долго будет восприниматься в Осетии с особым почтением и благодарностью, не знающей срока. Да и может ли быть иначе, если он, швед по происхождению, а по другим данным, финн, составил первую осетинскую грамматику с азбукой на основе русской и издал ее в Санкт-Петербурге в 1844 году. Это была первая попытка научного исследования осетинского языка, с выявлением в нем таких грамматических категорий, как падежи, временные формы и формы спряжения глагола, способы словопроизводства, синтаксические конструкции и, вдобавок, автор приложил к своей грамматике словарь и примеры сравнительного языкознания.
Свой труд ученый назвал “Осетинская грамматика с кратким словарем российско-осетинским и осетинско-российским” и посвятил ее императору “Николаю Павловичу, Всея Руси Самодержцу”, назвав свою книгу “всеподданнейшим всеусерднейшим приношением” императору. А спустя несколько лет ученый выпустил свой труд уже и на немецком языке. Разумеется, для составления грамматики осетинского языка необходимо было, как минимум, освоить сам язык. Андрей Шегрен так и поступил – он предпринял путешествие в Осетию, а затем на некоторое время даже обосновался во Владикавказе, так что вполне овладел обоими диалектами осетинского языка – иронским и дигорским.
Предлагаемый читателям материал – это всего лишь небольшая часть путевых записок, сделанных во время путешествия ученого по Дигории, в которых автор скрупулезно фиксирует все, что встречает на своем пути. И мы полагаем, что каждый, кто интересуется историей родного края, с большим любопытством прочтет о Дигории, какой она была 160 или 170 лет назад.
Что же касается другой, более обширной части путевых записок Андрея Шегрена, то, мы уверены, она представляет несомненный интерес для наших ученых этнографов. И было бы в высшей степени справедливо, если бы заинтересованные организации взяли на себя труд издать записки уважаемого ученого отдельной книгой.
Редакция выражает благодарность Тамаре Хетагуровой, которой принадлежит перевод путевых записок ученого. Наша землячка сегодня проживает в Швеции и настолько основательно владеет шведским языком, что ни уже не употребляемые термины, которыми изобилует рукопись Андрея Шегрена, ни неразборчивое написание многих слов, обычно свойственное наспех сделанным записям, каковыми бывают путевые записки вообще, не помешали ей довести начатое дело до конца.
День 2 апр.
Я у казака-полковника Кононова. Посетил и старого знакомого -врача Докучаева, переводчика Schukof (Шуков. Скорее всего, Жукаев, прапорщик. Т. Х.), а также осетинского пристава.
День 5 апр.
Еще вчера сказал я коменданту, что пол в комнате, куда я хотел вселиться, запачкан так, что его нужно скоблить. Он обещал попросить своего адъютанта найти пару плотников, которые и состругают верхний слой досок. Однако сегодня еще ничего не сделано.
День 6 апр.
Напрасно искал Шукаева (это, точно, прапорщик Жукаев, впоследствии много помогавший Шегрену. Т. Х.). Не слышно ничего и о полах в моей комнате. Я начал подумывать о том, что строгать полы могли бы вместе мой солдат и школьный сторож. Протоиерей обещал выдать инструменты, и я пошел к нему. Там я встретил ингушского пристава Chaitof (Хайтов. Или Хаитов? Т. Х.) Я слышал, он рассказывал, будто недалеко за Назраном, в центре ровной некаменистой равнины можно найти каменное строение со склепом и восточной (возможно, арабской) надписью. Рассказчик считает, что это подтверждает слухи о том, что именно там захоронен – около 470 лет назад – некий султан со своей женой. Об ингушах сказал он, что они называются так по имени своего нынешнего места обитания -селения Ingusch (Ингуш), куда они переселились с гор лет 30 назад. Сами они называют себя Chalgay (Халгай), а осетины называют их Qalgha (Калга), а они, ингуши, называют осетин, как и чеченцы, Hiri (Хири. Или Ири? Т. Х.). Ингушский язык не очень отличается от чеченского, так что они, ингуш и чеченец, хорошо понимают друг друга. Ингушский диалект достаточно шероховатый и грубый, чеченский же звучит как персидский. По моему представлению, осетины были, возможно, персидской колонией. Хайтов тоже так думает. Он добавил еще, что осетины, так же как персы, имели обыкновение оставлять локон, спускающийся поверх виска. И так же оставляли прядь волос на задней части головы, тогда как вся голова выбрита. Он видел еще в юные годы, как осетины, как, впрочем, и русские, пользовались разрезом для рук в верхней одежде. (Возможно, здесь имеются ввиду боковые прорези в бурках? Т. Х.). В Куртатинской долине сохранились остатки каменной стены длиной в 1,5 версты, которые по традиции приписывались какому-то Schach (Шах). Название Chan (Хан) входит составной частью в часто употребляющиеся осетинские женские имена.
День 7 апр.
Мой солдат занимался сегодня струганием пола. Много раз искал я Шукаева, но не нашел. Я хотел вместе с ним, как с подходящим товарищем по работе, начать что-то делать с осетинским языком.
День 11 апр.
Я переехал на новое место.
День 19 апр.
Наконец, я начал работать вместе с Шукаевым.
День 20 апр.
Несмотря на свое обещание, протопоп не пришел сегодня. Шукаева опять отослали. Быков пришел и извинился, сказал, что он был занят и что ему нужно быть у коменданта. Раздосадованный, пошел я к коменданту и тот спросил меня о моих дальнейших планах. Мой ответ был почти недружественный, и комендант тоже вспылил, ответил, что это не его вина, что мои дела идут очень медленно. Он сказал, что Шукаев занят чиновничьими делами и будет использован так же, как миссионер. Отправить его ко мне он не мог, у меня есть протоиерей и учитель. Мало-помалу мы договорились и он предложил мне работать одно время с Шукаевым, другое – с Быковым. Я рассказал коменданту, как было сегодня с Быковым и он обещал приказать ему иногда заходить ко мне. Я заметил ему, что Шукаев уже привык ко мне и у него даже появился интерес к нашей работе. Комендант обещал сегодня же, после его возвращения, сказать ему, Шукаеву, чтобы он был у меня всегда. Кроме тех случаев, разумеется, когда он обязательно должен быть у коменданта. А возможно, он вообще решит, чтобы Шукаев был при мне постоянно.
После обеда Быков доложил, что он получил указание коменданта быть у меня. Позже пришел и протопоп.
День 23 апр.
Вечер у протоиерея.
День 25 апр.
Начал работать с осетинскими глаголами.
День 30 апр.
После богослужения был я у коменданта.
День 1 мая.
Шукаев пришел и извинился, что не мог придти в прошлую пятницу и субботу, так как был опять в отъезде. Вместо него обещал придти Быков, но и он этого не сделал. Шукаеву предстоит сегодня проскакать верхом 35 верст отсюда и он не знал, успеет ли вернуться завтра. Слабая надежда на то, что я закончу работу.
День 2 мая.
Шукаев уехал только сегодня, вчера комендант задержал его. Потому я отослал Быкова, который был у меня. Он еще сегодня помогал мне, пока его не вызвал комендант.
День 4 мая.
Быков был у меня утром, потом – протопоп. После обеда никто из них не пришел. Шукаева опять отослали куда-то, это я слышал вчера вечером у протоиерея.
День 5 мая.
Прогулялся на противоположный берег Терека, где лежит осетинское село Noa-gan (nyby) (Наган, а в скобках автор пишет “новое село”, значит – Ногхъау? Т. Х.) или как его называют грузины Sachugauri (Сахугаури), состоящее примерно из 90 дворов. На поле у кладбища было много осетинок. Они оплакивали своих покойных, сидели кругом и угощались аракой и кушаньем. Из мужчин не было никого, разве только маленькие мальчики.
День 6 мая.
Наконец вернулся Шукаев.
День 7 мая.
Шукаев пришел только после обеда и доложил, что сегодня состоятся многолюдные осетинские похороны: умерла жена одного старшины-магометанина. Как только покойницу понесли на кладбище, я отправился туда вместе со всеми. Далеко, на фоне свежевырытой насыпи много мужчин, стоящих полукругом. На одной стороне от зияющей могилы на траве лежала покойная, завернутая в ковер. Она была укутана в полотняные простыни, сверху покрыта широким покрывалом из красного шелка, расшитого золотом. Говорят, одежда покойной состоит из четырех рубашек, и что покрывало и одежду умершей потом передадут мулле. А христиане, говорят, заворачивают покойных в свои одежды.
Примерно в ста шагах стояла группами огромная толпа женщин. Вот она медленно двинулась по направлению к остальным скорбящим, выкрикивая и повторяя Dadaj (Дадай) и хлопая себя обеими руками сначала по бедрам, а потом и по голове. Это до тех пор, пока каждая из женщин не подойдет к покойнице и не дотронется до нее, пока самые близкие, выражая свою большую боль и печаль, не начали бить себя сильнее, так что лица у них стали красными. Говорят, раньше и мужчины тоже били себя в лицо, но не руками, а плеткой. Теперь городские этого не делают, но в деревнях и в горах этот обычай сохранился и поныне.
После описанной церемонии вперед вышла старая женщина (кто-то сказал, что это мать покойницы), остановилась возле умершей. Кто-то повязал ей голову платком и она села на землю, за ней самые близкие родственники, и они затянули унылую печальную песнь. В ней восхвалялась добродетель покойной, говорилось о той глубокой печали, кто остался без нее. При каждой паузе сидевшие ближе всех начинали выть по покойнику хором. Потом вперед вышел кабардинец, отличавшийся от других мужчин своей белой чалмой с голубой бахромой в середине. Из мужчин к нему подошли еще 10 осетин-магометан, все они остановились рядом с покойной. Сняли обувь. Подошли еще ближе. Впереди всех мулла, он прочитал короткую молитву. Потом покойницу подняли и опустили в могилу. Над усопшей поставили одинакового размера деревянные доски так, что одним концом они упирались в землю, другим – в противоположную стену, таким образом над покойницей образовалась как бы крыша. У изголовья покойной поставили толстый четырехгранный столб. Он был такой длинный, что когда могилу засыпали, он возвышался над землей на целый локоть. Землю на могиле утаптывали ногами. Мулла подошел еще раз к могильному холмику и прочитал еще несколько молитв. Потом он встал. Остальные мужчины аккуратно покрыли холмик лоскутами земли с живой зеленой травой. Скоро холмик был так искусно замаскирован, будто здесь была никем не тронутая земля. Потом все ушли, мужчины и женщины – по отдельности, в дом покойной, где их ждала пища и отдых. Еще у них есть обычай посыпать могильный холм порохом, а затем поджигать его. Но на этот раз ничего такого не было.
День 8 мая.
Шукаев был и до, и после обеда. Я был у протопопа.
День 10 мая.
Пока Шукаев был в отъезде, я занимался тем, что списывал подборку осетинских слов и нескольких Kistinska (Кистинский – чеченский Т. Х.) слов, сделанную протопопом.
День 12 мая.
Шукаев прибыл только после обеда.
День 13 мая.
Протопоп был здесь, но был отозван. Со школьным учителем у меня не пошла работа.
День 14 мая.
Я послал за Шукаевым, и он пришел
День 15 мая.
Шукаев пришел не до обеда. Позже.
День 16 мая.
После обеда закончил я, наконец, осетинскую грамматику вместе с Шукаевым и протопопом. Пошел к коменданту, чтобы поговорить с ним о поездке. Вначале он пытался отговорить меня от поездки в горы через Дигорию, дескать, там есть враждебно настроенные люди. Но так как я был уже настроен на поездку, он сказал, что Шукаева со мной не отпустит, но обещал послать со мной офицера. С ним мы доедем до пристава, как в Ардоне, так и в Дигоре. Вечером он передал мне служебное письмо приставу в Ардоне.
День 17 мая.
Я заранее заказал лошадей, чтобы в любом случае в этот день попасть в Ардон. Утром упомянутый пристав явился сам и сказал, что будет сопровождать меня вместе со своим адъютантом до первого дигорского села Kubatta (Кубатта), где живет старшина, который и позаботится о моей поездке в Styr Digor (Стур Дигора). У него же мог найти я и осетинского переводчика, который знает и русский язык тоже.
Когда я был с прощальным визитом у коменданта, нашел я там этого пристава Tuskayef (Тускаев) и его адъютанта Qasi-Mohammed (Кази Мохамед), моего будущего сопровождающего. Они считали, что можно прямо отсюда ехать в Дигорию, не попадая в Ардон. Тогда комендант предложил, чтобы мы выехали отсюда завтра рано утром. Он же достал для меня верховых коней и конвой.
Протопоп прочитал для меня “Отче наш” на ингушском языке. Кази Мохамед вечером был у меня, и он не только предложил ехать через Ардон (там меньше грязи), но и высказал сомнение в том, могу ли я без остановки ехать через Дигору. Ведь один из дигорских старшин, который жил подальше, вообще не был дома – он уехал в Ставрополь, а заместителя у него нет. Такая нерешительность моего руководителя уже в самом начале казалась мне сомнительной. Да и протопоп с Шукаевым считали, что все идет не так, как должно быть. Это дало мне основание пойти опять к коменданту. Он не знал, как меня успокоить и отговорить от поездки. Я высказал свое желание заполучить Шукаева в сопровождающие, он охотно бы согласился. Но мне не удалось ничего. Он позвал Шукаева, который подтвердил, что здесь вообще нет проблем с поездкой и сомнения его адъютанта оттого, что он очень молод и малоопытен.
День 18 мая.
Вскоре после 8 прибыли два казака на лошадях для конвоя. Дорога шла прямо по степи вдоль Кавказской горной цепи, которая своим снежным покрывалом в вышине создавала божественный вид. Равнина довольно грязная до самой Diesel (Дисел. Думаю – Гизель? R. Х.). Но прежде мы проехали Archan (Архон). Вокруг Гизели и множества ее притоков (выходит, Гизель – это река? Т. Х.) много осетинских сел у самой дороги. Слева Alchastgau (Алхост-кау. Едва ли это – Эльхотово? Т. Х.), Manszatygan (Мансраты-кау, думаю, что Мамсыраты хъау) по имени рода Mansur (опять вместо Мамсыр -Mansur! Т. Х.). Направо – Osmangau (Осман-хъау), где живет этот род. Вдали село Konugatygau (Конигаты-хъау), опять же по имени рода, живущего здесь.
По дороге встретили мы много осетин, в основном небольшие группы. Почти все они вооружены. Деревеньки, которые я назвал, почти все маленькие – по 10-30 дворов, в которых живут переселенцы с гор Tagubar (Тагубар), а раньше здесь жили кабардинцы. Все эти поселения находятся примерно в 12 верстах от Владикавказа. Местность очень каменистая. Это река со своими притоками постоянно несет с собой камни с гор. И сами берега реки сплошь усеяны камнями.
Впереди ровная и более сухая, богатая растительностью долина. Мы едем вдоль маленькой речки Majraroadua (Майрадиа?, может, Майрамадаг? Т. Х.) (Adug – это река, которая может и высыхать). В стороне от дороги, в степи, виден старый кабардинский склеп. Я подъехал к нему верхом. Это квадратное каменное строение длиной в два размаха рук и с заостренной кверху тоже четырехугольной крышей. С одной стороны маленькое оконце, с другой – каменная плита на стене с надписью. Плита не сохранилась полностью и я едва мог прочитать на оставшейся части лишь слово “irsa ben” (Mirya ben) и ниже дата – 1120. Впереди показались дубы. Fiagdon (Фиагдон) (fiag – лопатка – слова написаны от руки, по-русски), как и все горные потоки, очень стремительная река со множеством камней. У небольшого села Fiagdjidan (Фиаджыдон? Т. Х.) или Salyggatkau (Саликаты хъау. Т. Х.), где живут переселившиеся сюда куртатинцы, леса. Впереди лесов все больше, особенно у речек. Много ольхи. Между деревьями цветы, богатые разнотравьем поляны. Густой лес также у Chathaldan (Хаталдон) по названию chathal -высокая, колышущаяся сухая трава, которая там растет. Подъезжали верхом к следующему аулу Suadag (Суадаг) у подножия горы. Он очень большой, около 100 дворов и единственной церковью. (Chyttedybs (Хитедибс) на карте Клапрота может значиться черкесское название, или, возможно это название связано с Tchettag (Хетаг) (см. ниже, в сущности Suadag) (Суадаг. Т. Х.). Мой переводчик отсутствовал, следовательно нам трудно понимать друг друга. Только хозяин может коверкать несколько русских слов. Несколько осетинских слов, что я знаю, заставили хозяев поверить в мое дружеское отношение к ним. В onegdje рассказал мне переводчик историю об одном, совершенно круглом и густом лесе, что впереди села. Этот лес называется Tchettadji gad (Хетаджы хъад) по имени некоего Tchettag (Хетаг. Т. Х.), который был преследуем из Кабарды, откуда он был родом. Лес вырос внезапно, чтобы укрыть беглеца. Он добрался до Нарской долины, где говорят, все еще много из этой уважаемой фамилии Tchettaggatha (Хетагката. Т.Х.), которая исходит из Кабарды. Говорят, в этом лесу отмечают один раз в году память об этом происшествии. Приносят жертвы, веселятся в этом диком парке. Наша дорога вела мимо него. Не очень далеко от него река Ардон, самая широкая из всех, которые мы проезжали. Вокруг очень густой лес. Течение очень сильное, но не глубокое, вода доходит лошадям чуть выше колена. Мы проехали много речек, разлившихся повсюду из Ардона. Самая западная из них называется Таргайдон (это, без сомнения, Клапрота Eschalterbach (Ешалтебах. Bach – по немецки “река”), название, которое никому не известно. Высоко в горах виднеются села Birsenggaud (Бирсенхъау) и Salugherdau (Салугардан). После этой длинной степи достигли мы леса, где есть река Kuruts (Куруц) и оказалось, что мы уже в местности, где живут дигорцы. Отсюда, как и до сих пор, встречаем то зеленые поля с высокой травой, то леса – особенно в низинах реки Таргайдон. Но вот доехали мы до стремительной и бурливой реки Uradan (Аррадон? Т.Х.), на правом берегу которой, у подножия горы, первое дигорское село Karagats (Карагац) с недавно выстроенной христианской церковью. У села мы переправились на левый берег и оказались у намеченной цели – Kubategau (Кубатихъау? Т. Х.). Здесь тоже насчитывается до 200 дворов, а вместе с селом Карагац – 240.
Меня проводили к старшине Kassij Kubatha (Кассий Кубата), где мы расквартировались в гостиной комнате, состоящей, как и в Surdag (Сурдаг) из одной маленькой комнаты с земляным полом, открытой печью и единственным маленьким четырехугольным отверстием вместо окна. Свет падал еще в комнату через постоянно открытую дверь. У одной из стен стоит прикрепленная к ней скамейка, у задней стены передвижной низкий и широкий диван с чехлом. Под маленьким оконцем широкая низкая кровать (или это маленький диван). Тут же принесли пару подушек и пригласили сесть. К ночи принесли еще одну длинную перину, подушку и толстое теплое одеяло.
День 19 мая.
Из табуна украли недавно несколько лошадей и вчера группа мужчин бросилась по следу конокрадов. Они, предполагают все, были из Кабарды. С ним был и переводчик старшины. Они еще не вернулись, и Кази Мохамед принял решение остаться из опасения, что если что-нибудь с ними произойдет, переводчик будет отвечать. С помощью переводчика и в присутствии хозяина и других жителей начал сверять описания Клапрота в “Нахтраг” (Nachtrag) в ее второй части. Подтверждено, что фамилия Badigatska (Бадиата) действительно происходила из Madshar (Мадзхар), добавлю еще, что их предки еще раньше ушли из Константинополя или Крыма к Niemtserne (немцам? Т. Х.), в страну, где они находились некоторый период и где до сих пор есть их люди, как, впрочем, и в Мадзхаре. Оттуда переселились сюда два брата, один из которых, Абдулхан, поселился здесь, а второй Tjisiktechan (Тисикхан) поселился западнее и стал основателем рода Balkartserna (балкарцев), с которыми здешние фамилии, по их мнению, находятся в близком родстве. Дигорцы, как правило, называют их Basiatha (Базията) (так же называют их и восточные осетины), есть у них и другое название – Assy (Аси). Согласно утверждению некоторых сельчан, это название относится лишь к Balkeserne (балканцы?), но не к их соседям, таким как Chalmetser (халметы), Besingier (бесинги), Tscheleger (челегеры), Karatschaj (карачаевцы).
P-vi (думаю, что это стр.VI, ибо это Р – начальная буква в словах Pagina (лат. яз.), что значит страница, или же page (пейдж – англ. слово) – тоже страница. А отсылает он (автор заметок) нас к труду ученого Клапрота). Дигорцы называют сами себя Dygora (Дигора). Восточные же осетины называют их Tygur (Тигур, думаю -дигур) или Tygur lag (дигурлаг). Значение имен, кстати, неизвестно, как и основание… Thuganafyrth (Туганы фырт) – так это должно называться. Duravard (Дуравард) значит совершенно непонятная фраза, написанная от руки по-русски. Т. Х.), сказка о великане была для них совершенно не известна и возможно, это выдумка самого Клапрота. Syrach (Сирах. Црах? Т. Х.) P.VII -правильно. VIII – Domboj (Домбай), Dsabyder (Дзабидыр), Schukultar (Шукултар). Они еще не получили приплода, хотя уже было начало мая, однако сказали, что скоро будет. Вместо ноября-апреля правильнее предполагать, что то произойдет в декабре и мае.
Tske – вместо кабардинского; Uruch говорят дигорцы
rke урух
Eref (Ереф). Rebunkak (Ребинкак) – indag (индаг) – P.IV Donefors – (Донефарс) – говорят, и теперь живут мирно с балкарами. Sadeliske (Саделиск) – Chamasa (Хамаса) – Tchugenafurth (Тугены фурт – Р.Х.).
В Stona (Стона или Стуна) перестали приносить в жертву -Tchurek (Чурек) – это мне не известно. – P.XI Sstansholenge (Станташоленге), Ollag Komdon (Оллагкомдон), Ssangutidon (Шангутыдон), Chohsavi don-Dume (Хохсавы дон-Дум).
Пока я занимался этими записями, кто-то зашел к нам и мы были удивлены неожиданным появлением знакомого мне по Владикавказу Berdsenef (Бердсенев. Может, это Бердзенев Георгий? Т. Х.). Он тоже ехал в Стур Дигора и хотел меня сопровождать, а уже оттуда организовать мне надежных попутчиков до Radoika (Радоик). Обед нам принесли на маленьком круглом деревянном подносе с невысокими краями, и поставили на низкую скамью. На середине подноса тарелка с аппетитным блюдом, как его здесь называют Tsyshtky fach (Цыхкы фых. Т. Х.) (среди тагаурцев). Tsychtygait (Цыхтыгаита) состоит из яйца и масла, сваренных с сыром, кругом кусочки свежеиспеченного пшеничного хлеба. Второе и последнее блюдо – это шашлыкъ(1слово написано от руки, по-русски), но из старого, жирного и затхлого мяса.
Вскоре после обеда выехал Кази Мохамед с казаками. После того как было решено, что старик Kassay Kub (Касаи Куб. Думаю, это Касай Кубати) поедет верхом в Кабарду, где у него были дела, он пообещал прислать обратно переводчика, который бы мне здесь служил, а потом сопровождал меня до Стур Дигоры. Старик вскоре уехал, но я не остался совсем один, хотя почувствовал себя одиноким. Потому что никто из присутствующих не говорил на русском. Кроме парня, что был из Имеретии. Он говорил по-грузински и с ним я мог общаться, насколько позволял мой грузинский язык.
Позже прибыл линейный казак из Моздока, где поселились многие осетины из Дигории. Он предложил свои услуги в вопросах языка. Я поспрашивал его и понял из его ответов, что дигорский диалект в своих грамматических формах тоже значительно отличается от тагаурского. В то же время куртатинский и Allagierernes (Алагирский) вполне ему (дигорскому диалекту – Т.Х.) соответствуют.
День 20 мая.
Священник передал мне, что сегодня он собрался продолжить свою поездку в Стур Дигора и предложил мне ехать с ним. Переводчик еще не прибыл и было неизвестно, когда он будет. Потому что в Кабарде недавно произошло двойное убийство. Князь Надвулсов убил своего уздена из высших чинов, а брат убитого вместе со своим другом убили и князя и его коня. При таких обстоятельствах решил я воспользоваться предложением священника. Я еще не был готов, как прибыл старшина Бекмурза Кубатиев, который жил далеко по дороге в Стур Дигора. Он вернулся из Ставрополя. Касай Кубати встретил его и дал задание сопровождать меня дальше, и он согласился. У него, говорят, среди казаков есть переводчик.
Мы отправились вместе: я, поп и его дьячок-грузин, который хоть кое-как говорит по-русски. Мои вещи увязали в хурджум и перекинули на лошадь, а мальчик вел лошадь под уздцы. У старшины было не очень приятное лицо. Он показал мне бумагу, которая подтвердила мои предчувствия. Из бумаги явствовало, что 1831 году он передал письмо барону Розену, в котором клялся русскому правительству в верности и оставил своего сына заложником в Нальчикской крепости на условиях, что русское правительство возьмет на себя защиту старшины от преследования некоторых людей, которые хотели ему отомстить за какие-то его давние нехорошие дела. На что русские согласились. Поп добавил про него, что раньше он был большой грабитель и что он до сих пор живет во вражде с другой ветвью из Бадилятов Ахи Соломи (Ahi Solomi),живущих в верхней части Дигории.
Кажется, старшине не очень хотелось ехать с нами медленно, поэтому он сказал, что хотел бы раньше нас доехать до места, чтобы к нашему прибытию все было готово. Т.е. он должен сказать своим людям возле Уруха, чтобы они зарезали овцу из его стада и подготовили для нас ночлег на случай, если мы не успеем выехать. На другой день он сам пригласил нас к себе на обед – так мы разошлись, пожав друг другу руки. Мы продолжили нашу поездку вверх, по левому берегу Урсдона. Через некоторое время увидели мы открытую зеленую поляну. С одной стороны возвышается каменная башня, а чуть выше – остатки некогда стоявшей здесь церкви. Здесь раньше жила часть фамилии Kubatha (Кубата) и, следовательно, это и было самое южное третье село, о котором говорил Blupr (Блупр.) Мы завернули в лес, который с каждым шагом становился все гуще и гуще. Было трудно продвигаться из-за грязи и болота. Через несколько верст увидели небольшую речку, которая впадала в Урсдон. Чтобы перейти ее, пришлось спуститься вниз, потом дорога пошла круто вверх, где была мокрая глина и было очень скользко. Какой огромный дубовый лес до самого верха!
К полудню вышли мы на открытую зеленую поляну в N. (на севере, я думаю), но с глубокими и широкими зарослями от Востока к Западу долины. Позади нее густозаросший лес закрывал обозрение. Наш осетин-попутчик назвал его Darghadas (Даргадос – длинная зеленая долина? Darhgbet (Даргъбет? Т. Х.) – длинный). Это зеленое, густопоросшее высокой травой поле сопровождало нас все выше и выше, и мы могли видеть равнину к Северу от Кабарды и узкое ущелье около Минарета.
К половине шестого подъехали мы к стаду Бекмурзы, состоящему из коз и овец, и совсем немного из крупного рогатого скота. День был слишком короткий, чтобы успеть к ближайшему первому селу, поэтому мы поскакали на лошади назад к северу, в хутор, состоящий из пары покрытых досками навесов с хворостом и сухими ветками. Там встретили вооруженных пастухов Бекмурзы, таких же магометан, как он сам. Они дали нам какое-то длинное растение с длинными стеблями и развивающимися корнями, напоминающее по вкусу редиску (свербига, карог, видимо, Т.Х.). По-грузински это называется Oras (орас, или урас), по-осетински Kharag (Хараг). К ужину был барашек и к нему кислое овечье молоко, которое было в бурдюке и так плескалось там, что взбилось. Они имели только ячменный хлеб. Ячмень – это главный хлебный злак, который дигорцы выращивают, да еще немного пшеницы и овса. Говорят, что зернышко ячменя, посаженного на равнине, дает 10, а то и двадцать зерен, поэтому он выгоден. Я пересек густопоросший травой горный хребет. Не знаю, есть ли эта та самая Syrch (Сурх) поляна, о которой писал Клапрот. Возможно, она находится в другом месте, во всяком случае я не заметил красной земли. Напротив, кругом под торфом белая или серая глина. Между тем в Kubateva (Кубатева) слышали об этом поле и кремневых камнях там. Странно, что Клапрот пишет, что между Кубатева и Урухом короткое расстояние. Мы проехали сегодня 75 верст, если не больше.
День 21 мая.
Мы выехали рано. Пройдя немного пути, начали спускаться вниз с высокого зеленого хребта к лежащей внизу грязной долине с ее южной стороны. Потом пошла зигзагообразная дорога через маленькое ущелье. По главному хребту дошли мы через 5 верст до Uruck (Урух) или как его еще называют Eref (Ереф). Но перед этим мы поднимались по высокой крутой известковой горе, откуда мы еще раз осмотрели долину и полюбовались тем, как течет Урух. Напротив этой горы, на противоположном берегу Уруха, есть гора, она еще выше. С южной стороны обеих гор стоят одинаковые гладкие скалы, между ними глубоко внизу извивается бурливый Урух с его серо-белой пеной.
Возле маленького каменного столбика начали мы опять спускаться в узкую долину скалами. Здесь нам пришлось спешиться и самим вести лошадей. Так двигались мы несколько верст по крутой, иногда очень глубокой пропасти. Временами дорога становилась такой узкой, что я боялся, что лошади не пойдут по такой тропе. Мы благополучно пересекли ущелье и вышли на довольно широкое плато с отдельными скалами и здесь опять увидели каменные столбики. Поп сказал, что здесь положено помолиться. Высоко слева, между скалами, виднеется каменное строение. Поп сказал, что он слышал, будто там в старину была церковь и в ней жили монахи.
По моим расчетам, здесь должен быть грот, о котором писал Atschintschilagetti (Атшинтшилагетти), и Dygvere Iset (Дигвере, или Дюгвере Исет – не поняла о каком предмете, называемом Дюгваре Исет, пишет Шегрен, м.б., Дигори Изад? Т. Х.). О них поп ничего не знал. А вот в Кубатева люди знали об их существовании. Левая сторона Уруха более открытая и, если смотреть на запад, видны горы с покрытыми снегом вершинами. Это Lesgore (Лезгоре (Ribunkak – Рибункак и indag – индаг). Они лежат не так далеко к северу, как пишет Клапрот. Мы сначала переехали Sadiliske (Садилиске. Может, Задалеск? Т. Х.) (Chanasa (Ханаса) лежит выше на горе) и примерно в 1-2 верстах впереди увидели мы Lesgore (Лесгоре) на противоположном берегу.
Kumbulta (Кумбулта) не была видна с дороги. Говорят, будто она лежит выше между горами, ближе к северу, чем Donifars (Донифарс), который довольно хорошо виден между Sadit (Садит), Chanasa Ханаса), Legor (Легор) и Nara (Нара). Везде жилые дома из камня.
В Садилиске на нас глазели все жители села. Мужчины были одеты в рубашки, раскрытые на груди. Пахотное поле обложено по периметру камнем. Там и здесь видны каменные столбики, мы уже встречали подобные, которые указывали, что это – захоронения. Был тот день днем святого Николая, и поп сказал, что этот святой почитается во всей Осетии только в Донифарсе и теми, кто живет к югу от реки, да в селах, лежащих по соседству, которые составляют собственно общину. Их церковь находится в Донифарсе, она построена еще при Тамаре.
В Nava (Неве или Нава? Т. Х.) нам рассказали, что в Донифарсе неправильно считают, будто это сегодня день святого Николая. Этот праздник здесь уже отметили неделю назад. Община эта состоит только из двух деревень – Kumbulta (Кумбулта) и Lesgore (Лесгоре). Farseikau (Фарсейкау) больше не существует, а Kakadur находится вовсе не здесь, а в Алагирской долине! Население здешнее не зависит от Бадилатов. Говорят, здесь две дворянские фамилии: Zanigatha (Занигата) и Kabegatha (Кебегти). Они живут в мире и, согласно утверждению попа, были они скромными даже в своей религии, словом, были примерными во всей округе. В Неве (иногда автор пишет Here) только четыре усадьбы и расположен он примерно в трех верстах к югу от Садилиска. После приглашения хозяина мы поехали туда верхом и нас повели в маленькую гостевую комнату из камня, как и все здешние строения. Никакого света извне, только тот, что падает из открытой двери. Рядом мечеть, к крыше которой прикреплено украшение из рогов Caprarupicapra (Капрарупикапра), здесь называется oresis (оресис, или уресис).
Уже два года Бекмурза имеет при себе муллу, которого он забрал из Кабарды. В лежащих вокруг и принадлежащих Бекмурзе Sadil (Садил), Chan (Хан) и Nara (или Nava?) живут в основном магометане и только несколько дворов – христиане. Я нашел переводчика на русск. яз., который выразил готовность сопровождать меня в Стур Дигору. Через какое-то время явился и сам старшина. Я услышал случайно, что он намеревался послать своего старшего, 14-летнего сына, в Петербург для службы в Черкесском foteskadronen (fot по-шведски – нога, что означает это слово – не знаю, м.б., пехота? Т. Х.). Это был тот самый Омар, который вначале целый год был в Нальчике в качестве Аманата, поэтому он хорошо говорил по-русски. Я хотел оказать его отцу особую услугу, дать ему добрый совет и поэтому оставил ему свой адрес. Он вроде поблагодарил меня, сделал мне комплимент и предложил подольше остаться у него в доме. Но когда я сказал, что спешу в Дигору и попросил, чтобы переводчик поехал со мной, то, к моему удивлению, и досаде, я получил ответ, что у него очень важные дела и он не может сопровождать меня. Кроме того, через несколько дней должен будет сопровождать молодого господина в Нальчик. В случае, если я захочу, сам князь мог бы сопровождать меня в Стур Дигору. Я поблагодарил за это предложение и отказался. Так продолжил я поездку, даже не получив подробных данных об этой местности.
Через одну версту подъехали мы к реке, которую Клапрот называет Garnifka (Гарнифка) или Dugurdan (Дугурдон, наверное, Дигурдон? Т. Х.). Жители же в Стур Дигора называют ее Qumaldan (Кумалдон) из-за ее мутной воды. Мы перешли ее через деревянный мост. Говорят, будто возле этой реки некогда было несколько деревень и среди них – Messchiss (Месхис) с древней церковью еще со времен царицы Тамары, где, говорят, обычно торжественно отмечают второй день пасхи. По просьбе попа решили жители отремонтировать церковь. Люди, живущие выше у Ollakam (Оллагком), не очень-то славятся, говорят здешние.
Около упомянутого мной моста – прав Клапрот! – низенький каменный монумент. Это в память последнему дигорскому судье. Монумент очень важный для здешних жителей и, как слышал поп, дигорцы и сейчас собираются на этой зеленой поляне между Кумалдоном и Урухом, когда им необходимо решить проблему, касающуюся всего населения.
Оттуда мы выехали через другой деревянный мост через Урух, дальше наш путь пролегал по западной стороне. Мы переехали маленькую речку, которую в Стур Дигоре называют Met-Chonghyda (Мет-Хонгхида) – (Клапрот назвал ее Spantashalentje (Спантахаленч, но этого названия никто не знает). Belagidan (Белагидан) впадает в Урух около села Achsau (Ахсау), и у этой реки есть маленький причал. Перед деревней у самой дороги лежат развалины церкви, сохранившейся со времен Тамары. Она была такая маленькая, что похожа на подвал. Говорят, здесь всего 12 домов. Около Maske (Маске) тоже деревня из 9 домов и там есть ущелье к юго-востоку, откуда идет Dshina-gidan (Дзинагидон). Мы оставили ее и поднялись выше по левому ущелью вдоль Уруха, которая тоже называется Chavrisdan (Хаврисдон) – по имени высокой горы за Стур Дигорой, откуда и берет свое начало Урух.
Потом мы пересекли Sundan (Синдон) и оказались возле маленькой деревушки Odela (Удела). Над ней расположена другая деревня – Achsergin (Ахсергин). Через одну или полверсты достигли мы Сурх Дигоры, где много высоких башен. Говорят, здесь сейчас насчитывается только 60 домов. В Noagdar (Ноггар), говорят, не больше 20. (Вместе с близлежащими деревнями от Маске до Кассу всего около 100). Мы нашли приют в маленьком каменном домике, который люди отдали дьякону. Нам нанес визит местный старшина. Скромный, вежливый слепой старик. Он из рода Tschergessatha (Чергессата). Он рассказал о своих предках, что раньше жили около Черного моря. Оттуда уехало три брата, из которых двое поселились здесь, а один – в Кабарде. Их род раньше назывался Thavras (Таврас), а позже стали они называться Чергессата. Мне сказали, что старшина очень любит нюхательный табак (а может, это то, что кладут под язык, или под верхнюю губу – точно не знаю, но шведское слово snus (снюс) означает и нюхательный табак, и то, о чем я сказала выше. Т.Х.), и я угостил его этим. Многие из присутствовавших тоже были не прочь угоститься.
Старшина ушел домой и прислал мне маленькую коробочку, куда я должен был положить снюс. Всю вторую половину дня народ – и мужчины и женщины – все приходил полюбопытствовать – кто же я такой. Они высказывали свое наблюдение и заодно просили снюс. Многие мужчины вроде бы умели говорить по-грузински, и я попытался с их помощью составить маленький словарик дигорских слов, однако скоро понял, что нет никакой надежды сделать что-либо: мы не понимали друг друга.
День 23 мая.
Я высказал свое желание, чтобы дьякон, мой сегодняшний хозяин, остался со мной, ибо он был единственный, который мог хоть немного говорить на русском языке. Я хотел, чтобы он хоть немного научил меня здешнему диалекту. Однако он ушел вместе с попом к начавшей строиться церкви, и я ушел после обеда, чтобы собрать насекомых для ST. (неизвестно мне, кто этот ST. Т. Х.). Я совершил дальнюю прогулку. Вначале ушел в горы на правой стороне, откуда видны высокие снежные вершины. С этой же горы, с ее правой стороны течет по глубокому ущелью маленькая речка Zaravydan (Заравидон. Т. Х.). На северо-востоке – высокие снежные вершины, с которых спадает вниз бурливая горная река Chavrisdan (Хаврисдон). Всюду, где я встречал людей, мужчины и мальчики присоединялись ко мне и помогали переворачивать крупные камни, под которыми я искал всяких насекомых.
Женщины и девочки держались на расстоянии. Присоединился к нам и один вооруженный мужчина, который обратился ко мне и по-грузински, и по-русски. Он показал записку от коменданта в Нальчике, который был главным над всеми местными начальниками в Choteri (Хотери. Т. Х.), куда он собирался приехать в ближайшие дни. Он помог мне тоже собирать насекомых и вместе со мной пошел в дом, чтобы уже через протоиерея повторить сказанное. Сам он из Noaggau (Ногкау? Т. Х.) и собирается отправиться туда уже завтра утром. Я заметил ему, что и сам тоже планировал выехать с самого утра. Я еще вчера послал с кубатинским посыльным привет Бекмурзе и просил его послать сюда переводчика, но тот пока не объявился.
День 24 мая.
Мне следовало отложить поездку, потому что надо было поискать термометр, который я вчера выронил из кармана. Я обещал дать 2 abesor (абезор, м. б. абази? Т. Х.) тому, кто найдет его. После долгих поисков нашел его, наконец, один пожилой мужчина. Потом я осмотрел старую ветхую церковь, что, говорят, тоже со времен Тамары. Здесь только хоры хорошо сохранились и на стене остались следы от образа Спасителя в натуральную величину. Остальные стены церкви, которая была в три или четыре раза больше, чем в сел. Achsau (Ахсау. Т. Х.). А церковь в Нальчике еще больше, сказал поп.
Другая старинная церковь, говорят, есть в Ollakom (Уаллагком? Т. Х.) и в ней образы святых. Здесь, рядом со старой церковью, есть развалины другой церкви, каменной, построенной 10 лет назад. Она, говорят, развалилась из-за недостатка извести. Вся площадь вокруг развалин покрыта длинными прямоугольными могильными плитами. Говорят, будто новая церковь построена из дерева, и даже зарплата священнику уже определена – 200 руб. серебром. Он мог бы жить на эти деньги, если бы население этой местности было не так бедно. Люди выращивают здесь зерновые, но их вовсе недостает на год, они должны больше получать от долинных крестьян, продавая им в обмен скот, огурцы, войлок и т.д. В самой же местности нечего купить за деньги, причем здешние люди знают лишь русские серебр. рубли. Бумажные деньги или серебряная мелочь (монеты), как и грузинское abesor (абезор) здесь мало кому известны. За одного барашка платят 1-2 рубля серебром. Земля здесь чрезвычайно дорогая, за один аршин земли требуют 5 рублей серебром. Зарплаты будущего священника едва хватит на кусок земли, которую крестьянин может вспахать за один день. Здешние земледельцы не хотели отдавать священнику зеленый участок земли в 20 саженей в периметре. В случае, если он все же заберет эту землю, они грозились вообще покинуть село. Священнику ничего не оставалось, как расчистить очень каменистый участок на месте старой церкви, которого бы хватило на постройку небольшого домика и маленького огорода при нем. (Chumalu humla) (Нюмали хюмла. Т. Х.). Главное, чем живет население – это животноводство. Много овец и мало ослов, как и в Грузии. Мелкие грядки с редькой и луком. Причем лук с сыром едят с хлебом. Немного выращивают картофеля, капусты, гороха и фасоли.
После обеда я опять искал насекомых, потом с помощью моих хозяев и священнослужителей писал дигорские слова. Я должен заканчивать, потому как люди все больше собираются и уже дискутируют между собой. Среди них несколько дворян в более хорошей одежде. Это пальто из легкого материала с прорезями для рук – по грузинскому обычаю. Они вооружены. Они чувствуют свое превосходство над остальными, держатся с достоинством, вежливы. Но они более назойливые, чем остальные. Пришел и тот слепой старик, посидел немного и заявил, что ему надо уходить. Я перестал угощать его snus (снюс), но сейчас передал ему свою табакерку. Старик тут же извлек из кармана свою и передал обе дворянину, и тот высыпал весь мой табак в старикову табакерку! Остальные мужики были в пальто из грубой материи или овчинах. Такие же у женщин, только намного длиннее. У бедняков и детей нет даже нижних рубашек. Девочки носят на голове маленькие круглые шапочки. Волосы у них расчесаны так, что на лбу и по бокам у них вроде локонов. У молодых сзади длинная коса. Вечером варили крапиву, приправленную перцем.
День 25 мая.
Отправились в дорогу с тремя осетинами, которые несли мои вещи. Вначале мы поднялись на широкое береговое плато и прошли мимо маленького села Kussu (Кусу. Т. Х.), лежащего под горой. Примерно на таком же расстоянии пересекли мы Chavsadidan (Хафсадидон? Т. Х.), которая, пройдя через ущелье, впадает в Chervesdon (Хервешдон. Т. Х.). Через нее перешли мы по узкому depebmmnls мостику на западный очень крутой берег. Мы миновали Хервешдон и высокий холм, от которого и получила река свое название. Мы начали подниматься вверх по другому крутому ущелью налево вдоль горной реки, которая называется Chabidan (Хабидон. Т. Х.). Наш путь дольше лежит через кустарники, скалы и снежное поле. Крутой склон густо зарос деревьями, здесь я впервые вдруг увидел сосны. Мы все поднимаемся выше и неожиданно пошел дождь. Мы нашли большую просторную пещеру, в которой каменные стены были черны от копоти не раз горевших здесь костров. Прямо перед нами высокая снежная гора. Чтобы лучше защититься от дождя, я надел на себя обычную осетинскую tsagga (цогга, но я думаю, что это – цухъа. Т. Х.) из грубого зеленого материала с маленькими накладными карманами впереди. Такие стоят здесь 2 рубля серебром.
После многотрудного пути мы дошли до более открытого, но очень каменистого склона и вскоре вышли на безлесную местность, где была еще одна пещера с нависшими вперед скалами. Пещера была такая низкая, что в глубине ее можно было только лежать. Перед ужином один из осетин помолился vash Kevgi (Думаю, что это Уастырджи. Т. Х.), у которого он просил благополучного пути.
День 26 мая.
Дождь перестал, но густой туман скрывал обзор. Перед выходом из пещеры мои сопровождающие сняли шапки и подняли лица к небу и опять обратились к Vasch Kevgi (теперь он по-иному пишет, сравните). Надо отметить, что, как говорил мне священник, у осетин довольно примитивная религия (как он ошибается! Т.Х.). Они держат пост, когда сами хотят, без всякого порядка и строгостей, а некоторые из них вообще не держат пост.
Священник считает, что мусульманство в последнее время проникло в высшие слои дворянского общества. Это имело вредные последствия для христианства, которое раньше было более крепкое и исходило с южной стороны над Дигорией. У большинства мусульман только одна жена, но я сам был свидетелем тому, как один пожилой мужчина хотел жениться на молодой вдове своего младшего брата, сказав, что таков у них обычай. Он препятствовал попу, который хотел исповедать тяжелобольного молодого мужчину, считая, что несчастный от этого умрет. Так оно и случилось. У дигорцев, говорят, такой же мучительный обычай: на похоронах мужчины бьют свою голову плеткой. А в будничной жизни у них царит большой беспорядок.
Нальчик очень далеко и у старшины этой местности влияние слабее, или его почти нет. После 2-3 часов ходьбы мы поднялись по камням и снегу возле голых скал и оказались у открытого каменистого склона, который здесь называют Chabe-Kobi (Хобе-Коби. Т. Х.) и который находится между Владикавказом и Тифлисом и откуда берет свое начало Chaleidan (Холейдон. Т. Х.). Чтобы легче было идти по длинным, крутым, снежным полям, пришлось снять калоши и надеть легкие ботинки из козьей кожи, причем шерстью наружу. Их называют Erge (Ерче, арчи? Т. Х.). Внутри они выложены сухой травой и на ноге они перевязываются.
Между тем снег повалил больше. Около нас справа начался ряд глетчеров, покрытых снегом. Их становилось все больше и больше и мои спутники, которым уже и Erge не помогали, надели какие-то продолговатые приспособления на ноги, которые они называли Atchalamtha (Атхаламта, м. б. Къахкъалатта? Т. Х.). К моему поясу привязали ремень, другой конец которого был в руках одного мужчины. Кто-то шел впереди, прокладывая дорогу с помощью Атхаламта. Мои осетины много раз обращались к vasch-Kevgi.
Наконец дошли мы до самой высокой вершины снежной горы. Ближайший склон к югу тянулся так же далеко, как и на север. Но спуск был значительно труднее, в глубоком снегу я все время падал. Туман начал рассеиваться. Впереди нас опять скала, с которой мы съехали вниз и оказались в глубоком ущелье. Отсюда мы были намерены идти дальше по правому краю, но ужасный шум напугал нас, думали, что это лавина, и мы вернулись, чтобы идти вдоль восточного края той же самой долины. Чем яснее становилось небо, тем мягче становился снег. Он так сверкал на солнце, что я боялся ослепнуть. Еще с одного спуска пришлось просто съехать и мы оказались у речки Khertsiski (Хертсиски. Т. Х.). Снега на земле становилось все меньше, и вскоре появилась зеленая трава и деревья. В нескольких famnar (шведское слово фамнар, обозначает длину размаха обеих рук. Т. Х.) дальше, внизу, видны удивительной красоты цветы, аромат которых чувствуется даже на большом расстоянии. С правой стороны реки – источник, воду которого очень хвалят. Это очень крепкая минеральная вода, кислая на вкус. Вдоль того же берега перешли другую речку – Bagathi (Багати. Т. Х.), которая, соединяясь с Khertsiski, образует довольно широкое, но очень каменистое ущелье. Через пару верст встречается еще большая речка Dombro (Домбро или Думбру. Т. Х.), через которую меня перенесли на руках. Здесь снег виден только на вершинах и в глубокой долине. Деревьев и растительности стало больше, встречаются огромные ели. Гравий. Чем дальше идем по долине, тем больше она сужается. Встретилась еще речка, мои спутники назвали ее Buggacksin (Бугакшин. Т. Х.). Называют ли ее так же грузины -этого я не знаю. В этом месте берег опять расширяется и справа под cnpni видна красиво расположенная в роще каменная церковь. Говорят, тоже со времен Тамары. А внизу далеко вперед тянется красивое зеленое поле, где, по словам моих спутников, было село Ghebi (Геби. Т. Х.). Теперь здесь пахотное поле, луга и маленькая Tschwesho (Цхвешо. Т. Х.), которая протекает через этот луг. Далеко впереди соединяются маленький горный поток Гядьята (слово написано от руки, по-русски. Т. Х.) с главной рекой, которая отсюда получила название Ischwesuri (Ишхвецури. Т. Х.). Далеко впереди в нее впадает довольно большая река Charguli (Харгули. Т. Х.), ее можно перейти по мосту и окажешься на левой стороне реки. Оба берега густо поросли лиственными деревьями и красивыми цветами. А на фоне высокого снежного хребта, что виднеется впереди, на противоположной стороне Риони, открывается вид на селение Ghebi (Геби. Т. Х.). Чтобы попасть туда, надо было перейти три рукава широкой реки Tschvesuri (Цхвезури. Т. Х.), впадающей в Риони. Внешний вид села выигрывает за счет домов из белого камня и башни. В нем до 120 жителей. Говорят, жители здесь довольно богатые, держат много овец и изготовляют шерстяные ткани, которые продают в сел. Они. Только здесь, в Геби и Tschihora (Чиора. Т. Х.), варят пиво, утверждают мои спутники, остальные в Retscha (Ретцха. Т. Х.) пьют вино. Дома здесь высокие, в них надо подниматься по лестнице. К моему приезду все мужчины и мальчики уже собрались возле моего дома. Я послал мой открытый лист (написано по-русски от руки. Не знаю, что Шегрен имеет ввиду. Т.Х.). К Mouraden (моураден. Т. Х.), который, однако, сам вскоре пришел и показал мне дом поближе. Туда сопровождала меня вся толпа. Дом довольно просторный и очень высокий, почти пустой. Лишь низкие скамейки стоят вдоль стен. Прямо на середине пола развели костер, который поддерживался целый вечер. Для моураден принесли низкую скамейку, на которую он сел. Но беседа у нас не получилась, так как моего знания грузинского языка было мало, а он знал по-русски и того меньше.
